Поверье об Андрее Рублёве

Поверье есть,
что Преподобный Сергий Радонежский,
перед кончиною своею,
благословил младого изографа Андрея Рублёва на писание икон,
как прежде, благословлял он Дмитрия Донского
на сражение на Куликовом поле.
Бесспорно, углядел провидец дар Божий краски усмирять
и заставлять светиться Божиим светом...
"Святая Троица" явилась нам нежданно и негаданно,
став символом о возрождении России, когда казалось,
что ждёт её конец!..

Андрей Рублёв, в ту пору, был юнец
десятилетний, когда Димитриевы рати
устроили Мамаево побоище.
Как был народ всем этим вдохновлён!
Как бредил каждый тем, что это был не сон:
Орда Златая, как уздечка,
как горло сдавливающяя петля,
освободила вдруг небесье
Московского всерусского Кремля!
Когда пьянели от свободы,
влюблялись в Родину сердца,
и были все готовы биться –
до красной крови, до конца!..

Ведь в выборе предназначенья
сам волен ты с главы до пят.
Наверняка, были мученья:
родители всегда твердят  –
о том, что нужен хлеб насущный,
о том, что просто нужно жить,
жениться и детей родить,
а все фантазии затейны:
писать иконы – экий шик...
Отец Иван поверил в вдохновенье,
благословил на явный риск.

Ах да, боярыня Ирина
была вдовицей, молода!
И приласкала, словно сына,
да вот, всю душу отняла,
иль сердце попросту украла –
а как добра, мила была:
она его не целовала,
а по-сестрински обняла.
Уж очень любы ей иконы
и их писавший богомаз.
Он провалился в очи оны,
молился, чтобы Бог их спас!

Была любовь! И остров Тайный,
и тайный перелив души.
Нет, повстречались не случайно, –
об этом стонут камыши!
Боярыня сама разделась,
а раздеваяся, цвела!
Луна была, как тонкий месяц,
и парня во любовь вела
такими тропами... Янтарны
все тропы-отблески души!
И целовались не бездарно,
а так, как трепет повелит.
Она была его всецело,
и это понял, словно Бог,
минуты эти драгоценны,
как им последующий сугроб!

О чём же я? Что жизнь затейна,
и странностей, порой, полна,
и вмешиваются параллельно
то Бог, то диавол, то война!
Казалось, ты живешь судьбою,
творишь всё то, что Бог велел,
но вот свершится что-то с болью,
и вышибает, как расстрел,
что не соизмеримо с жизнью,
вот вдруг Ирина – не твоя,
а Ариадна! Пантомима...
Она – монахиня, маня! 

Да и горит уже в огонье,
сжигают где твою судьбу,
а ты творишь свою симфонью
Надежды, Веры и Любви,
которая троичной верой
в нас прорастает невзначай,
ах, Боже, что же мне поделать,
как сохранить тебя, печаль?
Когда писал он скрыто "Троицу",
да так, никто не повелел,
горела Ариадна в Троицком,
и видел Бог в этом удел?!..