Приключения философа Талки. День 17-й, 3 часть

Размышления прервал чей-то мягкий голос. Обернувшись, увидел средних лет худощавого мужчину. Оказалось, школьный учитель. Спросил, кого я жду. Узнав, что путешествую, оживился, глаза заблестели:
- Знаете, я иногда думаю – в удивительное время мы с вами живем. Казалось бы, вокруг все настолько…- он остановился, раздумывая, подыскивая нужные слова, - настолько все несовершенно, убого, запущенно. Страна, отставшая от цивилизации на сотню лет. Деградирующий народ и его властная верхушка. И вдруг – жест в сторону портретной галереи – открывается целая философская школа! Чистые детские умы и души, впитывающие все лучшее в мировой мысли и культуре! Селения, принимающие имя целой науки – Философии, влюбленных в нее учителей и учеников! А еще, - голос его стал загадочным, - сильных мира сего, идущих к нам за советом. Неужели это новая эпоха, эпоха Возрождения, неужели это… Он не успел досказать, как зазвенел звонок. Детская толпа хлынула из двора в школу и стала плавно растекаться по классам.
- Прошу вас, приходите вечером ко мне и ночуйте в моем доме, - он написал на клочке бумаги свой адрес, - я живу один, так что буду только рад гостю.
И, пожав двумя теплыми ладонями мою руку, ушел.

Через несколько мгновений в коридоре все стихло. Мерно тикали часы. По обеим сторонам этажа друг на друга смотрели две когорты философов. В то время как их жизнь возрождалась в умах и душах деревенских ребятишек. В то время как их бушевавшие когда-то огни воспламеняли маленькие живые огонечки.

У выхода висел портрет, на котором даты смерти не было. Судя по дате рождения, ему недавно исполнилось пятьдесят лет. Приятное русское лицо, детский открытый и простодушный взгляд. Широкая улыбка. Надпись под портретом гласила: ”Открой в себе Себя. Илларионов Петр Афанасьевич. Директор Философской средней школы.”

Открыв дверь школы чтобы выйти на улицу, я лицом к лицу столкнулся с … уже знакомой мне троицей: прямо перед моим лицом оказалась Екатерина Юрьевна, за ней Сергей, замыкал шествие Якуб Автандилович. Настроение троицы изменилось: щеки председательницы сельсовета были бледны, Сергей находился в сильном смущении, а толстяк, казалось, был растерян.

Где директор!? – полыхнув гневом, глядя на меня в упор, спросила женщина. Я в очередной раз растерялся, словно ощутив вину как за очередную неуместную встречу с ними, так и за исчезновение незнакомого “директора”.
- Какой директор? – промямлил я, теряясь все больше. В это время сзади меня отворилась дверь, и троица затихла, устремив взгляды за мою спину. Обернувшись, я увидел человека с портрета – Петра Афанасьевича Илларионова.  Он был полностью схож со своим обликом на стене – светился добротой и улыбкой, спокойствием и счастьем. Все облегченно вздохнули, и я тоже. Якуб Автандилович  выскочил вперед и заключил директора в свои объятия так, будто встретил родного человека, которого не ожидал уже увидеть. Петр Афанасьевич тепло пожал руку Сереже, поцеловал Екатерине Юрьевне руку, успел ей что-то шепнуть на ухо. Бледные ее щеки порозовели, лицо радостно засветилось.
- Здравствуйте, мой дорогой друг! – обратился он ко мне и так же, как и всех, тепло обнял. Затем, распахнув дверь школы, произнес:
- Прошу, дорогие мои, в наш храм!
И еще раз поочередно всех обнимая, препроводил в здание школы. Я оказался первым вошедшим. Краем глаза заметил угрюмый взгляд Сергея в мою сторону. Пора, конечно, было уходить. Но как-то не получалось. Петр Афанасьевич оказался рядом с Екатериной Юрьевной и оживленно ее о чем-то расспрашивал. Вмешиваться в его беседу с моим прощанием казалось нетактичным. Затем он занялся Якубом Автандиловичем, ведя его за руку вдоль коридора с уже знакомыми мне портретами философов и рассказывая об их вкладе в сокровищницы мировой мысли. Тот напряженно вслушивался в слова директора и был похож на ученика, которому учитель объясняет плохо выученное им задание. Куда девалась его вальяжность и властность! Казалось, он, слушая своего учителя, что-то недопонимает, но боится спросить. Завершая импровизированную экскурсию, Петр Афанасьевич, подошел к своему портрету и сказал:
- Не подумайте, что я причислил к лику великих и себя. На этом месте должно и будет находиться изображение того, кто действительно их достоин и кто в наше время сделал шаг вперед на их нелегком пути. Но этот человек обладает еще и великой скромностью и, - он хитро улыбнулся, - великой властью. А потому тут пока висит моя скромная персона, так сказать, греет ему место.
И, весело рассмеявшись, обнял вконец потерявшегося Якуба:
- Пойдем же ко мне, мой друг, закончились твои мучения.
Толстяк облегченно вздохнул, и они отправились вдвоем в директорский кабинет. Как только дверь закрылась, Екатерина Юрьевна приблизилась ко мне и с нескрываемой досадой произнесла:
- Я прекрасно понимаю ваше любопытство и то, что вы вновь оказались на нашем пути случайно. Но и вы постарайтесь понять: то, что сейчас здесь происходит - дело особой важности. Если не хотите иметь серьезные проблемы, прошу - отправляйтесь в свою лодку и путешествуйте себе дальше. До свидания.

… Может ли быть женщина устрашающей? Такой вопрос никогда не приходил мне в голову. И уже не придет, потому что только что я получил на него однозначный ответ: может, еще как. Пока референт Сергей вел меня к лодке, я пытался понять, отчего общение с Екатериной Юрьевной пугало меня. Конечно же, не ее слова об “особой важности” и “серьезных проблемах” угнетали мой дух. Но то, как она их произносила, с какой убежденностью, с какими чувствами по отношению ко мне, человеку доброму и ни в чем не повинному, поражало. Тем более, что, казалось, где как не здесь должны оказать мне радушие и внимание. Я вспомнил Яблоневку и фермерское хозяйство. У них никаких философов не было, но мне были искренне рады. Здесь же, в “храме философии” я оказываюсь непрошенным гостем, меня искренне не любят и вдобавок еще прогоняют! Все это не поддавалось объяснению. Было желание спросить у Сергея, но скоро прошло - его вид, мрачный и решительный, как у заправского телохранителя – не предвещал ничего хорошего. Казалось, что он способен применить ко мне силу, если я сделаю что-нибудь не так. Начинало становиться не по себе, неожиданно разболелась голова.

Послышался ехидный смешок подзабытого мной моего “Профессора”:
- Бред! Полнейший бред! Его выводят прочь как нашкодившего мальчишку! При этом вопреки всем законам и правам. А он – тот еще философ: никакой мысли, никакого сопротивления! И куда же подевались его хваленые “мыслеогни”? И где же его Вселенная?” 

А ведь он прав! Настраиваюсь на огнемысли… От Сергея явно исходит что-то вроде фиолетового пламени. Снаружи холодное, внутри испепеляющее… Припоминаю Екатерину Юрьевну. То же ощущение! Вот оно что, вот откуда  взялся страх перед ней. Молодая женщина, в моем мире – носитель Любви, и вдруг – холодное фиолетовое пламя, убивающее мой огонек, пожирающее мое оранжевое, нежное и мягкое тепло. Подавляющее мое несогласие, внутреннее сопротивление происходящему, а, значит, и мои душевные силы.

…Наступает понимание, а следом и душевное равновесие. Настроение заметно улучшается. Мысленно благодарю зануду-профессора: в этом весь я – как бы ни было плохо, но, когда понимаешь в чем дело, переживать становится не о чем. Улыбаюсь своему провожатому. Тот удивленно хлопает глазами, лицо принимает озабоченно-подозрительное выражение. Улыбаюсь еще шире – вот ведь характер, так реагировать на улыбку!
С размышлениями о существовании огней-антиподов, я незаметно оказался у причала, у которого покачивалась на волнах моя лодка. Видимо, Сергей решил посадить меня в нее и убедиться, что я отчалю.