Варфоломеевская ночь Михаила Казаса

Словно в сказочных мифах Эллады
Лес наполнен весельем хмельным,
Слышно песни вакханок и фавнов,
Всё подхвачено танцем лихим.

На козле разгулявшийся Бахус
Разгоняет унынье-тоску,
А Селен, от усталости праздной,
Развалился, к платану прильнув.

Тут Нерон, на пороге античности,
Держит сжатый кулак за спиной
И на пришлых взирает просителей,
Строй колонн, затмевая собой.

Скиф, кочующий в поисках стойбища,
По фольварку идёт эскадрон
И как водится, в гордом тщеславии,
Средь мошенников голый король.

Побывали когда-то на выставке,
Много там любопытных картин.
Акварели, гуашь, карандашные,
Написал молодой караим.

Выпускник академии Мюнхена,
Полюбивший всем сердцем модерн,
Он нашёл в поэтических образах
Вдохновенье для кисти своей.

Но кому-то война вдруг пригрезилась
И случился четырнадцатый год,
Он пустил под откос человечество,
Порождая раздоры и скорбь.

Что сказать о суровых событиях?
Нет желания их поминать.
Мне в ответ с укоризною выкрикнут:
Надо помнить их, чтить понимать.

Не приемлю любую агрессию,
Оправданий её не приму.
Оборона родных и Отечества,
Долг защитника, право всему.

Так случилось, художнику ратником
Предоставила Родина стать,
Наделила чином с погонами
И отправила воевать.

Нёс он службу исправно, ответственно,
Образцово приказ исполнял,
В санитарных частях офицерствовал,
Жизни раненных в битве спасал.

На ристалище Бог его миловал,
Сослуживцы талант берегли
И давали возможность фиксировать,
Грозный лик той ужасной войны.

Выдохлись армии, люди истерзаны,
Что завоёвано, нужно отдать,
Но не закончилась бойня бесславием,
Новым витком закружилась она.

Мало февральской трагедии дьяволу,
Россия тогда октябрём взорвалась.
Выползли смерти вкусившие гадины,
Кровавая пляска везде началась.

На фронте затишье, неразбериха,
Начальство раздало чинам отпуска.
Скорее хотелось служивым уехать,
Солдаты рвались по домам, к матерям.

Встречает родной Севастополь туманом,
Февральская сырость наводит тоску.
Прапорщик Казас, себе на погибель,
Вернулся к семье, он мечтал отдохнуть.

Прилечь во дворе, прислониться к платану,
Увидеть спокойные мирные сны.
И рисовать, было множество планов,
Сюжеты войны оказались скудны.

Но дома узнал о событиях страшных,
В их город кошмары принёс большевизм.
Приехала группа убийц из Кронштадта,
Хватают невинных и даже больных.

Прошли в декабре облавы, аресты,
Всё делалось, будто банальная месть.
За братьев, погибших в огне революций,
Ждала офицеров расплата и смерть.

Из Совнаркома строчат телеграммы,
Решительность требуют проявлять,
Нещадными быть с врагами народа,
Побольше карателей истреблять.

Пощупав свободы, матрос митингует,
Грохочет призыв не жалеть ни кого.
Братишка в запале, испробовав крови,
Готов, ради счастья, побыть палачом.

Стреляют и рубят, куски вырывают,
Кромсают и режут заклятых врагов.
Пропитанный кровью к пощаде взывает,
Орёт осквернённый Малахов курган.

Ни обвинений, ни трибуналов,
Расплата теперь самочинной была.
Лишь восклицания, общие фразы,
За равенство, братство, свободу труда.

Свидетели страшной, жестокой расправы:
Бухты, бульвары, овраги, сады.
А вы соучастником варварства стали,
Топки и палубы всех кораблей.

Февральская морось, голодные люди.
В упадке хозяйство, кругом саботаж,
А тут ещё немцы стране угрожают.
Казна городская опустошена.

Страшится в испуге буржуй Севастополь,
Под ставнями прячет богатство своё.
Спасти бы, хоть что-то от их контрибуций,
Но нет вразумлений, убьют и его.

Спешит Совнарком рассылать циркуляры,
Телеграммой Раскольников вторит ему:
«Искать заговорщиков среди офицеров
И немедленно эту гидру давить».

Вот он, канун Еремеевской ночи,
Парижу подстать Севастополь сейчас.
Шарятся толпы пьяных убожеств,
Вернулось средневековье опять.

Боязно выйти, не высунуть носа,
В страхе сидит обыватель по норам.
Всё. На пороге убийцы матросы.
Не будет, как прежде, стихии отпора.

Удар приклада, дверь с петель.
В прихожей китель новый.
Как нету дома? Там проверь.
Он спрятался в кладовой.

Тащи на улицу скорей,
Трусить ещё весь город.
Сопротивляется? Убей!
Теперь мы здесь законы.

Три ночи лил Варфоломей
В гостях потоки крови,
Но вдруг устал, взял да исчез,
Оставив всех в покое.

А Графская пристань взрастает горбом,
Везут отовсюду покойных,
Что бы отправить в последний поход,
На барже в открытое море.

Торжественным маршем убийцы идут,
Под звуки оркестра шагают,
Кумач транспарантов на древках несут,
Свободу и рай обещают.

Будь проклят твой восемнадцатый год,
Предтеча событий жестоких,
За ним кавалькада таких же грядёт,
Судьбу разрывать на ошмётки.

А, что же художник Казас Михаил?
Могила его не известна,
Лежит в Севастополе с тыщей других.
Прости нас, Отец наш небесный.