Книга молчаний третья декада стихов

21.
Опера
Есть к опере первоначальной
Печальный тютческий вопрос:
Зачем,  зачем любви погост
И звук мелодии венчальной?
Зачем Орфей и Эвридика
Благословляются струной?
А Фауст дружит с сатаной,
Да по стране гуляет лихо…
И что сказать тем говорливым
Про иглы в горле и позор,
Провинциальности задор
И «в вашем доме был счастливым»,
И хор травы с морозным духом
От обморока еле жив,
И речка тянется из жил,
Глухая, с абсолютным слухом.
Так итальянские рулады
Для вечно падших героинь,
Любовь и смерть один в один,
Молчи, оркестр, подай пощады.
Потом взыграй дитём во чреве,
Но сохрани святой баланс,
Кому-то нужен только шанс,
Чтоб не проститься на припеве.
 …
Вершись же Мусоргского воля,
Перевернувшая нутро.
Молчанье – бог. И жизнь – зеро.
И Самозванца злая доля.

22.
Бессонница
Бессонный пульс часов, что натюрморт.
Ворочается вздор и спор на спор,
Шатаясь от ворот и до ворот,
Ты сам себя, герой, на эшафот.
И некому сказать  - такой пейзаж,
И отпустить бы в раз, да держит аж   
Гудок – вокзальный вдох, и тот не спит,
С той стороны любви, где позабыт.
…
Бессонницу не трожь. Молчит. Ни зги.
А выйдешь в поле – рожь. И васильки.
Так незаметен сон, когда придёт, 
И в проруби луны восстанет лёд.
И стрелки разведёт за далью даль,
А ты ещё не спишь, воды подай.
И, сделав полный круг бессонных трат,
Забудешься в себе, как летний сад.

23.
Андрей Рублев
У них закат и срок: Винсент ван Гог,
У нас восток – Покров. Андрей Рублев.
У них на небе глаз: спираль из астр.
У нас иконостас. Чернец и мраз.
У них подсолнух – рок. И виноград.
У нас молитвы сок. И Страшный сад.
У них цветы полей. Пыльца жужжит.
У нас не охай - пей. Будь Вечный жид.
А скомороший грех так любит смех.
И полюби-ка всех, да не сумех.
Той багряницы сласть и азурит,
И белой глины власть, и дух летит,
И мир под колесом – пробел, движки -
Вмещает ремесло и корешки. 
И покаянья – ниц, а светом зри,
Иисусовой весной «воскрес» ори.
Проваливаясь в стон, сбылось - не «бых»
И васильковый сон, и ангел тих.   

24.
Университет
В садах возможностей чужих
Без права совершить ошибку
Когда-то мы курили «Шипку»
В художественных мастерских. 
От бедной лени жгли мосты
И не желали полутени,
Садились смело на колени,
Листали атласов мечты.
У вопрошающих времен
Ни спасу не было, ни ладу,
Возможности чужого сада -
Запретный плод и самогон.
Но книги! Божья благодать!
Но Феофановые фрески!
Но купола у Брунеллеско
И Мандельштама обнимать.
И это вымысел и то,
И переплыть переживанье,
И кто-то мчится на свиданье,
И кто-то чувствует Кокто.
И я здесь был. Как вольный птах.
И совершил свою ошибку.
И немоту злачёной рыбки
Я изучил до самых плах.

25.
Пришвин: Я сел у реки и вошёл в тишину
«Я сел у реки и вошёл в тишину».
И был окольцован туманной волной,
Лишь глаз ястребиный за мышью одной
Прицелом оптическим правил струну.

И зорко, и медленно пятилась тень,
Молился восток на мираж-календарь,
Горючая белка, как будто Агарь,
Скрывала в гнезде свой ореховый день.

Шёл птичий урок под восторженный свист:
Качали касатки  небесный пустырь,   
И яблочный август - Фавор - поводырь -
Сиял, словно в схиму ушедший артист.
 
И там,  в глубине, жил послушник любви,
Не ведая, где же его монастырь,
И трогал Природы лесную Псалтырь
Молчаньем весны, что пылает в крови.   

26.
Гончар
По кругу жизнь. Сосуд желает пить.
Или горшок желает вечно есть.
И масло льёт свою живую нить,
Что обращается в оливы весть.

И вязкость глины – белый каолин,
Текучего фарфора голоса,
То космос ненаписанных терцин,
И чаша смысла, что не рассказать.
   
Гончарный круг – арена пустоты,
Где рыбы рук поймали в водах сеть.   
И, обжигаясь горлышком мечты,
Горшок всегда мечтает что-то петь.

Душа – гончар и трудится сполна.
А не по ней - как Ивик улетит,
Но всё по кругу полная луна
И месячные для кариатид.
 
И всё по кругу, совершенно… так!
И каждая несказанность пьянит,
И тот всегда разгадывает мрак,
Кто в глубину сосуда перелит.

А там душа, и там её приют,
И молоко, и красные огни, 
И та пчела, в которой мёда суть,
И только это мАнит и манИт.

27.
Пустырь
Забреду на мой пустырь,
Что по зимничку не тронут,
Жили-были, верят-помнят
Те следы: словарь из дыр.

Птичья клинопись путём,
Птичья клинопись высока,
И собачка знает много,
Если встретится с котом.   

Там разбитая кровать,
Королевская рогожа
В сетке панцирного ложа
Мягко стелит, жёстко спать.

Нареченная канва,
Манна солнечная льётся,
Пустырями движет солнце,
Небом звёздная молва.

Пересылка пустыря
Не тревожит, а внимает,
В ней окраина немая
Просит соли словаря.

Просит дом. А как узнать,
Что такое дом окраин.
Может, рай, а, может, стая,
Может, только помолчать.

28.
Чехов. Ялта.
У зимней Ялты море сквозняков.
И кипарис, и розы, и рассада
Для будущих гостей земного сада
И для театра тлеющих веков.

И соблазняется в огне без снов
Температуры липкая армада,
И за горой туманного распада
Испарина неношенных обнов.
 
Кого же слушать? Брызгами до дыр
О, никому не дать договориться.
Зачем не спит подстреленная птица,
И материнский старенький Псалтырь?

Кого же слушать мне? Бессонный хор.
О чём «помилуй» просит на обедне.
Тот первый вдох и выдох предпоследний.
Итак, комедия. В Москву. В костёр.

Успех, провал, шампанское, цветы.
Сестра письмо писала Левитану.
И Мамин-Сибиряк немного пьяный,
Розарий новые прислал кусты.

А дом бросай в пожар и так играй.
И всё по кромке, от тоски сгорая.
О, как все говорливы и стенают,
Зачем, зачем придумался ваш край.

Вишнёвый сад не молвит, не шумит.
И степь молчит, как вещая страница.
Куда летит подстреленная птица?
Туда, где море никогда не спит. 




29.
Вечность
Как вечность одинока
В присутствии толпы,
Не дремлет поле рока,
Где суть густа, как пыль.

Меняет формы жизни
На море и гранит,
Семнадцатой кафизмы
Дух памяти сокрыт.

Как вечность молчалива
И бездна голодна,
Магнитные приливы,
На всех одна луна.

И потому не надо
Заглядывать в сосуд,
Заснеженного сада
Не предавать приют.

Все пилигримы – сроки
Тоскующих зеркал,
Жгут сны противотоки,
Влекут девятый вал.

В них Бог накроет землю,
И бессловесный дух
Даст глаз любому стеблю
И абсолютный слух.

Зерно вонзится в вечность,
И смерть его красна.
И плачет бесконечность
У чёрного окна.

30.
Гофман
Силентиум – юрист.  Рисунок. Дрожь.
И нотный стан для Глюка кавалера,
И Амадей: сияющая сфера…
Ночной дозор: Бетховен слышит дождь.
И зорко зеркало и зрит зеро,
И превращенья праздничных дукатов
В немыслимое пьянство ароматов,
Но только не бросай своё перо. 
Роскошный вид из бедного окна,
Сгоревшего театра партитура,
Прочь занавес! (зеро – литература)
И нотка – ниточка, и капелька вина.
Тот сон, тот кот, тот негасимый звук,   
И фейерверки Цахеса на сдачу,
И гений, перепутавший удачу
С огнём души. Но беспечален друг.
Тот сон, тот кот, где жив всегда двойник
И тоже от иронии страдает,
Коппелия танцует, заводная,
И превращений обжигающ миг.
Щелкунчик – правда и его финты
Дойти до сути ядрышка ореха,
Любовь – прыжок и звёздная прореха,
И музыка, где прячутся мечты.