В беспорядочном сне рвался в комнату ветер

В беспорядочном сне рвался в комнату ветер,
Снег к окну прилипал и не таял.
И какие-то люди, как пособие смерти,
Гроб без крышки везли в дребезжащем трамвае…
А какой-то поэт, лет тридцати,
У витрины небольшого магазина,
Пьяный, читал толпе свои стихи,
Стоя под вывеской: «Табак и Вина».
А какая-то дива, продолжая смеяться,
Лакированным пальчиком ткнула в меня…
Она, я чувствовал, моё проклятье,
От которого сходят с ума!
Я давно её помнил, и мне это не снилось.
Я смотрел – оторваться не мог!
Но она лишь кивнула, рот в усмешке скривила,
Будто я не поэт – соблазнитель её…
Это с ней я когда-то в доме чужом,
До рассвета не спал две осенние ночи…
Но не знал я тогда, то, что слишком легко,
Из-за лёгкости многого просит.
Но ведь в жизни давно всё быльём поросло!
Так с чего же тоска во сне у меня?...
Обошлось без ненужных и глупых слов,
А я даже не знал, что на что променял…
Когда чувство большое рождалось из грязи,
Я унизить презреньем его не посмел,
Но, когда ищешь суть и причины несчастий,
То опасность возврата к смыслу грязи сильней…
От чего мне так плохо, будто я не при силе,
Будто холодом веет от родимых стен,
Будто где-то поблизости моего друга убили,
А я об этом узнал лишь на третий день…
Это давно на мне упражняется кто-то,
Как какую-то гордость, притащив  свой разлад…
Он с каким-то неистовым, рвущим душу упорством,
Мне пытается вбить то, в чём сам виноват!
Так никем и не понятый, я готов был уйти,
Чтобы больше не быть для кого-то помехой…
Но вдруг уверовал сердцем, что я где-то вблизи,
Возле дома мне близкого человека…
Это здесь тогда было! Жёлтым светит окно,
Шесть столбов с фонарями вдоль недлинной улицы…
Только… дым сигаретный… голоса у ворот…
И какие-то люди, на меня глядя, щурятся…
А потом, ближе к ним… гляжу и холод по коже…
Это то, из трамвая, для тех, кого уже нет…
И мне кто-то сказал, щетиною заросший,
«Если в доме есть мёртвый, на ночь не гасят свет».