Волонтёр

Приказ был ясен, ясен и понятен.
Седлаем лошадей, нам в полдень выступать.
И каждый конный, каждый пеший ратник
Настроен  умирать, но побеждать.
И пусть от пули не спасёт кираса,
Свой долг исполнит каждый кирасир.
Обучен воин, вышколен, натаскан
И в бой ведёт отважный командир.
Он сотни раз участвовал в походах,
Он храбр как лев и как змея хитёр.
Он из другой, улучшенной породы,
Солдат-наёмник Джонни Волонтёр.
Ещё мальчишкой он бежал из дома,
Когда чума косила города.
Забыл родных и всех своих знакомых.
Тогда он звался Джонни Сирота.
Он воровал на площадях и рынках,
Не оставляя краденого впрок.
Возле борделя в предрассветной дымке
Кутиле мог отрезать кошелёк.
Его не раз ловили, часто били,
Плетьми исполосована спина.
На герцогской конюшне кучер Билли
Сломал ему однажды два ребра.
Он не стонал и никогда не плакал.
Однажды в захолустном городке
Он променял свой плащ в цветных заплатах
На меч, ржавевший в пыльном рундуке.
В лощине тёмной он нашёл пещеру,
Плющом увитую и скрытую от глаз.
В ней Джон мечтал о воинской карьере,
Со ржавчиной боролся. И не раз
Он представлял себя на поле боя
И меч зазубренный и падал и взлетал,
Оружие держал он над собою
И свет костра пещеру освещал.

Однажды, возвращаясь из обхода
Курятников окрестных хуторов,
За поворотом, у речного брода,
Сквозь надоевшее пищанье комаров,
Услышал топот конного отряда
И ржание горячих лошадей.
Отряд шёл рысью, и хватило взгляда
На всадников, скакавших много дней,
Что бы нырнуть в траву, чтоб не попасться
В глаза тому, кто возглавлял отряд.
Узнал он в главном Марка Святотатца.
Встречаться с Марком, как спускаться в ад.
Но Марк заметил вдалеке движенье,
Пустил коня и обнажил клинок.
И лишь коня могучего скольженье,
И лишь в глазах смертельный холодок.
Кто ты такой?- раздался хриплый голос
И почему здесь прячешься как вор?
У Джона сердце с разумом боролось,
А Марк уже готовил приговор.
Но побороло сердце, Джон поднялся
И глядя воину огромному в глаза,
Он рассказал всё то, чего стеснялся,
Всё то, о чём рассказывать нельзя.
О том что вор, что он один на свете
И никому нет дела до него,
Что из друзей лишь ночь да тёплый ветер
И множество несметное врагов.
Он раскраснелся, бисеринки пота
Покрыли сморщенный от напряженья лоб,
Как будто выполнил тяжёлую работу,
Как будто сделал то, чего не мог.
Марк посмотрел спокойно на подростка,
Убрал клинок и соскочил с коня.
Мальчишка оказался здесь не просто,-
Сказал Марк Святотатец про себя,-
Он смел и дерзок, он мне пригодится,
Он одинок и мир к нему жесток,
Однообразные мне надоели лица,
Так как же ты зовёшься, паренёк.
Так Джон остался навсегда в отряде,
Взрослел средь маркитанток и вояк,
Жёг города, участвовал в парадах,
Учился жить в походах и боях.

В отряде появилось три мушкета,
Новинку захватил ночной дозор.
Все обращались к Джону за советом,
Освоил первым он неведомый прибор.
Осваивал он долго, привыкая
К приятной тяжести гранёного ствола.
Попасть в мишень-наука не простая,
Когда он выстрелом сбил чашу со стола,
За сто шагов, с закрытыми глазами
Джон заслужил скупую похвалу.
И вновь привалы между городами,
Вновь пьянки на захваченном валу.
Прошло три года, он окреп и вырос,
По-своему гордясь учеником,
Без исключений и в мороз, и в сырость,
Марк заставлял ходить в дозор пешком.
Джон службу нёс исправно, не взирая
На тяготы, лишения её.
Врага очередного поражая
Ореховое засекал цевьё.
В одной стране на севере Европы,
В кровопролитном, затяжном бою
Марк Святотатец обходя окопы,
От пули в сердце принял смерть свою.
Чужие защищая интересы,
Тем, прикрывая внутренний конфликт,
Смеясь над католичеством и мессой,
Он превратился в нравственный реликт.
Мораль на уровне неандертальца,
В вопросах чести тоже троглодит.
Для дел хороших слишком много пальцев,
А за грехи теперь, совсем  убит.

Отряд редел, лишившись командира
И, огрызаясь, отходил назад,
Бежали с поля боя дезертиры.
В строю осталось несколько солдат.
Лишь несколько, и нас возглавил Джонни,
Умело совместив наш страх и жажду жить,
Он как отец нас взял в свои ладони
И всё же мы сумели победить.
Испания, Италия, Марокко,
Земля Израиля, Египет и Ливан.            (Эрец-Исраэль)
Ветра Атлантики и Ближнего Востока
Трепали полковой наш барабан.
15 лет мы стойко воевали
За звонкие монеты разных стран.
Аспектам человеческой морали
Не Библия учила, не Коран.
Учила жизнь, и мы не доверяя,
Ни в чём друг другу, даже в мелочах,
Не лили слёз, соратников теряя.
Их не было в зашореных глазах.
Надели сами мы стальные шоры.
Порядочность, мораль-всё это бред,
Досужие, пустые разговоры.
У волонтёра будущего нет.
У нас нет прошлого и будущего тоже,
Лишь о наживе думает солдат,
Наживы жажда под слоновьей кожей,
Лишь жадность для наёмника собрат.

С недавних пор наш Джонни стал меняться,
Застывшие, угрюмые глаза.
Четвёртый месяц мы стоим в Провансе;
Не пить в Провансе попросту нельзя.
А он не рад вину и женской ласке,
Ни в оперу не ходит, ни в бордель.
Уже три раза Кэти Златоглазка
Звала бесплатно посетить отель.
Но он сидит один в своей каморке,
Которую корчмарь ему отдал.
На столике вода да сыр прогорклый,
Мушкет разобранный, да боевой кинжал.
Сидит уже, пожалуй, две недели,
Молчит и думает о чём то, о своём,
Нам выходные эти надоели,
Нам надо встретиться с каким ни будь врагом.
Всё разрешилось только этим утром,
Мы по тревоге выстроились в ряд.
И даже пёс из конуры уютной
Подслушивал, о чём здесь говорят.
Я ухожу,- сказал спокойно Джонни,-
Мне надоело убивать людей.
И тут заржали все: бойцы и кони,
Ведь чувство юмора есть даже у коней.
Но Джон смотрел серьёзно и сурово,-
Солдаты! Я не стану говорить,
Что не вернусь к походной жизни снова,
Что с прошлой жизнью разрываю нить.
Себе и вам, и остальному миру
Я доказал, что далеко не трус,
Но не хочу быть вашим командиром,
Пока в себе самом не разберусь.
Я с малых лет участвовал в походах,
Мои игрушки - это смерть и кровь,
Жёг города и истреблял народы,
Не верил в Бога, презирал любовь.
Открытый бой, коварные засады,
Междоусобицы, переворот;
Мне думать над причиною не надо,
А следствие само меня найдёт.
Полмесяца назад, в старинном замке,
Принадлежащему барону де Флавет,
Увидел неприглядную изнанку
Отмеченных войной, прожитых лет.
Среди пожара, криков о пощаде,
Возле убитой женщины в грязи
Стояла девочка и плакала: « Не надо,
Не убивай меня, пожалуйста, прости!».
И столько страха, столько дикой боли
У девочки в заплаканных глазах,
Что я собрал в кулак остатки воли,
Что б ни попятиться, не отступить назад.
Огромные глаза, лицо худое,
Затравленный, совсем недетский взгляд,
Сжав кулачки, стояла предо мною
Тень моей совести. Теперь в душе разлад.
Теперь в душе сомненья и тревоги.
Зачем я жил, зачем я воевал?
Куда бреду без цели и дороги?
Кровавый монстр, бездушный каннибал?
Наёмники! Я вас не призываю
Отправиться в соседний монастырь,
Пока со смыслом жизни разбираюсь,
Вы не слепые, я не поводырь.
Не отрекаясь от солдатской жизни,
Уйду в пустыню, моё место там,
На прошлое смотрю без укоризны,
А будущее отдаю пескам.

И тут раздался голос из народа
(Всегда найдётся, кто ни будь такой).
- А как же мы? Себе избрал свободу,
А мы лишь огородный перегной?
От прошлого сегодня открестился.
Нашёлся мученик, не понятый герой!
Ты лучше бы пошёл в трактир, напился.
Чем здесь трепаться перед солдатнёй.
Ты вспомни Джон, кем был до той минуты,
Когда в траве тебя увидел Марк.
О совести не думал, почему то,
Ты волонтёр, не старый патриарх.
Ты, Джонни, думаешь о негасимом свете,
Который ты увидишь в темноте,
Но ты забыл, что вход в отряд-монета,
А что бы выйти ты заплатишь две.
Заплатишь две, скажу немного проще
Ты этот день не сможешь пережить.
Сейчас мы отведём тебя на площадь,
А там решим, как нам тебя казнить.
- Кого я слышу? Это ты, Альфреде?
Марк на твой счёт меня предупреждал.
Ведь в том бою ты всех нас подло предал,
Он видел, как ты первым побежал.
В тебе так много ненависти воин,
Но я тебя не трогал до поры,
Ты хочешь знать, как я внутри устроен?
Я потушу твой пламенный порыв!
Мы будем драться, хоть не много славы
Мне принесёт победа над тобой,
Но лучше перед строем, чем в канаве
Проигрывать последний в жизни бой.
И если справедливость есть на свете,
Тебя на нём сегодня же не будет!
Я гарантирую и место на лафете,
И кладбище, и полковые трубы.

Убит Альфреде, в честном поединке,
А Джон забыл про негасимый свет.
Трубач пропил трубу и на сурдинке
Гавот пиликает барону де Флавет.