конюх Филь и его песня

Когда я начал кое-что соображать в этой жизни, после Отечественной войны прошло меньше тридцати лет, которые тогда казались мне вечностью, а сегодня не кажутся.

Война тогда ещё жила в каждом дворике нашего местечка, где белые мазанки под красными крышами из листового железа или соломы смотрели через некрашеные заборы крохотными окошками на знаменитые чернозёмные грязи и редкий асфальт улиц, а дровяные сараи ютились в глубине участков среди кустов смородины и крыжовника – винограда Северской Украины.

Богатые дворы имели сплошные заборы, а бедные – широкие проёмы между досками.
Бабушка была ещё молодой – ей не было семидесяти.

После войны, потеряв моего деда, имя которого я ношу, она вернулась в город из эвакуации в Казани с тремя детьми, за учёбу которых в старших классах нужно было платить одну зарплату из двенадцати.

Часть денег у бабушки уходила на облигации государственного внутреннего займа, отказаться от которых было нельзя.

Но ещё нужно было найти работу и жильё.

В нашем домишке жили после войны чужие люди по фамилии Филь. Благодаря им домик не был полностью разграблен, но выезжать Филям было некуда, поэтому бабушка с детьми поселилась в одной комнате в домике родителей деда, где тоже самозахватом жили чужие люди.

От соседей бабушка узнала, в каких домах могут быть некоторые предметы нашего довоенного обихода. Ходила по дворам и возвратила сахарницу, подушку, перину, даже чайные ложки.

Через пять лет Фили съехали, но бабушка навсегда подружилась со старшим Филем – дядей Володей, человеком огромного роста и болезненной полноты.

Во время войны он сотрудничал с немцами – работал конюхом.

Фили построили хату недалеко от нашей – на месте разрушенного двора, куда попала немецкая бомба в 41-м.

Дядя Володя Филь работал сторожем на подстанции и ходил с работы мимо нашего двора.

Летним вечером, устав от работы на огороде, бабушка в цветной ситцевой косынке сидела во дворе на деревянной лавочке за ветхим столом, а я возился с резиновым полосатым мячом.

Открывалась калитка, заходил старший Филь.

Бабушка выносила ему желтоватую табуретку и стакан узвара – компота из сухофруктов без сахара, куда добавлялись свежие ягоды по сезону.

Обронив пару фраз и похвалив компот, дядя Володя начинал петь.

Он пел украинские, русские и еврейские песни две-три за один раз и уходил к себе, жене тёте Дуне в белой косынке, глухонемой очень доброй всё понимавшей незамужней сестре Степаниде, внуку моему ровеснику Димке и однорогой корове.

Он шёл мимо домика пастуха, который жил с женой Марьяной, самой красивой женщиной, которую я встречал в жизни. Марьяна на фронте была женой генерала, а после войны, презираемая всеми жила с глуповатым пастухом.

Дядя Володя шёл мимо дома майора-артиллериста, жена которого была «немецкой овчаркой» – так называли женщин, которые во время оккупации не гнушались принимать от немцев продукты. После войны майора вызвали в горком и предложили выбор «жена или партбилет». Майор остался с женой и двумя дочерями.

Дядя Володя шёл мимо дома уличкома тёти Шуры, мужа которой убило советской бомбой, мимо дома, где с матерью жил дядя Адольф, который родился в 42-м от гестаповца.

Во время немецкой оккупации дядя Володя Филь убил немца-солдата. Власти решили, что это была вынужденная самооборона, и посадили конюха Филя на десять лет.

В 43-м, когда пришли наши, дядю Володю выпустили из тюрьмы и зачли ему работу на немцев за  убийство нациста.

Семьи на нашей улице жили по сто лет, и те же истории можно было услышать про Первую мировую и гражданскую.

Люди рассказывали о войне, как о ценах на местном базаре – сухо и подробно, будто им было жизненно важно не перепутать: почём сегодня картошка, Толика из-за Нины убил полицай или офицер, где дают подсолнечное масло без осадка, проследовал ли уже по улице вечно пьяный и скандальный Васька.

Сегодня так же без пафоса и ажиотажа повествуют о судьбах сверстников на войне мои дети.

Пояс разрухи и бедствий нашей войны пока невелик в сравнении с той войной.

Наша война ещё не «пришла в каждый дом», как писали про ту войну.

Но никакой новый Нюрнберг не принесёт мне чувства злобного торжества.

Я просто точно знаю теперь то, что не смог передать короче.

Долгая заунывная русская женская песня без музыки.