Шопен Этюд No23
Все начиналось с одинокой ноты,
С пунктира сердца, с дрожи, с ноты ми.
И шаг - не шаг, мучительное что-то,
Протяжный всхлип испорченной крови.
И вдруг обвалом, как с дверной петлицы
Сорвавшийся в рапидной съёмке крест.
Безумный крик отставшей дикой птицы
Ветрам наперекор пустился вслед.
За ним вдогонку застрочили ливни,
И в никуда бегущий водопад.
А наверху - то золотой, то синий
Небес бессмертных радужный парад.
В последнем взлёте застонали струны.
Я доиграла. Не моя вина -
Его Этюд на высшей точке умер.
А я раскланялась. Я вроде бы жива.
Мы поменяемся когда-нибудь, я знаю.
Не победив испорченной крови,
Я не раскланяюсь. Я буду неживая.
А он начнётся. Снова с ноты ми.
Этюд
© Copyright: Татьяна Фермата, 2015
Свидетельство о публикации №115021308128
Свидетельство о публикации №115021308128
Рецензии
Здравствуйте, Таня! В прошлый раз, так увлёкся Вашим диалогом с А.Герценым, что не заметил как наступила глубокая ночь. Надо же такое совпадение, и та же тяга к Эвропе, разве что к топору Русь не зовёт. Кстати у нас на истфаке был препод. Герцен и тоже Александр, правда без таких амбиций, умнейший и скромнейший из самых скромных.
Но оставим великое великим.
Ваши ассоциации по поводу этюда №23, кто бы что ни говорил, ПОТРЯСАЮЩИ, от первой ноты ми до последней ля в верхнем регистре. Читаю, перечитываю и будто слышу эту великую музыку. Радуюсь каждой строчке.
Этюд ля минор, как и №12 "революционный". соч 10 до минор (визитная карточка Rzeczpospolioi), из того же разряда. Ф.Оржеховская (замечательный музыковед) в своём романе ШОПЕН высказала свою версию, кстати совпадающую с моей, - призыв на баррикады.
Из ноты ми, звучащей как сигнал, призыв к решительным действиям, разворачивается панорама событий. Люди идут с флагами, с транспарантами развевающимися на ветру.
Они готовы умирать за Свободу... Не хочу ничего придумывать, музыка говорит сама за себя.
Хочу похвастать, я обладаю бесценным сокровищем: ПСС Шопена, сборниками ф-ных сонат Бетховена, Моцарта, ХТК И.С. Баха, а также соч. Чайковского, Мендельсона, Шуберта, Рахманинова, Скрябина, а ещё сборником русских романсов (правда для аккордеона). В своё время много чего переиграл, но сейчас не вижу ни черта, а играть по памяти тоже не могу, как в песне "что-то с памятью моей стало".
Занятия музыкой, как и спортом требуют регулярных упражнений.
Вадим Ильич Росин 31.07.2022 19:16 • Заявить о нарушении
Но оставим великое великим.
Ваши ассоциации по поводу этюда №23, кто бы что ни говорил, ПОТРЯСАЮЩИ, от первой ноты ми до последней ля в верхнем регистре. Читаю, перечитываю и будто слышу эту великую музыку. Радуюсь каждой строчке.
Этюд ля минор, как и №12 "революционный". соч 10 до минор (визитная карточка Rzeczpospolioi), из того же разряда. Ф.Оржеховская (замечательный музыковед) в своём романе ШОПЕН высказала свою версию, кстати совпадающую с моей, - призыв на баррикады.
Из ноты ми, звучащей как сигнал, призыв к решительным действиям, разворачивается панорама событий. Люди идут с флагами, с транспарантами развевающимися на ветру.
Они готовы умирать за Свободу... Не хочу ничего придумывать, музыка говорит сама за себя.
Хочу похвастать, я обладаю бесценным сокровищем: ПСС Шопена, сборниками ф-ных сонат Бетховена, Моцарта, ХТК И.С. Баха, а также соч. Чайковского, Мендельсона, Шуберта, Рахманинова, Скрябина, а ещё сборником русских романсов (правда для аккордеона). В своё время много чего переиграл, но сейчас не вижу ни черта, а играть по памяти тоже не могу, как в песне "что-то с памятью моей стало".
Занятия музыкой, как и спортом требуют регулярных упражнений.
Вадим Ильич Росин 31.07.2022 19:16 • Заявить о нарушении
Добрый вечер, Вадим!
Очень хотелось бы основательно ответить Вам. Вот и дотянула до вечера )
Начну с Оржеховской. Помнится, лет в 14-15 подруга дала мне почитать эту замечательную книгу - Оржеховская «Шопен». Чистая, незамутненная лишними подробностями. Главное, ее повествование не расходится с музыкой.
Кстати, уже гораздо позже скачала и распечатала Оржеховской «Бах».
А совсем не так давно набрела на отрывки из четырехтомной(!) монографии Фердинанда Гёзика (на польском), изданной в начале 1910-х гг, на русский язык не переводилась. Но вот некоторые эпизоды (их одиннадцать) перевела Наталья Зимянина. Довольно интересно. Я Вам процитирую пару отрывков. Хоть мне и жалко мучить Ваше зрение. Но поделиться хочется. )
Татьяна Фермата 01.08.2022 19:41 Заявить о нарушении
Очень хотелось бы основательно ответить Вам. Вот и дотянула до вечера )
Начну с Оржеховской. Помнится, лет в 14-15 подруга дала мне почитать эту замечательную книгу - Оржеховская «Шопен». Чистая, незамутненная лишними подробностями. Главное, ее повествование не расходится с музыкой.
Кстати, уже гораздо позже скачала и распечатала Оржеховской «Бах».
А совсем не так давно набрела на отрывки из четырехтомной(!) монографии Фердинанда Гёзика (на польском), изданной в начале 1910-х гг, на русский язык не переводилась. Но вот некоторые эпизоды (их одиннадцать) перевела Наталья Зимянина. Довольно интересно. Я Вам процитирую пару отрывков. Хоть мне и жалко мучить Ваше зрение. Но поделиться хочется. )
Татьяна Фермата 01.08.2022 19:41 Заявить о нарушении
Наталья Зимянина.
~ 1 ~
Пробежалась сегодня по монографии Гезика о Шопене, по четвертому тому и с большим удовольствием кое-что оттуда вынула. Текст там бесконечный, с огромным количеством сносок, дополнений, вставок, цитат. Ну вот хоть немножко.
Одевался Шопен всегда исключительно элегантно, придавая внешнему виду даже излишнее значение.
«Он одевался очень аккуратно, – пишет о нем Mathias. – Обычно на нем был темно-синий фрак, под ним белый жилет с золотыми пуговицами по последней моде; брюки жемчужного цвета с пряжками. Длинная шея обернута платком (галстуком), скрепленным зажимом с бриллиантом (этот предмет потом перешел по наследству от сестры Шопена Антонию Енджеевичу). Белоснежные рубашки из тончайшего батиста шили лучшие парижские белошвейки. Столь же безукоризненной белизны были всегда и перчатки.
Впрочем, всё, что он носил – будь то жемчужные запонки на манжетах или маленькие дамские часы, – отличалось изысканным изяществом.
Не менее щепетильно относился он и к обуви. Один-единственный мастер во всем Париже мог ему угодить. Меньше повезло лучшим портным Парижа: он беспрестанно на них жаловался, дескать, шьют все плохо и ни один заказ не сидит по фигуре так, как бы ему хотелось.
Перед каждым концертом, рассказывает Tarnowski, заказывалось сразу несколько фраков у разных портных. Получив их, он примерял один за другим – но ни один, по его мнению, не сидел на нем хорошо. Случалось, в последний момент, когда ему уже надо было выходить на публику, он в отчаянии заставлял своего друга и ученика Гутманна снимать фрак и облачался в него, хотя это фрак был раза в два шире и гораздо длиннее, чем ему требовалось.
(Из письма Фонтане, написанного 03.10.1839 перед приездом Шопена из Ноана в Париж: «…я забыл попросить Тебя заказать мне шляпу у моего Дюпона на Твоей улице. У него есть моя мерка, и он знает, какие легкие мне нужны. Пусть сделает по фасону нынешнего года, непритязательную, потому что я уже не знаю, что вы теперь носите. Кроме того, загляни мимоходом к Дотремону, скажи, чтобы срочно сшил мне серые штаны. Сам выбери темно-серый цвет – штаны зимние, что-нибудь приличное, без полосок, гладкое и эластичное. (….). И еще скромный черный бархатный жилетик с каким-нибудь мелким некричащим рисунком, что-нибудь очень скромно-элегантное»).
Перед своими учениками, приходившими с утра к нему домой, Шопен никогда не представал в неопрятном виде. Напротив, даже самые ранние ученики всегда находили его аккуратно одетого, выбритого, с уложенными волосами.
Ведь первым утренним посетителем Шопена, еще до завтрака, всегда был парикмахер!
Шопен знал толк не только в мужской, но и в дамской моде. Одного взгляда на платье ему было достаточно, чтобы определить, в каком магазине оно куплено или у кого сшито. Квартира Шопена со временем превратилась в настоящий музей мебели, ковров, картин, безделушек. Она больше походила на будуар богатой парижанки или даже дорогой куртизанки, чем на обиталище артиста, с той только разницей, что все предметы были подобраны с отменным вкусом. Всюду были ковры и портьеры; даже на роялях лежали искусно вышитые атласные покрывала. По стенам висели зеркала в больших резных золоченых рамах, красиво обрамленные гравюры (включая портрет Коперника); на консолях и этажерках вдоль стен стояли памятные мелочи, начиная роскошными дарами короля Луи-Филиппа и семьи Ротшильдов и кончая скромными, но такими дорогими для Шопена подарочками от родителей и сестер. (На каждое Рождество, да и при любой оказии Шопен тоже отправлял родным посылки в Варшаву). Кое-что из этого было недоступно взглядам гостей; и уж тем более он не любил, когда кто-нибудь брал эти вещи в руки.
Даже прозаичный ящик для обуви был изготовлен из редкой породы дерева и богато инкрустирован позолоченной бронзой и жемчужинками - это был шедевр столярного искусства. (Ящик, как и многие другие предметы, оставшиеся после Шопена, и уцелевшие в пожаре дворца Замойских в 1863 году, оказались у Антония Енджеевича, племянника композитора).
Шопен был обладателем и вещей поистине исторической ценности. Так, у него стояло великолепное кресло короля Владислава IV (XVII век).
Как только он видел что-нибудь стоящее – он тут же покупал это, не считаясь с ценой, будь то предмет мебели, фарфор, картина, бронзовая статуэтка или книга в редком дорогом переплете. Но одних только подарков у него было примерно на сумму сто тысяч франков. На дарах короля Луи-Филиппа всегда стояла надпись: «Philippe, roi de France, à Frédéric Chopin».
Енджеевич пишет: «Я помню чашку, блюдце и длинную ложку – подарок короля. Чашка исключительно тонкой работы была украшена тремя барельефами - портретами самого Луи-Филиппа, его жены и дочери. Знаток таких редкостей Neugebauer оценивал этот гарнитур в несколько тысяч франков».
Татьяна Фермата 01.08.2022 19:45 Заявить о нарушении
~ 1 ~
Пробежалась сегодня по монографии Гезика о Шопене, по четвертому тому и с большим удовольствием кое-что оттуда вынула. Текст там бесконечный, с огромным количеством сносок, дополнений, вставок, цитат. Ну вот хоть немножко.
Одевался Шопен всегда исключительно элегантно, придавая внешнему виду даже излишнее значение.
«Он одевался очень аккуратно, – пишет о нем Mathias. – Обычно на нем был темно-синий фрак, под ним белый жилет с золотыми пуговицами по последней моде; брюки жемчужного цвета с пряжками. Длинная шея обернута платком (галстуком), скрепленным зажимом с бриллиантом (этот предмет потом перешел по наследству от сестры Шопена Антонию Енджеевичу). Белоснежные рубашки из тончайшего батиста шили лучшие парижские белошвейки. Столь же безукоризненной белизны были всегда и перчатки.
Впрочем, всё, что он носил – будь то жемчужные запонки на манжетах или маленькие дамские часы, – отличалось изысканным изяществом.
Не менее щепетильно относился он и к обуви. Один-единственный мастер во всем Париже мог ему угодить. Меньше повезло лучшим портным Парижа: он беспрестанно на них жаловался, дескать, шьют все плохо и ни один заказ не сидит по фигуре так, как бы ему хотелось.
Перед каждым концертом, рассказывает Tarnowski, заказывалось сразу несколько фраков у разных портных. Получив их, он примерял один за другим – но ни один, по его мнению, не сидел на нем хорошо. Случалось, в последний момент, когда ему уже надо было выходить на публику, он в отчаянии заставлял своего друга и ученика Гутманна снимать фрак и облачался в него, хотя это фрак был раза в два шире и гораздо длиннее, чем ему требовалось.
(Из письма Фонтане, написанного 03.10.1839 перед приездом Шопена из Ноана в Париж: «…я забыл попросить Тебя заказать мне шляпу у моего Дюпона на Твоей улице. У него есть моя мерка, и он знает, какие легкие мне нужны. Пусть сделает по фасону нынешнего года, непритязательную, потому что я уже не знаю, что вы теперь носите. Кроме того, загляни мимоходом к Дотремону, скажи, чтобы срочно сшил мне серые штаны. Сам выбери темно-серый цвет – штаны зимние, что-нибудь приличное, без полосок, гладкое и эластичное. (….). И еще скромный черный бархатный жилетик с каким-нибудь мелким некричащим рисунком, что-нибудь очень скромно-элегантное»).
Перед своими учениками, приходившими с утра к нему домой, Шопен никогда не представал в неопрятном виде. Напротив, даже самые ранние ученики всегда находили его аккуратно одетого, выбритого, с уложенными волосами.
Ведь первым утренним посетителем Шопена, еще до завтрака, всегда был парикмахер!
Шопен знал толк не только в мужской, но и в дамской моде. Одного взгляда на платье ему было достаточно, чтобы определить, в каком магазине оно куплено или у кого сшито. Квартира Шопена со временем превратилась в настоящий музей мебели, ковров, картин, безделушек. Она больше походила на будуар богатой парижанки или даже дорогой куртизанки, чем на обиталище артиста, с той только разницей, что все предметы были подобраны с отменным вкусом. Всюду были ковры и портьеры; даже на роялях лежали искусно вышитые атласные покрывала. По стенам висели зеркала в больших резных золоченых рамах, красиво обрамленные гравюры (включая портрет Коперника); на консолях и этажерках вдоль стен стояли памятные мелочи, начиная роскошными дарами короля Луи-Филиппа и семьи Ротшильдов и кончая скромными, но такими дорогими для Шопена подарочками от родителей и сестер. (На каждое Рождество, да и при любой оказии Шопен тоже отправлял родным посылки в Варшаву). Кое-что из этого было недоступно взглядам гостей; и уж тем более он не любил, когда кто-нибудь брал эти вещи в руки.
Даже прозаичный ящик для обуви был изготовлен из редкой породы дерева и богато инкрустирован позолоченной бронзой и жемчужинками - это был шедевр столярного искусства. (Ящик, как и многие другие предметы, оставшиеся после Шопена, и уцелевшие в пожаре дворца Замойских в 1863 году, оказались у Антония Енджеевича, племянника композитора).
Шопен был обладателем и вещей поистине исторической ценности. Так, у него стояло великолепное кресло короля Владислава IV (XVII век).
Как только он видел что-нибудь стоящее – он тут же покупал это, не считаясь с ценой, будь то предмет мебели, фарфор, картина, бронзовая статуэтка или книга в редком дорогом переплете. Но одних только подарков у него было примерно на сумму сто тысяч франков. На дарах короля Луи-Филиппа всегда стояла надпись: «Philippe, roi de France, à Frédéric Chopin».
Енджеевич пишет: «Я помню чашку, блюдце и длинную ложку – подарок короля. Чашка исключительно тонкой работы была украшена тремя барельефами - портретами самого Луи-Филиппа, его жены и дочери. Знаток таких редкостей Neugebauer оценивал этот гарнитур в несколько тысяч франков».
Татьяна Фермата 01.08.2022 19:45 Заявить о нарушении
Доброй ночи и доброго утра, Танечка. Рад Вам!
Да, у Шопена был безупречный вкус, было с кого брать пример.
Спасибо за ссылку.
Лермонтов тоже никогда не позволял себе быть неопрятным, о чём свидетельствуют современники. Аристократ не только по рождению, но и по духу, он презирал снобов.
Боже какого Поэта мы потеряли. 27 лет - совсем мальчишка.
http://stihi.ru/2011/10/22/8089
сонет (из цикла "Великим людям России")
Свет презирающий корнет
нещадно бичевал пороки.
Его мятежный дух, высокий
изящный и разящий слог
ласкал сердца и разом жёг.
Как экзотический цветок
он был, как парус одинокий,
и волей Божию поэт.
Один такой на этом свете.
Он мог обидчику ответить.
В сраженьях до безумства смелый,
в салонах умирал с тоски.
Жаль, не умел метать он стрелы,
чтоб не показывать руки.
Как говорил Чехов: "в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли". Антон Павлович не был аристократом, но вёл себя с достоинством.
Единственно перед кем он робел, был "патриарх русской литературы".
Одевался безукоризненно, даром, что был внуком крепостного и сыном простой хохлушки. "По капле выдавливал из себя раба". Возможно это ему давалось не легко, не знаю. Кстатипосле третьего прочтения его сочинений (в 18 томах) я записал свои впечатления. Будет время и желания прочтите - это квинтэссенция мыслей о нём.
http://stihi.ru/2013/10/18/2599
Вадим Ильич Росин 01.08.2022 23:36 Заявить о нарушении
Да, у Шопена был безупречный вкус, было с кого брать пример.
Спасибо за ссылку.
Лермонтов тоже никогда не позволял себе быть неопрятным, о чём свидетельствуют современники. Аристократ не только по рождению, но и по духу, он презирал снобов.
Боже какого Поэта мы потеряли. 27 лет - совсем мальчишка.
http://stihi.ru/2011/10/22/8089
сонет (из цикла "Великим людям России")
Свет презирающий корнет
нещадно бичевал пороки.
Его мятежный дух, высокий
изящный и разящий слог
ласкал сердца и разом жёг.
Как экзотический цветок
он был, как парус одинокий,
и волей Божию поэт.
Один такой на этом свете.
Он мог обидчику ответить.
В сраженьях до безумства смелый,
в салонах умирал с тоски.
Жаль, не умел метать он стрелы,
чтоб не показывать руки.
Как говорил Чехов: "в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли". Антон Павлович не был аристократом, но вёл себя с достоинством.
Единственно перед кем он робел, был "патриарх русской литературы".
Одевался безукоризненно, даром, что был внуком крепостного и сыном простой хохлушки. "По капле выдавливал из себя раба". Возможно это ему давалось не легко, не знаю. Кстатипосле третьего прочтения его сочинений (в 18 томах) я записал свои впечатления. Будет время и желания прочтите - это квинтэссенция мыслей о нём.
http://stihi.ru/2013/10/18/2599
Вадим Ильич Росин 01.08.2022 23:36 Заявить о нарушении
Спасибо, Вадим!
Если Вам показались интересными
эти монографические отрывки,
отправляю следующий:
Наталья Зимянина
~ 2 ~
Я обещала написать об отношении Шопена к его собственной фамилии, так как и этот вопрос показался мне интересным.
Излагаю по четырехтомной монографии Фердинанда Гезика (Hoesick), написанной на польском языке (первое издание - 1910- 1911 гг., трехтомник; первая тетрадь вышла в 1902 году). Никто до Гезика не обрабатывал такого огромного количества подлинных документов, в основном ранее не известных. Ф. Гезик (1867–1941) - литератор и журналист из осевшей в Польше немецкой семьи. Отец был издателем. Ф. Гезик учился в Ягеллонском университете в Кракове и в Сорбонне.
Хочу подчеркнуть, что это не перевод, я пересказываю только самое интересное.
Одним из самых болезненных моментов для Шопена была его французская фамилия. «Я бы отдал часть жизни, – говорил он по этому поводу, – только чтобы у меня была польская фамилия» (czysto polskie nazwisko). Он-то чувствовал себя поляком, но часто окружающие судили именно по фамилии, особенно французы. Чаще всего и англичане считали его французом.
Однажды княгиня Чарторыйская, устроительница благотворительных вечеров в пользу неимущих польских эмигрантов, пригласила выступить и Шопена. Билеты разлетелись вмиг. Английский лорд, чья дочь брала уроки у Шопена, не успев купить билет, обратился к нему с просьбой помочь.
«А с какой стати вы участвует в этом «польском» концерте?» – спросил лорд.
«Разве вам не известно, что я поляк?» (M.M.Szulz: F. Chopin I utwory jego muzyczne. Poznań, 1873, s.155).
(В скобках я привожу источник единственной строки, а дальше не буду этого делать – просто чтобы было видно, как скрупулёзно Гезик собирал материал для монографии).
Удивленный лорд пожертвовал, не глядя, целую горсть казначейских билетов…
Шопен при каждом удобном случае подчеркивал свою «польскость». Вот почему некоторые французы вроде маркиза де Кюстина называли его Poloniaiseur. А Бальзак говорил о нем, что он «поляк больше, чем сама Польша» (Chopin est plus Polonais que la Pologne).
Хотя полжизни он провел во Франции, он так и не принял ее как родную. У него было огромное количество друзей-французов, но лучше всего он чувствовал себя среди соотечественников, в том числе знакомых еще по Варшаве.
Он был гордостью польской эмиграции. Отличался большой щедростью по отношению к неимущим полякам, шла ли речь о денежном вспомоществовании или о приобретении одежды или продуктов. Некоторых он буквально содержал в первые годы их эмиграции, разрешал жить у себя. Это касалось, например, Юлиана Фонтаны.
Шопен охотно брал в ученики иностранцев, назначая им плату луидор в час. Но со своими земляками часто занимался бесплатно. Если они просили поиграть – играл, и мало кто еще в Париже пользовался такой привилегией!
В разговорах с иностранцами Шопен не раз до небес превозносил родной язык, подчеркивая красоту его звучания, богатство, меткость, образность, способность быть и нежным, и по-мужски энергичным.
По-французски он с детства говорил бегло. Но достаточно было услышать его речь, чтобы определить в нем иностранца – с таким явным акцентом Шопен говорил по-французски, вовсе не стараясь избавиться от него в Париже. Напротив, ему было важно с помощью языка засвидетельствовать, что, кроме имени, унаследованного от отца, в нем нет ничего, что связывало бы его с французской нацией.
Французский язык он ценил невысоко, считая его холодным, прозаичным, недостаточно звучным. А уж что касается орфографии и тем более синтаксиса – его собственный французский был очень уязвим, это красноречиво подтверждают письма. Но как он владел польским! Писал на нем ярко, образно, метко, с благородной старопольской основательностью.
Слова Горация «Odi profanum vulgus et arceo» («Презираю и гоню прочь невежественную толпу») относились к нему в полной мере: второй его ярчайшей чертой был врожденный аристократизм. Среди послов, графов, князей и княгинь он чувствовал себя как рыба в воде. Был в этом некий снобизм. Но уж в таком окружении он вырос, изучив все тонкости манер; и в таком обществе он тоже очень нуждался.
Увы, ради высшего света он иногда пренебрегал своими друзьями, в чем его не раз упрекали. Если его приглашал художник Ари Шеффер и на то же время – кто-либо из аристократической верхушки, он, несмотря на данное Шефферу обещание, предпочитал великосветский салон.
Так случилось не раз и не два, и в конце концов художник обиделся и не закончил его портрет, который, между прочим, писал бесплатно.
Его близкий польский друг Юлиан Фонтана, уезжая из Парижа в Америку, просил его о встрече, словно предчувствуя, что они могут никогда не увидеться. Шопен сказался больным, однако, получив в это же время письмо от Чарторыйских со словами «рады будем видеть», тотчас к ним отправился. Хорошо, что об этом не узнал Фонтана.
Однако Шопен вовсе не был ослеплен высшим светом – цену себе он хорошо знал.
Как-то Чарторыйские пригласили его на раут в Отель Ламбер (частный особняк XVII века в центре Парижа на острове Сен-Луи; с 1843 года – культурный центр польской эмигрантской диаспоры во Франции во главе с Чарторыйскими. - Н.З.). Гости собрались, но Шопена все не было. За ним послали… лакея. Шопен уже одевался, но, завидев лакея, ехать отказался: «Скажи тому, кто тебя послал, что я сегодня не расположен, играть не буду».
Он трезво оценивал все похвалы и восторги. Юзеф Бжовский рассказывает, как Шопен играл у маркиза де Кюстина – Этюд As-dur, начало Второй баллады, Этюд f-moll. Собравшиеся попросили мазурку. Но вместо этого Шопен начал импровизировать – сначала на идиллическую тему, а затем на тему какой-то военной песни, причем очень вдохновенно. Когда он закончил, все повскакивали, окружили его и стали спрашивать: что это была за песня? Прекрасно зная, с кем имеет дело, Шопен ответил, что это старинная песня уланского полка. Дамы уговаривали его переложить ее на голоса, чтобы они могли петь ее хором…
Он повернулся к Юзефу и сказал по-польски: «Завтра же они об этом забудут!»
Нашла два портрета Ари Шеффера:
черно-белый - это 1847 года; взяла из монографии Ю. Кремлева, т.к. в интернете нижняя часть обрезана. Видимо, это и есть незаконченный портрет, о котором идет речь.
Другой портрет я никогда не видела. Автор - Ари Шеффер, находится в Версальском дворце. Это 1846 год.
Татьяна Фермата 02.08.2022 07:16 Заявить о нарушении
Если Вам показались интересными
эти монографические отрывки,
отправляю следующий:
Наталья Зимянина
~ 2 ~
Я обещала написать об отношении Шопена к его собственной фамилии, так как и этот вопрос показался мне интересным.
Излагаю по четырехтомной монографии Фердинанда Гезика (Hoesick), написанной на польском языке (первое издание - 1910- 1911 гг., трехтомник; первая тетрадь вышла в 1902 году). Никто до Гезика не обрабатывал такого огромного количества подлинных документов, в основном ранее не известных. Ф. Гезик (1867–1941) - литератор и журналист из осевшей в Польше немецкой семьи. Отец был издателем. Ф. Гезик учился в Ягеллонском университете в Кракове и в Сорбонне.
Хочу подчеркнуть, что это не перевод, я пересказываю только самое интересное.
Одним из самых болезненных моментов для Шопена была его французская фамилия. «Я бы отдал часть жизни, – говорил он по этому поводу, – только чтобы у меня была польская фамилия» (czysto polskie nazwisko). Он-то чувствовал себя поляком, но часто окружающие судили именно по фамилии, особенно французы. Чаще всего и англичане считали его французом.
Однажды княгиня Чарторыйская, устроительница благотворительных вечеров в пользу неимущих польских эмигрантов, пригласила выступить и Шопена. Билеты разлетелись вмиг. Английский лорд, чья дочь брала уроки у Шопена, не успев купить билет, обратился к нему с просьбой помочь.
«А с какой стати вы участвует в этом «польском» концерте?» – спросил лорд.
«Разве вам не известно, что я поляк?» (M.M.Szulz: F. Chopin I utwory jego muzyczne. Poznań, 1873, s.155).
(В скобках я привожу источник единственной строки, а дальше не буду этого делать – просто чтобы было видно, как скрупулёзно Гезик собирал материал для монографии).
Удивленный лорд пожертвовал, не глядя, целую горсть казначейских билетов…
Шопен при каждом удобном случае подчеркивал свою «польскость». Вот почему некоторые французы вроде маркиза де Кюстина называли его Poloniaiseur. А Бальзак говорил о нем, что он «поляк больше, чем сама Польша» (Chopin est plus Polonais que la Pologne).
Хотя полжизни он провел во Франции, он так и не принял ее как родную. У него было огромное количество друзей-французов, но лучше всего он чувствовал себя среди соотечественников, в том числе знакомых еще по Варшаве.
Он был гордостью польской эмиграции. Отличался большой щедростью по отношению к неимущим полякам, шла ли речь о денежном вспомоществовании или о приобретении одежды или продуктов. Некоторых он буквально содержал в первые годы их эмиграции, разрешал жить у себя. Это касалось, например, Юлиана Фонтаны.
Шопен охотно брал в ученики иностранцев, назначая им плату луидор в час. Но со своими земляками часто занимался бесплатно. Если они просили поиграть – играл, и мало кто еще в Париже пользовался такой привилегией!
В разговорах с иностранцами Шопен не раз до небес превозносил родной язык, подчеркивая красоту его звучания, богатство, меткость, образность, способность быть и нежным, и по-мужски энергичным.
По-французски он с детства говорил бегло. Но достаточно было услышать его речь, чтобы определить в нем иностранца – с таким явным акцентом Шопен говорил по-французски, вовсе не стараясь избавиться от него в Париже. Напротив, ему было важно с помощью языка засвидетельствовать, что, кроме имени, унаследованного от отца, в нем нет ничего, что связывало бы его с французской нацией.
Французский язык он ценил невысоко, считая его холодным, прозаичным, недостаточно звучным. А уж что касается орфографии и тем более синтаксиса – его собственный французский был очень уязвим, это красноречиво подтверждают письма. Но как он владел польским! Писал на нем ярко, образно, метко, с благородной старопольской основательностью.
Слова Горация «Odi profanum vulgus et arceo» («Презираю и гоню прочь невежественную толпу») относились к нему в полной мере: второй его ярчайшей чертой был врожденный аристократизм. Среди послов, графов, князей и княгинь он чувствовал себя как рыба в воде. Был в этом некий снобизм. Но уж в таком окружении он вырос, изучив все тонкости манер; и в таком обществе он тоже очень нуждался.
Увы, ради высшего света он иногда пренебрегал своими друзьями, в чем его не раз упрекали. Если его приглашал художник Ари Шеффер и на то же время – кто-либо из аристократической верхушки, он, несмотря на данное Шефферу обещание, предпочитал великосветский салон.
Так случилось не раз и не два, и в конце концов художник обиделся и не закончил его портрет, который, между прочим, писал бесплатно.
Его близкий польский друг Юлиан Фонтана, уезжая из Парижа в Америку, просил его о встрече, словно предчувствуя, что они могут никогда не увидеться. Шопен сказался больным, однако, получив в это же время письмо от Чарторыйских со словами «рады будем видеть», тотчас к ним отправился. Хорошо, что об этом не узнал Фонтана.
Однако Шопен вовсе не был ослеплен высшим светом – цену себе он хорошо знал.
Как-то Чарторыйские пригласили его на раут в Отель Ламбер (частный особняк XVII века в центре Парижа на острове Сен-Луи; с 1843 года – культурный центр польской эмигрантской диаспоры во Франции во главе с Чарторыйскими. - Н.З.). Гости собрались, но Шопена все не было. За ним послали… лакея. Шопен уже одевался, но, завидев лакея, ехать отказался: «Скажи тому, кто тебя послал, что я сегодня не расположен, играть не буду».
Он трезво оценивал все похвалы и восторги. Юзеф Бжовский рассказывает, как Шопен играл у маркиза де Кюстина – Этюд As-dur, начало Второй баллады, Этюд f-moll. Собравшиеся попросили мазурку. Но вместо этого Шопен начал импровизировать – сначала на идиллическую тему, а затем на тему какой-то военной песни, причем очень вдохновенно. Когда он закончил, все повскакивали, окружили его и стали спрашивать: что это была за песня? Прекрасно зная, с кем имеет дело, Шопен ответил, что это старинная песня уланского полка. Дамы уговаривали его переложить ее на голоса, чтобы они могли петь ее хором…
Он повернулся к Юзефу и сказал по-польски: «Завтра же они об этом забудут!»
Нашла два портрета Ари Шеффера:
черно-белый - это 1847 года; взяла из монографии Ю. Кремлева, т.к. в интернете нижняя часть обрезана. Видимо, это и есть незаконченный портрет, о котором идет речь.
Другой портрет я никогда не видела. Автор - Ари Шеффер, находится в Версальском дворце. Это 1846 год.
Татьяна Фермата 02.08.2022 07:16 Заявить о нарушении
Танечка, спасибо огромное эти фрагменты о Шопене. О том, что Фридерик не любил свою фамилию слышу впервые, догадываюсь почему он её не любил, вероятно из-за принадлежности отца с низшему сословию, Николя Шопен как известно был крестьянином. Я прожив в Польше 5 лет неплохо изучил наших польских братьев. Простые люди: рабочие, крестьяне, учителя, врачи в большинстве своём мало чем отличаются от нас, но есть и конченные негодяи как и везде, с такими тоже приходилось сталкиваться. Словом, всякие есть. Знать в большинстве своём с гонором и нас не жалуют, и тому есть объективные причины.
Не знаю читали ли Вы рассказ Чехова "За яблочки"- вот уж наглядный пример.
Но я полюбил Польшу всем сердцем, можно сказать прикипел к ней. Жена говорит: противные они, ты вращался в других кругах, а я сталкивалась т. ск. с чернью. Ну что ж чернь, она и в светских салонах и на рынке - чернь.
Одна школьная учительница в Щецине (русская), жаловалась мне на детей. Вы бы знали, - говорит, - какие они подлые. Я её успокоил: дети везде, мол, одинаковые, разве что китайские другие. Не так ли?
Ну да ладно, я Вас совсем заговорил.
Пошлю Вам (для смеха), только ради бога не отождествляйте ЛГ с автором.
http://stihi.ru/2012/02/17/11048
Душевно Ваш.
Вадим.
Вадим Ильич Росин 02.08.2022 18:22 Заявить о нарушении
Не знаю читали ли Вы рассказ Чехова "За яблочки"- вот уж наглядный пример.
Но я полюбил Польшу всем сердцем, можно сказать прикипел к ней. Жена говорит: противные они, ты вращался в других кругах, а я сталкивалась т. ск. с чернью. Ну что ж чернь, она и в светских салонах и на рынке - чернь.
Одна школьная учительница в Щецине (русская), жаловалась мне на детей. Вы бы знали, - говорит, - какие они подлые. Я её успокоил: дети везде, мол, одинаковые, разве что китайские другие. Не так ли?
Ну да ладно, я Вас совсем заговорил.
Пошлю Вам (для смеха), только ради бога не отождествляйте ЛГ с автором.
http://stihi.ru/2012/02/17/11048
Душевно Ваш.
Вадим.
Вадим Ильич Росин 02.08.2022 18:22 Заявить о нарушении
Очень тонкая зарисовка ) Наверное, все люди переживают и думают примерно одинаково, а вот о чем принято или не принято говорить друг другу и прочие внешние проявления - это уже зависит от национальных привычек. Поляки, похоже, не стесняются прагматичности, может быть даже бравируют ею: «сколько рan pani mosze zaplacitc?» ))
Что касается польскости Шопена. Вообще эмигранты острее чувствуют свою национальную принадлежность, свою инакость на фоне другого народа. У творцов это часто усиливается, пропорционально их талантливости.
Кстати, так же было и после русской революции - уехавшие из России русские чувствовали себя более русскими, чем те, которые остались в России.
Татьяна Фермата 02.08.2022 20:39 Заявить о нарушении
Что касается польскости Шопена. Вообще эмигранты острее чувствуют свою национальную принадлежность, свою инакость на фоне другого народа. У творцов это часто усиливается, пропорционально их талантливости.
Кстати, так же было и после русской революции - уехавшие из России русские чувствовали себя более русскими, чем те, которые остались в России.
Татьяна Фермата 02.08.2022 20:39 Заявить о нарушении
О, эмигрантство - это особая тема. В своё время перечитал множество воспоминаний русских эмигрантов первой волны: Александровского, Дм. Мейснера, Деникина, Шаляпина, Рахманинова, Вертинского и др. Кроме того пережитое на чужбине хорошо представил в своих песнях вероятно Вам известный поэт-бард Кирилл Ривель. Будет время и желание можете его набрать либо на Стихи.ру, в рубр. "Белое движение", либо в Ютюбе. Лара Осенева с ним знакома. Я тоже как-то пытался залезть в их шкуру:
http://stihi.ru/2013/10/07/4237
Иногда задумывался об эмигрантском периоде жизни Шопена. Так уж он и не мог приехать домой? Композитор с мировым именем, нешто император Николай II такой тупоголовый деспот мог его отправить дорогой декабристов? А главное за что?
Музыка - жанр неподвластный тиранам, не всегда поддаётся расшифровке.
Думаю у нас будет ещё возможность поговорить и о его сочинениях и о его судьбе.
У меня есть что Вам предложить, но не хочу Вас грузить.
Вообще, Танечка, если Вам в тягость мои ссылки, Вы скажите, я не стану Вас грузить.
Вадим Ильич Росин 02.08.2022 21:42 Заявить о нарушении
http://stihi.ru/2013/10/07/4237
Иногда задумывался об эмигрантском периоде жизни Шопена. Так уж он и не мог приехать домой? Композитор с мировым именем, нешто император Николай II такой тупоголовый деспот мог его отправить дорогой декабристов? А главное за что?
Музыка - жанр неподвластный тиранам, не всегда поддаётся расшифровке.
Думаю у нас будет ещё возможность поговорить и о его сочинениях и о его судьбе.
У меня есть что Вам предложить, но не хочу Вас грузить.
Вообще, Танечка, если Вам в тягость мои ссылки, Вы скажите, я не стану Вас грузить.
Вадим Ильич Росин 02.08.2022 21:42 Заявить о нарушении
С добрым утром, дорогой Вадим!
Тысяча моих извинений, если умудрилась ответить Вам суховато.
Читаю теперь с большей легкостью, чем пишу. Конечно, отправляйте мне ссылки, пусть не сразу отзываюсь, перевариваю эмоции и мысли.
Под большим впечатлением от Вашего Чеховского эссе.
И от «яблочек» - рассказ прямо-таки о нынешних событиях, о вечном методе стравливания людей и народов, страшный рассказ.
Светлого Вам дня.
С искренним расположением. Таня.
Татьяна Фермата 03.08.2022 02:49 Заявить о нарушении
Тысяча моих извинений, если умудрилась ответить Вам суховато.
Читаю теперь с большей легкостью, чем пишу. Конечно, отправляйте мне ссылки, пусть не сразу отзываюсь, перевариваю эмоции и мысли.
Под большим впечатлением от Вашего Чеховского эссе.
И от «яблочек» - рассказ прямо-таки о нынешних событиях, о вечном методе стравливания людей и народов, страшный рассказ.
Светлого Вам дня.
С искренним расположением. Таня.
Татьяна Фермата 03.08.2022 02:49 Заявить о нарушении
С чего Вы взяли? У меня ничего подобного и в мыслях не было. Ваше тепло ощущается за тысячи миль
Удивительно, как Вы всё успеваете: учить детей, готовиться к концертам, читать, осмысливать, отвечать... Дай Вам Бог сил, энергии, Танюша.
Душевно Ваш Вадим.
Вадим Ильич Росин 03.08.2022 16:26 Заявить о нарушении
Удивительно, как Вы всё успеваете: учить детей, готовиться к концертам, читать, осмысливать, отвечать... Дай Вам Бог сил, энергии, Танюша.
Душевно Ваш Вадим.
Вадим Ильич Росин 03.08.2022 16:26 Заявить о нарушении
На это произведение написано 15 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.