Перевоплощения - 2 Сказки для взрослых

Ф а в о р и т к а   и м п е р а т о р а

Осенний ветер по полю метёт
Остатки риса –
Участь не моя ли?
Обочина, последний мой оплот,
Тебя приму без скорби и печали.

Противны мне сырые рукава.
Такая карма.
Я сама избрала
Взамен всего красивые слова
И радости досталось мне не мало.

Но счастье дал мне только отчий дом:
Любимица родных.
Цветущей сливой
Там жизнь моя мне виделась потом,
Нигде такой я не была счастливой.

А было всё - богатство и успех.
Кружила головы,
Без памяти любила.
Вкусила прелесть сладостных утех,
Дитя носила. Вправду ль это было?

Лицо в морщинах, высохшая грудь,
Висят лохмотья –
В луже отраженье.
Кто смог меня, красавицу, согнуть?
Затмись мой разум, страшно униженье!

Уже недолго – звездочки в глазах.
Умчусь, как птицы,
Облачной стезёю.
Прощайте, одиночество и страх,
Вам больше не глумиться надо мною.

Последний стих. Где свиток, кисть и тушь?
Ах, нету сил.
Устало сердце биться.
О, если есть переселенье душ,
Дай, Бог, мне вновь поэтом возродиться.

Вдруг вспомнился хэйянский мне дворец.
Поэтов конкурс.
Я на нем впервые.
Сам император лаковый ларец
Вручил мне в дар:-Стихи твои живые.

Отныне будешь жить ты при дворе,
Слух услаждать,
Петь с соловьями вместе.
Я слышал, как искусна ты в игре.
Найдем супруга здесь такой невесте.

Я польщена – какая это честь!
Меня ждет положенье
И богатство.
Ждала за алчность и тщеславье месть.
За все сполна пришлось мне рассчитаться.

Была из благородной я семьи,
Но не богатой,
Жили очень скромно.
Как плакали родители мои.
Казалось мне, что радость их огромна.

Но так была безмерна их печаль.
Бесплодной в их глазах
Была я веткой.
Я вглядывалась в розовую даль,
Им виделась дворца златая клетка.

Стара моя история, как мир,
Наивна подчинить судьбу
Попытка.
Хотела жить я, словно в масле сыр,
Мой жребий был стать гейшей - фaвориткой.

Я трепетала, словно он был Бог –
Ведь император!
Мне ж едва семнадцать.
Как он стихи писать прекрасно мог,
Любил с другими в слове состязаться.

Мне виделся он важным стариком
В одежде пышной,
Жизнью умудрённым.
Когда ж меня ввели к нему тайком,
Он вдруг предстал драконом развращённым.

Взял силой:- Ты привыкнешь – мне сказал.
Привыкла.
С болью ненависть смешалась.
Меня любил, любви ответной ждал,
Но я ему лишь телом отдавалась.

Он – вялый плод, я – сакура в цвету.
Меня лаская,
С нежностью во взоре,
Шептал одно и то же, как в бреду:
- Прекрасней ты принцессы Сотоори!*

Пока я жив, ты будешь лишь моей.
И всё дарил подарки
И наряды.
Но я,всё ж, ускользнула из цепей,
Познав любви мученья и услады.

Тот был из императорской семьи,
Тюдзё** – красавец
В гвардии дворцовой.
Вдруг начал он в мои являться сны
И, как поэт, пленять красою слова.

В дни праздников одиннадцатой луны***
Одной из фей
Я в танце выступала.
Махнула рукавом под звук струны -
И он возник из многолюдья зала.

Меня обжёг его зовущий взгляд.
В нём было всё –
И жажда обладанья,
И то, как бесконечно он мне рад,
И дивное любовное признанье.

Он щедро был талантом наделен -
Великий мастер
В жанре мадригала.
К тому ж красив был, статен и силён,
Не я одна пред ним не устояла.

Я знала, мой избранник – сердцеед.
Но, слепо веря,
В первый раз влюбилась.
А он остыл, сказав: - Храни секрет, –
Когда дитя во мне зашевелилось.

Отцовство император хоть признал,
Но стал ко мне и холодней,
И строже.
А мальчика кормилицам отдал,
Меня забыть о нем заставив всё же.

Старик, однако, вскоре вдруг почил.
Преемник строг был –
Чаша миновала.
Ямато песни истинно любил*.
Моя звезда тут ярко засияла.

Навек в мои стихи вошел надрыв,
Но жажда жить,
Конечно, победила.
Себе лишь мстила за души порыв –
Всех, кто любил, презреньем изводила.

Был юноша один в меня влюблен.
Велела сто ночей
Спать на пороге.
И он, моим вниманием польщён,
Замёрз однажды там. Простите, боги!

Стихи мои сравнил один поэт
С прекрасной,
Но больной смертельно дамой.
Души моей он разгадал секрет,
Прочтя меж строк трагическую драму.

И тушь слезою черной под рукой
Тоскливо
В иероглифы сплеталась.
Завистники ж утратили покой,
Что мне, не им, признание досталось.

Меня желая раздавить пятой,
В постыдном плагиате
Укорили.
Но брызнула на свиток я водой –
И в “древнем” тексте вдруг столбцы поплыли.

С улыбкой повернувшись к ним спиной,
Покинула тогда дворец
Навеки.
Пошла по свету я бродить с сумой -
Играла, пела, как слепцы-калеки.

Я выплатила долг самой себе
И пела не за деньги,
Не за славу.
Не покоряться людям и судьбе
Себе добыла горестное право.

Глаза сейчас мне некому закрыть.
Не жаль.
Ведь душу я в стихи свои вложила.
Меня забудут, их не позабыть.
Мне кажется, я это заслужила.

М е н е с т р е л ь


Как я люблю, когда вокруг
Толпы весёлой шумный круг
И смех, и много эля.
Когда за песни “тра-ля-ля”
Все чтут меня, как короля,
Простого менестреля.

Порою лютня и смычок,
Порою загнутый рожок
В руках моих играют
Натянут подо мной канат
И сальто я, как акробат,
Кручу – все замирают.

Бросают горсти мне монет
(С друзьями хватит на обед!)
Но хлопают и снова
Мне на канате танцевать,
Играть и песни распевать.
Я счастлив, право слово!

Прекрасен, всё же, белый свет,
Хотя в неполных двадцать лет
Хлебнуть успел немало.
Пусть ни во что не верю я,


Но всё ж рождён я был не зря,
Коль горе миновало.

Подружка там, внизу, стоит,
В ладони хлопает, визжит
С друзей веселым хором.
Мне всё же странно до сих пор,
Что я, еврей и цыган-вор,
Бродячим стал актером.

Верзила что – то мне орёт,
Открыв хмельной щербатый рот.
Знакома чем – то рожа...
Ах, как я сразу не узнал?!
Ведь он же маму убивал!
О, дай мне силы, Боже!

Тогда он крестоносцем был
И всю семью мою сгубил,
Над мамой надругался.
В неё вцепившись, я мешал
И он мне в бок воткнул кинжал –
Жить чудом я остался.

То было десять лет назад.
Устроен был евреям ад –
Неверных убивали.
В местечке рейнском я из всех
Один лишь выжил, как на грех.
Цыгане подобрали.

Не верил в Бога я с тех пор
За весь тот ужас и позор,
Что мне на долю выпал.
Евреем набожным взращён,
Я был в цыгана обращён,
С другим горе мыкал.

Цыганку стал я мамой звать,
Ведь помогла на ноги встать,
Лечила и кормила.
Когда же я набрался сил,
То часто сам её кормил,
Деля с ней всё, что было.

Там, в таборе, я стал играть
И песни петь, и танцевать,
И воровать, конечно.
Что я еврей, я не забыл,
Но жёлтый знак уж не носил,
И так гонимый вечно.
Цыганку на костре сожгли,
Плетьми цыгана засекли,
Я снова сам остался.
Один бродячий акробат
Сказал мне как-то: слушай, брат,
Ты б лучше к нам подался.

Ведь на цыгана не похож
И шустрый - прыгаешь, как вошь,
К тому же парень хваткий.
Ты наши песни разучи
И лишь о том, кем был, молчи –
Всё будет, друг, в порядке.

И, будто вновь рождён на свет,
Прожил последних я пять лет
Среди жонглёров, мимов.
Марионеток я водил
И всех как клоун веселил,
Когда необходимо.

Нам рад всегда простой народ,
В чести у рыцарей – господ
Бродячие актёры.
И если выручку сложить,
Не прогулять и не пропить,
То всех прокормят сборы.

И нынче славный был денёк –
Все развязали кошелёк.
Мне ж ничего не мило:
Вдруг вспомнив всё, душа болит,
Ведь там внизу, в толпе стоит,
Убивший мать громила.

А я ему здесь должен петь
И сальто перед ним вертеть,
Свернуть рискуя шею.
Нет, месть ему я задолжал,
Сейчас бы в руки мне кинжал,
Убил бы – я сумею.

Предатель-голос дребезжит,
А под ногой канат дрожит,
Шатнулся вбок неловко.
Я тело выровнять хочу,
Но вверх тормашками лечу,
Забыв про всю сноровку.

Ну, что ж, разбойник, поделом!
Сейчас отправимся вдвоём
К чертям на сковородку.
Ему на голову лечу
И во всё горло хохочу,
Надсаживая глотку.

Его звериный слышу вой,
Хруст позвонков, его и свой:
- За всех - кричу: - За маму! -
На землю навзничь я упал,
На миг сознанье потерял,
Пытаясь встать упрямою

Но повернуться только смог -
Не чувствую своих я ног.
Ползу, а всем смеяться б.
Толпа хохочет надо мной,
Считает, это трюк такой.
Что корчи её паяца?

          Алмаз (Регент)

В Париже, в Лувре, лучшем из музеев,
На пьедестал в витрину погружён.
Толпа порою на меня глазеет,
Но чаще тишиной я окружён.


Вот так сейчас лежу и вспоминаю.
Мне есть что вспомнить, я ведь очень стар.
Из Индии я родом, точно знаю.
Голконды копей не забыть кошмар.


Прошёл огня я медленные муки,
Давила толщей тонн земли кора,
Пока попасть мне человечьи руки
Не наступила, наконец, пора.


Туземец-раб от счастья чуть не плакал.
И, чтоб свободным стать, решил хитро.
Такой большой алмаз он тут же спрятал,
Себе вспоров для этого бедро.


При виде безобразной гнойной раны,
Надсмотрщик взгляд, побрезговав, отвёл.
Ему не показалось утром странным,
Что он раба на нарах не нашел.


А раб сбежал. И не было погони.
Дошёл до Кришны – широка река.
Там понял, если вплавь, то он утонет.
Но как без денег нанять моряка ?


Пришлось ему раскрыться поневоле,
Добраться б лишь в купеческий Мадрас.
Матросу посулив с алмаза долю,
Увы, раб оплошал на этот раз.


Не дожил до конца он переправы.
На полпути матрос весло поднял –
Свершил над ним злодейскую расправу –
Раба убил, меня себе забрал.


Тогда впервые обагрилась кровью
Моя необычайная судьба.
Однако, было только предисловьем
Убийство безымянного раба.

Барыш матросу счастья не прибавил,
Все денежки в тавернах он пропил.
Другой кровавый след на мне оставил –
Себя он в помешательстве убил.


Купцы ж меня из рук сдавали в руки
И жертв преступных рос за мной эскорт.
Я людям нёс страдания и муки,
Уж лучше б я с рабом упал за борт.


В Мадрасе губернатор – англичанин
Алмаз у перекупщика купил.
С тех пор меня брильянтом величали:
Прекрасно мастер камень огранил.


Больших размеров и воды чистейшей
Я весь переливался и играл.
И стал предметом зависти чернейшей.
Владельца страх на миг не отпускал.


Цена взросла, но прошлое так скверно.
И, чтобы жертвой самому не стать,
Решил хозяин этот суеверный
Злосчастный камень регенту продать.


Был регент этот – герцог Орлеанский.
Двенадцать миллионов уплатил!
Вот так я после стольких разных странствий
Французскую казну обагатил.


Людовик был четырнадцатый на троне.
Позвали ювелира во дворец.
Как ярко я сиял в его короне,
Подумав, что скитаниям конец


Но занял трон другой, Людовик тоже.
Я в бронзовой чернильнице сверкал.
Случилась революция – и что же?
С казною я из Тюильри пропал.


Из этих династических регалий
Тогда один лишь я и уцелел.
Меня бы никогда не отыскали,
Но вор меня хранить не захотел.

Все знали про мою дурную славу,
Со мной не обобрался б он хлопот,
Ведь власти были скоры на расправу.
Меня подбросил, был не идиот.


И новое правительство решило,
Что надо бриллиант сей заложить.
Московскому купцу его вручило,
Чтоб кризисы и смуты отвратить.


От этих денег мало было толку
И слышался по Франции всей стон,
Покуда коротышка в треуголке
Не взял бразды – то был Наполеон.


Он выкупил меня и тут же вправил,
В своей же сабли собственной эфес.
И был я с ним везде, пока он правил,
Пока имел в сраженьях перевес.


Победы помню я при Аустерлице,
Маренго и Фридленде, но потом
Тщеславный, он не смог остановиться
И славу русским занесло снежком.

Я снова Бонапартом был заложен,
Но это от крушенья не спасло.
Отважный император был низложен.
Со мною и ему не повезло.


В сокровищнице спрятан королевской,
Я Франции с тех пор не покидал.
Легендой, чистотой, огранки блеском
К себе людей почтение снискал.


Всего однажды с бархатного ложа
Был снят и схоронён в стенах Шабор.
Оттуда в Лувр меня вернули позже,
Когда настал для Гитлера позор.


И вот, лежу в музее, вспоминаю.
Мой вечен ад – страдаю от тоски.
Я ценностей людских не понимаю.
По мне, чем так, уж лучше — на куски.