Маме

Разливаешь по стопочкам клюковку,
праздник сегодня!
Вспоминаешь бабулю, собес,
полусгнившие сходни,
на которых  хозяйственным мылом
за двадцать копеек
худосочные дети войны натирали, потея,
износившийся скарб,
обветшалые брюки и платья.
Нищета унизительна,
вот и ворчали:
"Стирать-то -
стыдоба, а не то, что носить!
Может справить другие?"

Желваки у отца-инвалида под кожей ходили,
но молчал и смолил самосад.
Он, ей-богу, бы запил,
но безденежье...
 "Маньша, беги, прикупи пару капель".
Это значит  чекушку ему
и себе карамели.
Ну, так  пенсия - тридцать рублей,
а чего  вы хотели?

На полмесяца хватит,
потом всем гуртом на попутке
до ближайшего ряма, за ягодой
(тоже не шутка,
по холодной, болотной воде
да в худых сапожонках
и обратно с тяжёлым ведром
восемь вёрст по щебёнке).

Нанимались куда только можно:
посадки, покосы,
а зимой по соседям -
распилим, расколем, наносим.
Что ж дивиться артритным ногам,
все сказалось под старость.
-Бог с ним, с прошлым,
давай, дочь, за праздник!

Но я,
задыхаясь,
выхожу на балкон,
а навстречу мне тысячи окон.
Мегаполис не спит -
пьёт, поёт, говорит о высоком
вифлеемском предвестнике
и дорожающем сыре.
Возвращаюсь.
Молчу.
 ...Мы забыли.  Мы это забыли.
Нам уже не понять,
что такое портки и портянки,
на полатях не спать,
не едать с лебедою буханки,
за иконой не прятать рубли,
не ютить похоронки,
не травить всей округою вшей
и на танцах в сторонке
не стоять оттого,
что несёт и махоркой,
и дустом.

Рождество.
Благодать.
Мам, не плачь,
твой Господь не допустит...