Творческие муки

Мне как психически здоровому человеку не чужды чувства неуверенности, комплекса неполноценности, зависти к тем, кому легко, безболезненно и непринужденно пишется...
...Может у всех этот процесс такой-же сложный, как и у меня.
У меня все больше и больше возрастает внутреннее напряжение от того, что чрезмерно много сокровенных мыслей, и я с трудом их сдерживаю, крепко сжимая зубы, так как боюсь быть неправильно понятым.
Например, мне кажется, что легче всех пишется тем, кто мало читал и мало знаком с  произведениями великих мастеров прозы.
Чем дольше я живу, тем труднее пишется, так как накопленный со временем литературный опыт всегда в качестве внутреннего голоса останавливает меня при сочинении очередного произведения, а при сопоставительном анализе сути ожидаемого произведения кажется, что кто-то из великих уже об этом написал…
Прозаик Вреж Исраелян, уже будучи обреченным на смерть, признался, что его творческая деятельность могла бы быть более плодотворной, если бы не Сароян. «Все, что я бы хотел написать, уже было написано Сарояном»…

***
С творчеством Максима Горького я познакомился в юношестве, когда по поручению учителя армянского языка за лето надо было прочитать  повесть «Детство».
Уже в старшем возрасте я чуть было не стал «литературным врагом» Горького, когда вынужден был наизусть выучить его стихотворение «Песня Буревестника» и прочитать роман «Мать».  Меня настораживал тот факт, что Горький дружил с Лениным, и последний его высоко ценил. Не зря же Горький считается основоположником социалистического реализма, направления, по моему убеждению, весьма репрессивного и регрессивного толка.
В результате я пренебрежительно отнесся к «Сказкам старухи Изергиль» и, к моему великому стыду, их не прочитал.
Мое позорное заблуждение смягчается тем, что, когда я достиг зрелости и у меня произошла переоценка ценностей, Данко стал для меня одним из самых значимых, великих и символичных образов в мировой литературе:
«Кинул Данко радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер. Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видели,что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло..."

***

В конце 60-их годов прошлого столетия в Армянской ССР появилась антология «Лучший рассказ ХХ века».  Благодаря этому, я узнал о существовании таких Великих, как Шервуд Андерсон, Ги де Мопассан, Эрнест Хемингуэй, Джером Сэлинджер, Рэй Брэдбери, Теодор Драйзер, Джек Лондон, Генрих Белль, Вильям Сароян и др…
Сначала я восторгался рассказом Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Не успев еще отойти от чар и колдовства хемингуэевской манеры изложения, приобретаю следующий том альманаха.  Автор Джером Сэлинджер.  «И эти губы, глаза зеленые».
Я был истреблен рассказом Сэлинджера Я этот рассказ писал в уме и всю свою сознательную жизнь бережно носил с собой, надеясь, что, как созрею, так напишу. И каково было мое разочарование и изумление, когда обнаружил, что он написан Сэлинджером именно в год моего рождения, именно в таком виде, как я его видел всегда…
Может поэтому, приобретая очередной выпуск - тоненькую брошюру с рассказом «Двадцать шесть и одна» и обнаружив, что ее автор Максим Горький, я был несколько разочарован.
Тем не менее краем глаза просмотрел, о чем это пишет Горький, что оказался в списке избранных, претендующих на звание «Лучший рассказ века». Я был очень удивлен тем, что произведение вполне прозаического изложения автором, Максимом Горьким было названо поэмой.
Я расстроился, так как ожидал что-либо более достойное. Ведь для меня уже была поставлена планка-мерило: Андерсон, Хемингуэй, Сэлинджер…
Ну понятно, надо же удовлетворять требования коммунистической цензуры и соблюдать паритет… Нельзя же одних иностранцев.  Мы сами с усами…

***
В 1965 году мне было 14 лет со всеми вытекающими из этого последствиями.
Старшая сестра с семьей отправилась на море, а нам с братом поручила караулить квартиру.
Вскоре квартира сестры превратилась в сборище для юношей соседских квартир.
Был среди них Армен, весьма симпатичный и эрудированный мальчик. Его отец был каким-то крупным начальником и Армен, несмотря на свой юношеский возраст, вальяжно крутил баранку от блестящей и умопомрачительной машины ГАЗ-21.
В то время владелец такой машины считался приближенным самого господа Бога…
Армен не был высокомерным снобом и при общении своим позитивом быстро располагал собеседника к себе.
Может он к этому и не стремился, но он незаметно для нас всех стал лидером компании, и его слово или мнение в компании принималось безоговорочно. 
К соседке моей сестры по этажу из Львова погостить приехала ее юная сестра, красавица Лилия.
Она была божественна, невероятно обаятельна, обладала ослепительной улыбкой  и заразительным смехом. Казалось, что она светится каким-то необычным, доселе мне незнакомым излучением, которое ослепляло и возбуждало меня…
Когда она двигалась со свойственной ей непринужденностью, мне казалось, что ее прозрачное тело светится невероятными лучами, намного превосходящими свечение радуги.
То потрясение, которое я неосознанно испытывал, очевидно, было результатом сверхмощного чувства влюбленности. Будучи неопытным в этих делах, я наслаждался разговорами среди нас мальчиков, которые тоже были к Лилии неравнодушны.
Мы все как-то сразу повзрослели и перестали пускать пошлые шутки и пересказывать, перебивая друг друга, грубые и недостойные для приличного слуха анекдоты.
Нам всем хотелось соответствовать, хотя бы заочно, великому и нежному чувству влюбленности, которое не терпит грубости.
В своих поступках каждый из нас старался вести себя так, как будто потом предстоит отчет перед Лилией, которая будет строго судить нас и наказывать за недостойные выходки…
Мое счастье заключалось в том, что вообще существовало это состояние влюбленности, что есть Лилия и есть мои чувства к ней, которые переполняли до насыщения всю мою   душу…
Лилия была очень общительной девочкой, и вскоре я, мой брат и Армен ездили с ней на экскурсии, во время которых мы как хозяева показывали Лилии  достопримечательности Еревана и его окрестностей. Благо, было что показывать и чем гордиться.
На этих экскурсиях ведущую роль, естественно, брал на себя Армен и не только потому, что мы эти экскурсии совершали на его машине, а и потому, что со своим русским образованием и словоохотливостью он резко выделялся богатым словарным запасом и был не скучен при общении…
Вскоре Армен начал пропадать по вечерам и не скрывал, что у него свидания с Лилией.
Этого надо было ожидать, но во всей этой истории меня раздражало то, что он на следующий день рассказывал нам о своих похождениях, как они целовались, какие груди и тело у Лилии и всякие другие пошлости…
В его речах не было ничего о том, что он любит Лилию.
Излишне описывать, как я страдал от унизительного чувства ревности и от неоправданной обиды, что тебя бросили или покинули.
С другой стороны, у меня к Лилии не могло быть никаких обид. И до сих пор я не уверен, что она знала, как меня зовут…
В тот вечер, когда Армен в очередной раз гулял с Лилией, и мы, естественно, его уже не ждали, вдруг он вваливается в квартиру, несколько растерянный и испуганный, с бледным лицом, и чуть дрожа, прямо с порога, то ли хвастаясь, то ли с удивлением сказал:
- Представляете, она была девственницей…
Вскоре Лилия вернулась к себе во Львов, и наша жизнь совершенно опустела, и казалось, время остановилось…
Переоценивая и пересматривая мои жизненные ситуации и эпизоды, могу заверить, что, пожалуй, этот случай для меня оказался самым трогательным и потрясающим…
Не знаю, почему я у Армена узнал, где это происходило, и потом часто приходил к этим кустам, останавливался, мысленно представляя этот процесс, и плакал со страданием и обидой за Лилию и за себя,  за мою безответную любовь…
Эта рана долго не рубцевалась, и душа долго болела. Но время лечит, и я все реже и реже вспоминал Лилию и всю эту печальную историю. И лишь иногда, когда паутина всеобщей Ностальгии, как грудная жаба, затрудняет мое дыхание и учащает сердцебиение, перед глазами всплывает тусклый и забытый от времени облик Лилии, и я с большим состраданием вспоминаю ее и молюсь за нее. Ведь благодаря Лилии меня посетило это мощное чувство любви, сравнимое по своему действию на внутренний мир человека разве что с разрушительным землетрясением, сопровождающимся ураганом и цунами…

***
В приемном отделении роддома сказали, что хотя  схватки у жены начались, роды следует ожидать не раньше, чем к утру.
Я сидел на скамейке во дворе больницы и закурил сигарету. Было 10 часов вечера. В конце апреля в Ереване зажигается сказочно яркая весна, с головокружительным южным ароматом в воздухе.
В доме ждала встревоженная и обеспокоенная теща. Связи с ней не было, и я принял решение вернутся домой, успокоить тещу и дождаться утра.
Волнение зашкаливало, но увидев меня и послушав о том, что говорят врачи, теща несколько успокоилась, хотя спать не собиралась.
Я бы не отказался чуточку прикорнуть и отдохнуть, предвидя какой напряженный день ожидается впереди. Однако оставить тещу с ее волнениями и тревогами одну мне показалось неприличным, и я присоединился к ней в ночном бдении.
Устроился я в мягком кресле рядом с моей библиотекой, и моя рука потянулась к тому Горького, где я отыскал его рассказ «Рождение человека», который я начал вслух читать.
Целебные и колдовские свойства прозы Горького к этому моменту оказались на редкость к месту. На меня и на тещу напало некоторое умиротворение, чувство покоя и уверенности в положительном исходе. Если неопытному парню в пустом  поле удается принять роды у цыганки, благополучно перерезать пупок и подарить жизнь человеку, то нам беспокоиться нечего. Процесс контролирует целый коллектив медиков с профессиональными навыками…


***
Я часто совершаю перестановку своей библиотеки и мне очень нравится заниматься этим, точно так же, как и женщинам перестановка мебели в квартире.
В очередной раз, перекладывая пачку брошюр альманаха «Лучший рассказ ХХ века», я чуть дольше подержал в руках брошюру Горького «Двадцать шесть и одна».
- Судя по качеству подбора рассказов в этой серии, профессиональные качества редакционной коллегии не вызывают сомнений. Что интересного может быть написано Горьким в этих нескольких страницах? Почему он этот хрестоматийный по жанру рассказ назвал поэмой? - подумал я и продолжал рассуждать. - Xотя рассказ «Рождение человека» без сомнений мог бы претендовать на место лучшего рассказа ХХ века.
Меня разбирало любопытство. Я стал внимательно и с некоторой предвзятостью изучать эту поэму, не сомневаясь, что я скоро разочаруюсь и перестану дальше читать, как я часто это делаю при чтении разных произведений, которые с первых строчек не захватывают…
Незаметно для себя я прочитал рассказ и долго находился в безмолвном оцепенении.
Оказывается, задолго до моего рождения Горький уже описывал мои переживания и мою историю с Лилией.
Мне было стыдно и обидно, что, живя беззаботно со своими инстинктами, я безропотно и неоднократно брал в свои руки эту брошюру и не догадывался, что там моя история.
А ведь сколько раз я делал попытку передать мои мысли и чувства бумаге. И славу Богу, что мне не удавалось этого сделать. Я прочитал и понял, c каким мастерством и умением Горький передал всю анатомию ситуации и разобрал все тонкости и нюансы человеческих переживаний, сходных с моими во времена моей юности.  После этого я стал искренним поклонником Горького и впоследствии несколько раз перечитывал его рассказы.
Самое интересное то, что, оказавшись в российской действительности и рекомендуя моим знакомым и друзьям читать эти рассказы, я убеждался, что практически все, даже люди с высшим филологическим университетским образованием, не знали о существовании упомянутых мной выше рассказов Горького. Утешало то, что после их прочтения, они все меня благодарили и любопытствовали, откуда я это все знаю со своим армянским образованием?

***
Трудно сказать, на что я рассчитывал, когда начинал писать это эссе. Может причиной стали солидный возраст или желание в связи с этим обобщить итоги, осуществить несбывшиеся мечты и завершить незавершённые задумки.
То, что я при этом испытал тяжелейшие творческие муки и получал неописуемое удовольствие в процессе изложения сюжета, читатель поймет по экспрессии и по трепету дрожащего камертона внутри моей души, который (трепет) читатель, я надеюсь, незаметно для себя обнаружит и ощутит внутри себя.
Дело сделано, я нажал на курок и выстрелил.  Пуля полетела...
Если кто действительно почувствовал трепет и дрожь от колебаний струны внутреннего камертона и пережил минуты преодоления воздушной ямы и слабой турбулентности во время полета, то я безумно рад этому.
На тех, которые посчитают, что я зря потратил время и что мне не удалось убедительно описать события, намного лучше переданные в рассказе Горького, я не обижусь и посоветую им не читать мои произведения, чтобы не расстраиваться.
Я пишу так, как умею, как чувствую и переживаю.
Мне кажется, я это делаю честно и искренно.
Время рассудит нас всех и расставит все точки над i.
С пожеланиями добра, удач и успехов всем моим читателям и даже моим недоброжелателям, искренне Ваш Арарат Пашаян.
03.11.14.
г. Брянск