Корни. Варвара. Глава 3

Весь остаток дня Варя просидела молча в своём закутке. По несомненному распоряжению свёкра её никто больше не тревожил и не задевал даже словом. Казалось, все просто забыли о её существовании вообще, что на данном отрезке времени ей было только на руку. Вечером, ложась спать, она жестом показала мужу лечь к стене, а сама легла с краю, поскольку другой возможности, то есть лечь отдельно, здесь у неё не было. Не возражая, Тихон также молча сделал так, как она хотела. Долга оба лежали без сна, но когда он, решившись на что-то, попробовал слегка приобнять жену, сразу же получил резкий и довольно-таки болезненный толчок локтем в живот, после которого отвернулся лицом к стене и затих…

Как только рассвело, Варя тихонько, стараясь никого не разбудить, поднялась со своей лежанки и вышла поскорее из дома. Нарождающийся день гасил последние звёзды… На какой-то яблоньке, надёжно спрятавшись в ветвях, ранняя птаха приветствовала восход солнышка совсем незамысловатой, искренней песенкой, состоявшей из небольшого количества чётко выговариваемых ею слов: «Питю, питю, питю!»- твердила она так убедительно, что Вареньке захотелось, рассмеявшись, ответить ей: «Ну и что? Подумаешь – питю… Ну,и питю! Дальше-то что?» «Надо же! – промелькнула мыслишка – сентябрь на исходе, а она ещё здесь, не улетела…»

Подивившись самой себе и оглянувшись как следует по сторонам, наконец увидела то, что искала: подойник! Несколько штук их висело на кольях невысокого заборчика, что огораживал небольшой огородик, вместе с чистыми какими-то тряпицами. Сняла ведро, плеснула в другое воды из стоявшей поблизости бочки и, взяв пару тряпиц, пошла в хлев, который находился, как и везде в Лучиках, позади жилого дома. Хлев у Головкиных был, как ей показалось, просторнее, чем человеческое жильё, что несколько удивило и даже поразило Варю. Оставив дверь приоткрытою, осмотрелась по сторонам. Прямо перед глазами располагался небольшой загон, отгороженное место, где, заслышав человека, сейчас же дробно застучали копытца овец. «Ага! – подумалось ей – Понятно!» По праву руку от неё стояли две взрослые дойные коровы и чуть подале от них тёлочка, а по левую руку, в закуте подал голос поросёнок… «Ну, с вами мы потом разберёмся, договорились? – вновь произнесла она, только уже вслух – А вот с вами, матушки мои, обращаясь непосредственно к коровам, давайте знакомиться!» - и протянула руку к первой из них, предлагая в качестве угощения поднятое по дороге яблоко. Первой коровой оказалась та, что привели в семью вместе с тёлочкой как часть её приданного. Быстро и ловко ополоснув и вытерев насухо вымя, молодка присела на обнаруженную у стены низенькую скамеечку и принялась уверенно доить. Но когда собралась проделать тоже самое уже с другою коровой, возникли неожиданные трудности. Вторая обитательница хлева обладала не таким покладистым характером, как её соседка… Недовольно мыча, она вдруг «затанцевала»  на месте, угрожающе опустив голову и поводя внушительного размера рогами… Но Варя, ничуть не испугавшись, уверенно подошла к ней и также потянула на раскрытой ладони яблоко. Та, недовольно покосившись, всё-таки взяла мокрыми губами предложенное угощение… «Ну, вот и хорошо! Вот и умница! – тихонечко, чтобы не испугать больше, ворковала девушка – Надеюсь, что мы с тобою подружимся!» - и принялась омывать вымя… Корова, словно опомнившись, вновь начала беспокойно переступать с ноги на ногу и нервно хлестать себя по бокам хвостом, не желая стоять смирно, чувствуя в пришедшей незнакомке чужую…  «Но-но! – прикрикнула уже строже Варвара – Побалуй ты у меня!» - и та, будто поняв, что шутки плохи, встала, наконец, как вкопанная, чего от неё и добивались.
 
Вот этот резкий окрик и услыхала тихо и незамечено вошедшая было в хлев свекровь, но не сделавшая дальше и одного шагу… «Гляди-кося… Барышня-то не так и горда, как кажется! Во как усмирила Зорьку-то! Умеет, умеет, нечего сказать! Вот только отдаст ли та ей молоко-то? Не вмешаться ли на первых-то порах? Капризная корова, с норовом… Давно бы на мясо извести, да уж больно удойная, ведёрница… жалко…» И вдруг, словно ответ на собственные сомнения, услыхала бойкую песенку струек молока! «Слава тебе, Господи! Отдаёт…» И молча повернувшись, не оказав себя, пошла обратно в дом…

С того утра так и повелось: дойкой коров и раздачей  кормов в хлеву занималась отныне, с молчаливого согласия свекрови, младшая сноха, легко приобщившаяся тем самым к заботам по хозяйству. Только там можно было услышать её голос, поскольку с животными она была более разговорчива, нежели чем с людьми, даже собственным мужем… «Да!» и «Нет!» - вот и всё, чем удостаивала она своих новых родственников…   Так прошла вся осень, зима, наступила весна…

Но, живя вроде бы как и замужем, женою в полном смысле этого слова она до сих пор не стала… Опять про неё зашушукались у колодцев и ещё где-нито  при встречах бабы…

Донимали ли насмешками Тихона? Наверное и конечно… Но он, подстать своей молчаливой жене, только отмалчивался, никому ничего не говоря и не объясняя… Страдал ли он? Несомненно… А как бы могло быть иначе, если полюбил с самого первого раза, как увидел тогда в злосчастный, как порою думалось, день. Но принуждать не мог и не желал… Ему достаточно было того, что вот видит её каждый день, слушает по ночам дыхание и под утро просыпается всё чаще и чаще от того, что разметавшись во сне ( чего долгое время не случалось), она оказывалась в его крепких объятиях… Пусть потом весь день он мучился от неудовлетворённого желания, пусть досадовал на её испуг и ту поспешность, с которою она, проснувшись, немедленно старалась отодвинуться от него, как можно дальше… Пусть… Пройдёт! Приручится её дикая, вольная сущность! Он твёрдо верил в это и ждал…

А она? А что она? Привыкала и она… Потихонечку, очень мучительно и трудно, противно самой для себя… Но вот это его незлобие, эти тихие, вкрадчивые манеры не могли не смягчить непримиримости её бунтарской натуры. Нет, она ещё не была готова впустить его в своё сердце, душу, но всё реже и реже вспоминались и прошлая жизнь, и обида, и даже Николай с его сладкими поцелуями и объяснениями, клятвами в вечной любви… Тихон не говорил ничего… ничего не обещал… Он просто смотрел и иногда, вроде бы как случайно, касался её руки или спины, не обнимая, нет, но давая почувствовать, что в этом нет никакой для неё опасности… Он просто слишком часто оказывался рядом, вроде бы и ни за чем... Варя прекрасно понимала: Тихон приручал её! Ласково, внимательно и очень терпеливо…

Вот если бы он, как бы и должен, как от него и ожидалось, стал предъявлять свои права, требуя от неё исполнения супружеских обязанностей, если бы он не был таким, каким оказался – мягким, добрым и очень чутким человеком, вот тут бы разгорелся пожар! Вот тут бы взметнулось пламя – Небесам бы стало жарко и тошно… Она погибла бы, но не сдалась... Но её усмиряли, как усмиряют очень дорогую, очень ценную дикую, необъезженную кобылку… Потихонечку, шаг за шагом, оставляя достаточного времени для закрепление приобретённых знаний… Сначала накинули уздечку, позволив привыкнуть к ней, потом вставили удила… да уже и седло не очень тёрло спину… Осталось только наезднику вскочить в него и пуститься вскачь, наслаждаясь свободой освобождения… Тихон прекрасно чувствовал необузданность характера своей молодой жены, понимал, что так, как с остальными, с нею просто нельзя: легко и погубить можно… Верил, что со временем он растопит лёд, сковавший её страстное и неистовое сердце, и вот тогда их любви звёзды  завидовать будут!

Тихон был старше Вареньки почти на десять лет и знал, конечно, женщин… А и как бы могло быть иначе? Поступив по нижайшей просьбе и ходатайству имевшей тогда ещё весьма влиятельных покровителей тётеньки Лизы в школу унтер-офицеров, он оказался в компании молодых отпрысков состоятельных родителей, которые, в отличие от него самого, имели столько денег на карманные расходы, сколько его отец за всю жизнь в руках не держал, да и вряд ли будет когда-нибудь впредь… У Тихона такой поддержки, конечно, не было, что, впрочем, не помешало ему влиться в их компанию, если и не на равных, но и не последних ролях. Незлобливый его характер и выдающиеся способности к обучению, а также природная крестьянская сноровка и сметка во всём и ко всему, быстро снискали себе уважение среди товарищей! На него ровнялись, а преподаватели всегда, с самого первого года обучения, ставили другим в пример. Но Тихон, несмотря на всё выше перечисленное, оставался добрым и покладистым малым,готовым в любой момент придти на выручку, подставить своё надёжное плечо... Он быстро освоил игру на семиструнной гитаре и любил распевать неожиданно приятным баритоном любимые всеми романсы Дениса Давыдова – всегдашнего кумира военных и барышень! И пусть поклонником Бахуса его бы никто назвать не посмел, но пару-тройку бокалов «Шампанского» за дам, царя и Отечество он легко и непринуждённо мог себе позволить без каких-либо последстий в дальнейшем! Тихон был, что называется, душою компании, умея при этом не переступать каких-то негласных границ допустимого!

Но Варенька (да и никто здесь в Лучиках) ничего этого о своём муже не знала. А он понимал, что выйдя таким образом замуж, наивно было бы ожидать резкой перемены в её непростом характере или каких-то нежных чувств к незнакомому вовсе человеку, вдруг неожиданно свалившемуся на голову в качестве мужа, поскольку был прекрасно осведомлён и о её несчастной любви к конюху, которую и не без оснований расценивал как детскую привязанность, и о разрыве отношений с отцом, который упорно продолжал обвинять дочь в смерти матери… Тихон не мог осуждать её отца за всё содеянное им с собственной дочерью без понимания той сложной ситуации в развитии отношений внутри семьи Галкина Андрея Макаровича, тщательно скрываемых от окружающих… Но он осуждал тестя уже за то, что его дочь была наполнена горечью и отчаянием, недоверием ко всему и всем, кто оказывался с нею рядом… Отец отравил в ней своею жестокостью и бессердечием само желание жить и любить, которое так свойственно молодым, только вступающим в жизнь людям…

Да, Тихону не просто было с Варенькой, Варюшей, как он называл её про себя… Но как же трудно было ей, привыкшей к жизни в совсем в другой обстановке, других условиях… С каким спокойствием и мужеством (пусть только внешними, видимыми) приняла она предложенное ей помимо собственной воли и согласия...
Вся семья Тихона, кроме балаболки Ольги(по-другому её никто и не называл, удивляясь даже в глаза терпению Семёна…) с готовностью приняла и уже полюбила Варю… Мать нахвалиться не могла: и то–то она умеет, и это, и вот это… Барышня, а вот надо же… Тихона и самого  это удивляло, но как-то в одном из разговоров с нею (это ли не свидетельство того, что его прекрасная снегурочка оттаивает?) она сама пояснила, что с мальства помогала своей подружке Лушеньке и по дому, и в огороде, и в хлеву... вот и научилась… Кто мог знать, что вот как необходимой-то окажется неуместная для барышни наука? Жизнь – штука странная…  никакие знания в ней не лишни... И какой бы богатой фантазией не обладал человек, а всё одно за нею не угонится…

И вот однажды наступило то, так долго жданное Тихоном утро, когда Варюша проснувшись в который раз в его объятиях, не отстранилась, не выскользнула юркой рыбкой из крепко сжимавших её рук, а, наоборот, ещё крепче прижалась к мужниной груди, а потом, чуть приподнявшись, обдала таким теплом своих огромных прекрасных глаз, что ему вдруг показалось, сердце выскочит из груди… Словно поняв, что происходит с мужем, она, чуть усмехнувшись, легонько, едва ощутимо, погладила  его ладошкой по щеке и, потянувшись, поцеловала в колючий подбородок… И пусть она тотчас  же, засмеявшись какой-то своей мысли, выскользнула прочь, поспешив накинуть на себя уже в обыкновение надеваемую крестьянскую юбку с кофтой, заботливо сшитых для неё тётенькой Лизой,всё равно это было НАЧАЛОМ!

А потом была их ночь на только что смётанном стоге сена под огромным звёздным небом и бесстыдницей Луной, которая без всякого смущения глазела на вспыхнувшее чувство этих двоих, которых никто во всём огромном мире не смог бы осудить за ту любовь, что они дарили друг другу! Они уже почти год считались мужем и женою, но вот только сегодня стали ими по-настоящему!
Утром, расчёсывая спутавшиеся роскошные волосы жены, Тихон вопросительно посмотрел в её глаза… «Да!» - чуть слышно, вновь засмущавшись, прошептала Варя, и он решительно разделил их пополам, заплетая в две косы по извечному обычаю замужних женщин на Руси…