Ярость

История эта собой уникальна,
И вряд ли другой вам расскажет о ней;
Начну я, пожалуй, довольно печально:
Печальный, ребенок стоял у дверей.
За ними, закрытыми взрослой рукой,
Пробившийся луч угасал в темной зале:
Ушла слишком рано на вечный покой
Сердечный недуг повстречавшая мама.
Что делать мальцу, потерявшему все?
Испорчены детства невинного годы;
Как жаждал тогда он навеки уснуть,
Вкусить плод смертельной, заветной свободы.
___

Но жизни жестокой крепчали тиски,
И рос наш малец, становясь славным мужем,
Все также в плену незабвенной тоски,
Все также отцу овдовевшему нужен.
Отец его был не сказать, чтобы гений,
Но плотно свой график работой заполнив,
Он редко готов был свободное время
Потратить на сына, чтоб чувствам дать волю.
Работал отец в часовом магазине;
Хозяин его был мужик сквернословный,
И каждую ночь прибегал к грубой силе,
Когда забирал долю с выручки новой.
А главный герой наш был вынужден тоже
Работать, работать, чуть свет и всю ночь;
Нередко и сам получал он по роже,
Но снова и снова отцу шел помочь.
Работа была им, конечно, не в радость,
Хоть будто о горе забыть помогала;
Но в сердце мальца первобытная ярость
На мир с каждым днем все сильней закипала.
Ему стали чужды чужие проблемы,
Он все человечество в боли винит;
В любом разговоре уходит от темы
И свет проклинает на чем он стоит.
Отец замечал, как меняется сын,
И день ото дня повторял ему снова:
«Ты в мире жестоком совсем не один,
Хоть, может, и трудной нам стала дорога;
Но мама твоя не оставит тебя,
Невидимой дланью укроет от горя;
Все женщины любят родное дитя,
Хотя, уходя, они делают больно».
И слушал наш парень заветы отца,
Умерив свой пыл, заживив свои раны…
Но снова хозяин. Удар подлеца.
Опять возгорает потухшее пламя.
Подкошены ноги, и вниз на ковер
Упало бездыханно тело мужчины.
Такого с ним не было до этих пор -
Видать, тот удар был особенно сильным.
К отцу подбежал наш малец. Ошарашен.
Неужто теперь он остался один?
Но, к счастью, отец разрывается кашлем.
И снова смеется над ним господин.
Ошибкой своей подписавшись на смерть,
Злонравный хозяин забрал все монеты
И, выйдя за дверь, не забыв запереть,
Уселся на кресло роскошной кареты.
И терпит, и терпит наш юный герой,
Но копит в груди необъятную злобу;
Как знать, может скоро своею рукой
Покой он дарует злонравному снобу.
Пускай он уйдет и останется жив,
Сегодня пирует, насытившись в волю,
Малец наш наточит до блеска ножи,
И месть завершит нескончаемой болью.
Позволив отцу ненадолго уснуть,
О мести он втайне молился Богам:
И старым, и новым. Но разве ко злу
Ведут нас учения и небеса?
Нет, Боги, какие ни есть, промолчали;
Они не способны на темное дело.
Тогда, в поглощающей душу печали,
Готовый отдать Сатане свое тело,
Малец разразился в отчаянном вопле,
Последней мольбе, озарившей ту ночь,
И сквозь свои слезы, сквозь дрожь и сквозь сопли,
Он молит Властителя Ада помочь.
Ах, если бы знал наш упрямый герой,
Что вопль его слышали все слуги Ада;
Что крик, издаваемый детской душой,
Дошел до последнего мерзкого гада.
Разверзлась земля, выпуская на свет
Исчадие Рая, дитя высших сфер;
В губительной и первозданной красе
Из пепла предстал перед ним Люцифер.
Он молвил. И голос его, словно звуки
Какого-то редкого певчего зверя,
Пленял и, уйти помогая от скуки,
Ласкал. «Тяжело твое, юноша, бремя:
Судьба как кнутом истерзала тебя,
Оставив по шраму за каждый удар,
Но я исцелю твои раны, дитя;
Ты примешь от Падшего Ангела дар.
Взамен, поклянись эту власть, что я дам,
Нести для людей, несмотря ни на что,
И душу свою на все эти года
Оставить в Аду у меня как залог».
«На что ты способен, Ниспадший с Небес?
Лекарство от ярости неукротимой?
Ведь я человек, не какой-то там бес…
Но семя внутри обжигается сильно.
Так что же за чудо готов предложить
Такое, которое раны излечит,
Чтоб душу в Аду на века заложить?»
Наш юный герой не настолько беспечен,
Чтоб сделку закрыть, ничего не имея.
Он знает, насколько цена его жизнь:
С начала времен все Адамово племя -
Предмет неустанной за души борьбы.
И снова ответил Король Преисподней,
Заставив дрожать фонари и столбы:
«Я дам тебе срок – все реши за сегодня,
Иначе останешься пленным Судьбы».
Исчез. Также быстро, когда появился.
И парень под крышей отцовского дома
Упал на колени, опять прослезился.
Врагу пожелаешь ты разве такого?
Отец еле дышит. Пока еще спит.
Возможно, проснется, а может, и нет;
В груди закипает и снова кипит
Попутчик жестокости прожитых лет.
Настал час расплаты: пускай мир познает
Всю ярость горящей от боли души;
Ведь пламя большое всегда возгорает
От маленькой и незаметной искры.
«Прости меня, папа», - сказав едва слышно,
Он сделал свой выбор и начал свой путь;
Нескоро под эту знакомую крышу
Ему доведется еще раз шагнуть.
Разверзлось дождем безответное небо,
В надежде, что искра потухнет в воде;
Не стоит оплакивать смертного, ибо
Душа его переродится в огне.

___

Тот год был тяжелым для многих людей:
Болезни и голод морили народ,
Боялись они, что в какой-то из дней
Их смертные жизни чума заберет.
И все, как один, уверяются в том,
Что стал к ним без спроса захаживать в гости
Старик в капюшоне и черном пальто,
А руки его будто белые кости.
Он просто молчит, выжидая момент,
Стоит в полумраке, подальше от света,
И будто бы знает какой-то секрет,
Но смертным, увы, не дождаться ответа.
Приходит тот час, когда адские муки
Становится невыносимо терпеть,
И вот незнакомец холодные руки
На плечи кладет, предвещая вам смерть.
Старик будто жалости вовсе не ведал
И счастлив людей отправлять на покой;
Как знать, может, в этой, жестокой вселенной,
Ему сложно мыслить о жизни другой.
Чума поражает подряд, словно бич,
Кровавые слезы в кровавые реки
Она превращает и хочет достичь
Последних краев исхудавшей планеты.
Настал ликования дьявола миг,
Ведь кровь пропитала земную кору,
И жуткий, безумный от радости крик
Собой возвещает грядущую тьму.
Таким праздным Ад никогда бы не стал,
Не будь человек от природы жестоким:
И впору ему возвести пьедестал
На главной ведущей до Дита дороге.
И ярости семя, себя поселив
В груди у ребенка, пока тот был мал,
Способно сточить первозданный гранит,
Любой, даже сплавленный Богом, металл.
Конец человечеству. Подлое семя,
Найдя себе путь среди множества тел,
Подобно воде, источив наше племя,
Покажет, насколько хитер Люцифер.
Коварству его, как смертельной чуме,
Не видно пределов на многие мили;
Поплатятся все, кто в бездонной тюрьме
На долгую вечность его заточили.
А больше всего ненавидит он род,
Затмивший любовь безответную к Богу,
И ставший причиной для Райских ворот
Закрыть в отчий дом безвозвратно дорогу.
Он долгие годы томился в тени,
Огнем обжигая пещерные своды,
От ярости дикой кипя изнутри,
Как пойманный зверь вдалеке от свободы.
Там, будто пахарь восхода ростков,
Он ждал много лет, пока семя созреет;
И вот, среди моря пустых сорняков,
Нашелся парнишка, который поверит
Во всю эту ложь и игру праздных слов
Про чудо, способное боль исцелить,
Лишь с тем, чтоб затем неугодных голов
Успеть сгоряча очень много срубить.
Не стоит описывать страшные муки,
Постигшие Землю в ужасный тот час,
Когда Сатана развязал свои руки.
И этим бы, право, закончил рассказ…
Когда бы у планов, намеченных Адом,
Изъян не нашелся. Один, но серьезный;
Следить за оружием сделанным надо,
Но он не следил. А потом стало поздно.

___

Вошел молчаливый, угрюмый как жнец,
Наш парень под крышу знакомого дома.
Там кашлял в потугах ужасных отец.
Но принял, увы, его сын за другого.
Рукою холодной и белой как кость
Он сжал умиравшего в муках плечо.
А тот не заметил, как мертвенный гость
К нему подошел, и рыдал горячо:
«Как жаль, что часы мои здесь завершились,
В больном одиночестве. Где же ты, сын?
Все эти года, без тебя что влачил я,
Прошли будто мимо и были пусты.
Так пусть мы увидимся в мире не этом,
А в лучшем, свободном от горя и боли;
Пускай наши души, как лучики света,
Для зла остаются вовек непокорны».
Покинул свой дом. Только тело оставил;
Глазами в слезах потолок осветив:
Ведь если б не крыши пленяющий камень,
То взором он небо бы мог зацепить.
И что-то во взоре, во влажных глазах,
Когда их заметил безмолвный наш жнец,
Вселило в него подозрения страх:
«Я в них узнаю… И узнал. О, Отец!
Как мог позабыть шум родного двора?
И, разум и сердце отдав темноте,
Я снова обманут тобою, Судьба.
Забыв о спокойствии и доброте,
Купился, бедняга, на подлую лесть,
Что в уши мои Люцифер заливал;
Продал свою душу за сладкую месть,
Которой, казалось, давно ожидал.
Но понял я поздно, что грешен мой путь.
Довольно чернить свое честное имя;
Хоть дел совершенных назад не вернуть,
Но больше их тоже не будет отныне».
Сказал он. И кисть протянувши к огню
Камина, что подле забытого ложа,
Стал ждать, пока пламя всю силу свою
Обрушит на мертвенно-бледную кожу.
Прошло лишь мгновенье. И вот он горит,
Съедаемый пламенем, некогда близким.
Он знал, что сейчас в Преисподней кричит,
Оставшись ни с чем, Сатана многоликий.
Пройдя через трудности встреченной ночи,
Нашел, наконец, долгожданный покой
Наш юный (хотя, уже даже не очень),
Заблудший во мраке, рассказа герой.