День третий

...
из текста "Три дня, которые потрясли мир"

Часть III. День третий.

.....

 И женщины как завороженные слушали одна одну. «Это конец», — почему-то  подумала Ира. А рассказчица всё не умолкала:
    — Так их там перемалывает со щебенкой в кашу. Жуть. Не всякий обходчик может выдержать. А я ничего, в мою смену завсегда идут ко мне, я не брезгливая, соберу всю эту кашу в мешки, они и сдают, куда надо, — видимо, говорившая гордилась своими железными нервами.
    Ира вышла к себе в кабинет  и замерла в той же позе, что сегодня утром Джульетта, прислонившись к стене, однако стена была не такой холодной как с утра. Медичке было плохо. Она тоже всегда гордилась умением не бояться вида крови, когда их водили в училище на практику: в морг и в операционные. Однако сегодня творилось, что-то из ряда вон выходящее. Её психика отказывалась это понимать как норму. А тем временем  руки этой железнодорожницы стояли у неё перед глазами. Да, мы не выбираем особо условия работы, но что-то в нас должно быть по-другому, вот только Ирина не знала, что именно. Вошла Эмилия, стала готовить  капельницу Илье Михалычу  о чём распорядился кто-то из врачей, и «приказано было не беспокоить».
    — Может и тебе чего общеукрепляющего? – глянув на сменщицу, Эмилия пощупала пульс, и предложила смерить давление.
     На что  Ира только качнула головой – нет, ей абсолютно ничего не было нужно, только бы скорее всё закончилось. И она снова окунулась в работу. За этой беготней, тем не менее, теперь все медики старались замечать и пресекать любые депрессионные разговоры, всех женщин попросили присматривать друг за другом на случай чего-нибудь подозрительного в поведении. Что бы не замыкались в себе, чтобы не поддерживали тем на неприятие ситуации.
     Старшая попросила, Эимилию, как располагающую к себе  личность,  провести с женщинами беседу на тему – ничего в данной ситуации смертельного   нет, привести случаи из практики, когда всё было хорошо, когда женщины только радовались, что случилось так, а не иначе. Эмилии хватило только на три палаты, и она взорвалась от своего собственного раздражения отведенной ей ролью. 
     Там ситуация развивалась следующим образом, как потом передавали из уст в уста. Всё шло, как и в предыдущих палатах — женщины внимательно слушали  уверенный монолог медсестры, задавали вопросы, и Аароновна  была на высоте положения, как вдруг неожиданно, лежавшая ко всем спиной больная, которая уже прошла свой круг ада, видимо, из верующих, разразилась проклятиями и по поводу врачей, и по поводу Эмили, и по поводу всего в этом мире.
    — Гореть вам всем в гиене огненной, только вы об этом ещё не знаете. Вы ж ничего вокруг себя не видите. А тут смертный грех гуляет по вашим спинам. Помяните моё слово! Смертный грех!
     Эта проповедь естественно свела на нет все усилия по восстановлению спокойствия. Женщину тут же начали успокаивать, но это было не просто.
    — Вы ещё все пожалеете об этом бесчинстве, — глаза выкрикивающей проклятья женщины были абсолютно затуманены, голос прерывался, но проповедницу было слышно не только в палате, хотя дверь на коридор уже прикрыли, -  Ох, как вы раскатитесь – да поздно будет, все ваши деяния записаны в книгах, всё что творили.
    С помощью  нехитрых приемов кто-то из акушеров-гинекологов  больную привел  в чувство, сделали укол, и оставили санитарку, не отходить от постели, пока не уснет.
     Эмилия после этого больше, конечно, никуда не пошла, а прилегла у себя в процедурной, оттуда Ира иногда слышала её негодование:
     — Мракобесие. Каменный век. Нет, но ты слышала, какими она сыпала проклятьями, где только их и находят этих баптисток.
     «Каждому сегодня досталось на орехи», — Ира уже не сомневалось, что действительно что-то происходит вокруг, чему она не знала названия.
    — А мне говорила — не покупай вещей впрок — плохая примета, так я же не верила, куда ч теперь всё это  дену?
    — Так оставь – ещё родишь.
    — А это не плохая примета от мертвого оставлять живому?
    — Да где он у тебя мёртвый, ты его, что видела что ли, - злился кто-то.
    — Да они еще не могут жить – значит ничего и не мёртвые, — поддерживали версию, что ничего страшного:  вон, сколько баб аборты делало, а тут же, вместе со всеми и лежат.
    — Прекратите вы травить душу, — не выдерживали этих речей самые слабонервные, те, которые хотели именно этого ребенка, а не просто так где-то там залетели.
    Но разум на такой жаре отказывал, и всё вращалось в одном кругу, зудело как мухи: будет ли им за убийство детей что-то плохое в судьбе, или нет. Будут ли они им сниться с вопросом: За что? Зачем? Но никто ответа не знал, а между тем конвейер выпускал из своих объятий все новых несостоявшихся мамаш. То есть, возможно, они состоялись раньше, или состоятся потом — но вот этих детей уже не будет никогда. Почему-то после пламенной речи той кричавшей о проклятии на головы всех причастных, до сознания стало доходить, что что-то не так. Ибо так просто не должно быть. Ответа ни у кого не было.
    Спустившись вниз на крыльцо покурить, Светлана Аркадьевна, которая баловалась этим только в исключительных случаях, в основном в кампании, чтобы привлечь внимание к свои красивым рукам, поддержала разговор покуривавших врачей-мужчин, самым неожиданным образом:
    — А я поверила в бога — точно нам этот грех не простится.
    — Ну, ты, Светка, даёшь. Ты ж врач-гинеколог, атеист до гробовой доски, очнись, какой бог? — мужчины не верили своим ушам.
    — Я точно уверена, кто-то нам это зачтёт, пусть не бог, но всё, что тут происходит — обязательно даст о себе знать, — руки у женщины заметно дрожали, и все предпочли за лучшее промолчать, кому оно надо, это мракобесие.
    — Но ведь, говорят же, убивали там когда-то младенцев, — вдруг выдал кто-то в поддержку Светы.
    — Ты еще вспомни, что при царе горохе за неверие в эту муть сжигали на кострах, — атеисты не сдавались.
    — А хочешь сказать, что не сжигали?
    — Лучше бы подумали, что действительно здесь сейчас происходит, а не кидались друг на друга, — Света погасила сигарету и пошла наверх.
     Ира тем временем продолжала заниматься больными, Эмилия потихоньку отошла, но в ту палату больше заходить не желала, впрочем, Ира и не настаивала. Она и сама могла справиться. Ещё только ночь. И всё. Дело двигалось медленно, с перебоями, но, тем не менее, всё шло своим чередом. К ночи обещало уменьшиться количество капельниц, поскольку потихоньку эта раковая опухоль рассасывалась. Когда вечер окончательно вступил в свои права, с полей немного потянуло прохладой. Но ветра на удивление все эти дни практически не было, никакого движения воздушных масс. Воздух висел, как будто его тут приклеили навеки вечные.
    Всё еще попадались экстраординарные случаи, но все понимали ещё немного — и свобода  от сумасшествия этих дней. Эти уедут, и больше их, разумеется, никто из врачей не встретит,  вспоминать об этом не хотелось. Все забудется — на то и память, что бы помнить только то, что человеку нужно в жизни. А это никому не нужно. Что там у них случилось со временем, разумеется, прояснится, думали медики, но тогда, возможно, оно будет уже никому и не интересно. Короче казалось сбыть бы их с рук, и всё станет на свои места.  Женщины тоже рвались домой. У каждой было свое горе и своё счастье в этой истории. Кто хотел ребенка, кто не хотел — а всё для всех закончилось одинаково.
    Какая-то дурёха всё рыдала в ночном коридоре: что у неё парень в армии, как она ему напишет, что убила ребёнка, ведь в письме всё не объяснишь, они, ведь, только потому и побежали расписываться перед самым призывом, чтоб её в деревне не засмеяли, что нагуляла мальца. Ира, как умела, пыталась, рассказать, что и она в таком же положении, то же парень в армии: ты жди — там видно будет.
     — В таком, да не в таком,  — не унималась девчонка, — вдруг он, что с собой сделает? Он же нервный - страх.
     Но Ирина всё понимала, и думала: «Не дай бог в таком.»
    А потом она пошла перед рассветом немного поспать в процедурной, Эмилия уже прекрасно могла обойтись без неё. И ей даже как будто начал сниться сон, кто-то в белом вёл её за руку по тёмному-тёмному пространству, как вдруг, заговорила не выключенное на ночь радио, и  на всех этажах зазвучал женский голос: «Говорит, Москва. Передаем сигналы точного времени.»  Потом его сменил мужской: «С Первым мая вас, товарищи. С днём международной солидарности трудящихся».

               


© Copyright: Осенний-Каприз Капри, 2011
Свидетельство о публикации №111100800709