Немного о жизни и творчестве Дж. Флеккера

                27.01.2015


В начале января 2015 г. исполнилось сто лет со дня смерти английского поэта Джеймса Флеккера.

Мне хотелось бы опубликовать переводы нескольких его произведений,
в частности следующих:

+ Печальный, Нежный, Неизменный
Gravis Dulcis Immutabilis
http://www.stihi.ru/2015/01/27/4292

+ Истоки
Fountains
http://www.stihi.ru/2015/01/29/4658

+ Лондонская баллада
Ballad Of The Londoner
http://www.stihi.ru/2015/02/03/4570

+ Иосиф и Мария
Joseph And Mary
http://www.stihi.ru/2015/02/05/9343

+ "Я будто спал без снов"
I Rose From Dreamless Hours
http://www.stihi.ru/2015/02/10/9263

+ Сентиментальное расставание
The Sentimentalist
http://www.stihi.ru/2015/02/12/8850

+ Мой друг
My Friend
http://www.stihi.ru/2015/02/17/8812

+ Город мертвых (Город, в котором отсутствует базар)
The Town Without A Market
http://www.stihi.ru/2015/02/19/8995

+ Валлийское море
The Welsh Sea
http://www.stihi.ru/2015/02/24/8583

+ Кэмденская баллада
The Ballad Of Camden Town
http://www.stihi.ru/2015/02/26/9283

+ Уничтожение
Pillage
http://www.stihi.ru/2015/03/03/10025

+ Грядущему поэту (Поэту, который придет через тысячу лет)
To A Poet A Thousand Years Hence
http://www.stihi.ru/2015/03/05/9832


Нужно сознаться, что это ряд стихотворений, выбранных довольно случайно, и он (как это следует
из дальнейшего) не составляет сколько-нибудь представительной подборки, которая могла бы дать
ясное понятие об основных чертах творческого облика Дж. Флеккера.

                *
В российских источниках подробных сведений об авторе я не нашел.
Вот что, к примеру, говорится в ВИКИПЕДИИ:

Джеймс Элрой Флеккер (англ. James Elroy Flecker,1884 - 1915) — английский поэт, писатель и драматург.
Как поэт особо был вдохновлен Парнасской школой.
Родился в 1884 г. в Лондоне.  Получил высшее образование. С 1910 года находился на консульской службе в
восточном средиземноморье. На корабле в Афины познакомился с Хелле Скиадаресси и в 1911 женился на
ней. Одно из наиболее известных произведений Флеккера — «К поэту, живущему через тысячу лет», а также
поэма «Хасан…Золотое путешествие в Самарканд». Скончался в январе 1915 г. от туберкулеза в Давосе
в возрасте тридцати лет. Его смерть была описана современниками как «несомненно наиболее преждевременная потеря английской литературы после смерти Китса».
 
                *
В 1916 г, вскоре после кончины Флеккера, в Лондоне вышел том основных его сочинений.
Предисловие, написанное сэром Джоном Коллинзом Сквайром (J. C. Squire, 1884 - 1958) - британским
поэтом, писателем, историком, литературным комментатором, острым и влиятельным журналистом -
содержит некоторые подробности жизни Флеккера, в определнной мере говорит о его пристрастиях
и описывает его творческий метод.

Здесь я воспроизвожу эту вступительную статью, переведенную мной не слишком скрупулезно и
с заметными сокращениями.
(Сайт 
Лев До.

                *************************
Джеймс Элрой Флеккер родился в Лондоне 5 ноября 1884 года; он был старшим из четырех детей
преподобного У. Флеккера, в настоящее время возглавляющего закрытую школу в Челтнеме.
После нескольких лет обучения в школе своего отца он продолжил образование в Тринити-колледж
в Оксфорде, где оставался до 1907, а затем переехал в Лондон и посещал в течение короткого времени
школу мистера Симмонса в Хэмпстеде.
В 1908 году Флеккер решил поступить в консульскую службу, и стал осваивать восточные языки в Кембридже.
В июне 1910 года он был отправлен в Константинополь, но вскоре заболел и в сентябре вернулся в Англию.
Выздоровев, он вновь занял свой пост и вскоре, в апреле 1911 был переведен в Смирну; в мае в Афинах
он женился на мисс Хелле Скиадаресси, гречанке, с которой познакомился в прошлом году.
После трехмесячного отпуска на острове Корфу он был отправлен в Бейрут, зимой 1912 провел
месячный отпуск в Англии и в Париже.  В марте 1913 он вновь серьезно заболел и отправился
в Швейцарию, где, следуя совету одного из врачей, оставался в течение последних восемнадцати
месяцев жизни.  3 января 1915 года Флеккер умер в Давосе.
Его похоронили в Англии, в Челтнеме, у подножия небольшого холма.

Дж. Флеккер издал несколько книг стихотворений - в 1907, 1911, 1913 и 1915 гг. и прозы
(1908, 1910,1911,1914). Он оставил также две неопубликованные драмы, ряд рассказов, статьи и стихи,
не вошедшие в сборники.

Таковы самые беглые сведения о жизни и работе автора. Этот материал не претендует на то, чтобы считаться
жизнеописанием или исследованием его творчества. Но далее мы приведем кое-какие биографические
подробности и краткий анализ художественного подхода и методов его работы.

Флеккер был человек высокого роста, с голубыми глазами, прямыми черными волосами и смуглой кожей.
В его внешности ощущался какой-то восточный оттенок, а обычное выражение лица было ироническим
и в то же время нежным. До болезни он отличался завидной физической активностью, но главным
развлечением служили ему разговоры, от которых он никогда не уставал. Он остро ощущал недостаток
хороших собеседников во время жизни за границей, в Сирии особенно. Он был общителен, и наслаждался
встречами и беседами с самыми разными людьми; но у него было мало близких друзей в Оксфорде,
а после того, как он покинул Англию, не много возможностей приобрести новых. Один из давних друзей,
м-р Франк Сэвери, ныне британской дипломат в Берне, оставил следующие заметки:

< Мое знакомство с ним началось в январе 1901 года, когда он был долговязый, преждевременно
повзрослевший юноша шестнадцати лет, и продолжалось с длительными перерывами до его смерти.
  Ему суждено было попасть на Ближний Восток, мне - в Германию: поэтому мы не встречались
с 1908 по 1914, хотя никогда не прекращали переписываться. Во многом потому, что наше личное общение
было прервано, я считаю, что я могу лучше оценить те изменения, которым подвергся его характер
в последние годы его жизни, чем те, кто никогда не терял его из виду более чем на несколько месяцев.
  Впервые я близко узнал Флеккера в Оксфорде. Он был тогда чрезвычайно неразвит, и хотя уже писал
стихи, но такого качества, что я в течение нескольких лет сомневался в его способностях.
Он подражал с энтузиазмом, он писал во вкусе раннего Оскара Уайлда, обращался к декадентам,
и мне казалось, что всё это не многим лучше того, что делали и другие оксфордцы, его сверстники.
  Однако меня заинтересовал странный контраст между ним и его сочинениями.
Культура Оксфорда, я должен заметить, была в то время не слишком продуктивной.
Поэтому имелась некая пикантность в буйном потоке страстных стихов, который исходил
из его постоянно готового к действию пера, несмотря на всю его творческую невинность
и отсутствие какого-либо опыта.
  Кроме того, он был умным шутником (хотя я не назвал бы его юмористом), и, как многие умники,
очнь напорист. Он говорил еще лучше, когда его подначивали. Наконец это стало почти модой
в Оксфорде - приглашать Флеккера на ланч или на обед просто для того, чтобы поболтать.
И во мне росло ощущение что, несмотря на его незрелость и иногда плохой вкус, он был
значительнее, чем любой из нас: его огромная продуктивность была, как я смутно догадывался,
лучше и ценнее, чем наш привередливый и стерильный "хороший стиль".
  К 1906 году личность Флеккера получила заметное развитие во многом благодаря общению
с одним его оксфордским другом, которого, несмотря на длительные периоды разлуки, он глубоко любил
до конца своих дней.  Даже его декадентские стихи улучшились; слабые, как большинство
стихотворений сборника "Мост пламени" ("The Bridge of Fire"), почти все они превосходили уровень
оксфордских авторов, а отдельные попытки уже предвосхищали некоторые из его зрелых работ.
Упоминание этого сборника приводит мне на память один эпизод, хорошо иллюстрирующий
беззаботность, которой в то время отличался "худой и смуглый поэт отчаяния".
Я сидел с ним и еще одним нашим приятелем в его комнате в один из первых дней 1906 года,
и он объявил нам, что намерен опубликовать книгу стихотворений.
"Как бы мне назвать её?" спросил он. Мы перебрали много вариантов, в основном бессмысленных
или неподходящих, когда Флеккер вдруг воскликнул: "Я назову её "Мост пламени", я напишу
стихотворение с тем же названием и помещу его в середине книги, а не в начале. Это будет оригинально
и как-то символично." Затем мы обсуждали немаловажный вопрос о содержании книги и расстались
в полночь, все ещё не разрешив его. Флеккер, однако, весело заметил, что он не придает этому особого
значения, и коль скоро название уже придумано, ему будет нетрудно сочинить что-нибудь в соответствии
с ним.
  Флеккер всегда питал большую любовь к Оксфорду как его выпукник, и позже, даже очарованный
греческими морями, никогда не забывал свой первый университетский город. Но в целом, я думаю,
что в Кембридже, куда он пошел учиться восточным языкам для подготовки к дипломатической карьере,
он приобрел больше. Я посетил его там лишь однажды (в ноябре 1908, кажется), но у меня создалось
определенное впечатление, что он стал более независимым, чем был в Оксфорде.
  А затем последовали годы, когда я знал о Флеккере только из отрывочной переписки.
Я бы с удовольствием что-либо процитировал из того, что он писал мне, но увы, его послания
находятся в Мюнхене со всеми моими книгами и документами. Он писал мне обычно тогда,
когда занимался какой-нибудь большой литературной работой; в иных случаях было довольно
случайных открыток, потому что он никогда не говорил о новостях или сплетнях в своих письмах.
Я знал, что он женился; я знал, что его литературные дела пошли в гору, и даже очень.
Но это и всё.
  В конце концов отказало его здоровье, и он поехал лечиться в Швейцарию. Там, в Локарно
в мае 1914 года, я вновь свиделся с ним. Он был сильно болен, кашлял без перерыва, и мне кажется,
ни разу не вышел из дому за те две недели, что я провел с ним.
Он определенно повзрослел и развился даже более, чем я ожидал.
  И он был очень бодр той весною в ярком веселом Локарно, но в нем не было заметно экзальтированного 
оптимизма, свойственного чахоточным больным. По-моему, он вряд ли даже упоминал о своей болезни,
не брюзжал и не сетовал.
  Его суждения о книгах и о людях стали весьма основательны. Он признавался, что ему не особенно
нравится Восток, за исключением, конечно, Греции, и что его общение с мусульманами помогло
ему найти много больше достойных черт в христианстве, чем он ранее подозревал.
  Я понял, что он любил свою работу в качестве дипломата, и он как-то сказал мне, что гордится
собой как дельным чиновником, тем самым опровергая своим примером устойчивое представление
о поэте как о непрактичном мечтателе. Безусловно, он никогда не был просто мечтателем;
он с необычайной остротой чувствовал красоту, но, как истинный поэт, никогда не ограничивался
пониманием её ценности как таковой. Он был полон решимости сделать свои - ясные для него -
образы столь же ясными и для других.
  Я встретился с Флеккером еще раз в декабре 1914. Было очевидно, что он умирал, а нарастающая слабость
притупила его способности. Но он был полон решимости сделать еще две вещи: завершить стихотворение
"Похороны в Англии" и передать свои дела в надежные руки компетентного литературного агента.
Письма и заметки по последнему вопросу, которые он диктовал мне, были изумительно здравыми,
и я помню, что перечитывая их, едва ли мог найти хоть одно слово, которое следовало бы изменить.
  Однажды вечером он прочел стихотворение "Похороны в Англии" строка за строкой своей супруге
миссис Флеккер, и мне. Он всегда очень полагался на вкус жены, и я могу сказать с полной
уверенностью, что были только два человека, которые когда-либо действительно влияли на него
в области литературы - оксфордский друг, о котором я уже упоминал, и та женщина, чья преданность
продлила его жизнь и чье тонкое чутье в немалой степени помогло ему утвердиться в высоких идеалах
художественного совершенства.
  Хотя он так и не закончил длинную версию этого произведения, которую планировал,
изменения и дополнения, сделанные им в тот вечер, были одними из последних и основных улучшений,
и ни в коей мере не позволяли предположить, что его конец так близок.
Для меня, конечно, это стихотворение не может не оставаться невыносимо удручающим, но,
пересмотрев его на днях, я спросил себя, ощутит ли сторонний читатель влияние "матрасной могилы" -
смертного ложа, на котором оно было создано?
  Откровенно говоря, я не думаю, что даже проницательнейшие из критиков поняли бы,
если бы им не сказали, что половина этих строк написаны в том месяце, когда автора
постигла смерть.
  Его письма, как отмечалось выше, были в целом деловыми и четкими. Я нашел несколько его
посланий, адресованных мне: они почти все о его работе, изредка в них встречаются похвалы
другим писателям. В декабре 1913 он сообщал о делах журнала, в котором его часто публикуют,
а затем попеременно о том, что ему лучше и он много работает или, наоборот, что очень болен
и не способен написать ни слова.
В одном из писем он высказывается по поводу балканских событий и политики Италии в Албании;
в другом о переводах некоторых военных стихотворений французского поэта Поля Деруледа.
В ноябре 1914 года он говорит: "Я не в состоянии больше писать героические военные стихи".
Естественным был этот упадок духа умирающего в унылой и пустынной "здравнице"
среди швейцарских гор, когда военные зоны, разделившие континент, отрезали всякую возможность
повидаться с друзьями. Но он все-таки бодрился и писал весело, даже когда болел безнадежно.
Подъём во Франции наполнял его энтузиазмом; ближневосточная путаница вызывала в нем особенный
интерес, ибо он хорошо знал тех, кто был вовлечен в клубок событий.
  И в одном утонченном и своеобразном прозаическом отрывке, опубликованном в еженедельнике
в октябре (1914), он вспоминал свои военные переживания. Ибо у него были собственные,
хотя и  беглые, впечатления: итальянские снаряды, падающие на Бейрут ("незабываем гром
пушек, сотрясающий позлащенную синеву неба и моря, в то время как ни малейшее дуновение
не колышет пальмовые деревья"), и стычка с друзами, и дым и отдаленный грохот лемносской битвы.
     / Прим. переводчика: очевидно, имеются в виду турецко-итальянская война 1911-12 гг.
       и морское сражение при Лемносе 1913 г. между турецкой и греческой эскадрами
       в Первой Балканской войне/
Это были захватывающие воспоминания:
"... И думать, что это будет нечто вроде веселых анекдотцев, какие я рассчитывал рассказывать,
когда стану седовласым старцем, чтобы произвести впечатление на моих внуков!
Нет, мне придется свидетельствовать об ужасающей реальной трагедии.
О том, что вся эта раса, все миллионы людей в Европе прошли через огненное крещение! "
  Он умер в первую неделю января 1915 г. Я как сейчас помню, что услышал это известие по
телефону, и голос, который передал его, принадлежал Руперту Бруку.>

Флеккер начал писать стихи рано, и одна из его сохранившихся записных книжек
содержит ряд стихотворений того времени, когда он был в Аппингеме.
Стихи, созданные им в школе и в Оксфорде в возрасте до двадцати лет, не слишком значительны,
они часто следуют Тенниссону, хотя в отдельных строчках уже можно усмотреть первые, еще
не достигающие цели, попытки уловить образ,- проблема, которая будет занимать Флеккера
до конца его жизни.

Наиболее многочисленными и, в целом, лучшими из его ранних стихотворений стали переводы.
И это, вероятно,- знаменательное свидетельство того, что с самого начала он был сильнее
заинтересован в поэтическом искусстве, чем в себе самом. Перевод ясно определял задачу,
которую следовало разрешить; трудности нельзя было обойти путем изменения оригинала,-
того, что непременно должно быть выражено; и не оставалось никакой возможности для свободных
реминисценций  или компромиссного маневрирования с помощью рифмы.

В возрасте16-17 лет он переводил Катулла и анонимную древнеримскую поэму "Pervigilium Veneris"
("Ночное празднество в честь Венеры"), а в следующие несколько лет Проперция, Марка-Антуана Мюре,
Гейне, Бирбаума... Переводить вошло у него в привычку, которую он не оставлял, и среди авторов
оригиналов были такие поэты как Мелеагр, Гете, Леконт де Лиль, Бодлер, А. де Ренье,
Альбер Самен, Жан Мореас и Поль Фор. В последние год-два он сосредоточился в основном
на французских поэтах парнасской школы: его влекло к ним чувство своеобразного родства,
а также вера в то, что их влияние стало бы благотворным для английского стихосложения.

                *
Он пояснил свои взгляды в предисловии к поэме "Золотое Путешествие в Самарканд".
Доктрина парнасцев, писал он, невероятно для него привлекательна.
  "Тщательное ее изучение было бы, по моему убеждению, полезно для английских критиков и поэтов,
ибо сейчас и наша критика, и наша поэзия пребывают в хаосе...
  Парнасская школа стала естественной реакцией на пылкую сентиментальность и экстравагантность
ряда французских романтиков. Романтики во Франции, как и в Англии, проделали огромную работу,
бесконечно расширили сферу и обогатили язык поэзии. Парнасцам удалось усовершенствовать
их искусство до такой степени, что оно позволяет им выражать тончайшие идеи в сильных и простых
стихах. Но истинный смысл термина "парнасское искусство" можно лучше всего понять
из рассмотрения того, что им, безусловно, не является.
  Быть дидактичным, как Вордсворт, писать вялые, громоздкие, длинные стихи;
похоронить, как Тенниссон или Браунинг, изысканные поэтические красоты в нелепых формах
тривиального, невыразительного, запутанного стихосложения; затемнять тонкости грубым и неуместным
самолюбованием, как Виктор Гюго,- подобное неприемлемо для мастеров этой школы.
С другой стороны, лучшие работы многих великих английских поэтов, особенно таких, как Милтон, Китс,
Мэтью Арнольд и тот же Тенниссон, написаны в схожей манере...
  Французские парнасцы имеют обыкновение использовать привычные и даже классические формы.
Их единственная потребность состоит в созидании красоты. Красота в их понимании выглядит
отчасти монументальной. Они склонны к драматизму и объективности более, чем к задушевной
интимности. Их противники обвиняют их в культе безэмоциональной холодности и соблюдения
требований строгого совершенства. Однако неопровержимые ответы на все критики дают в своих
произведениях Эредиа, Леконт де Лиль, Альбер Самен, Анри де Ренье и Жан Мореас.
Сравните ранние работы последнего, написанные под влиянием символистов, с его "Стансами"
чтобы увидеть, какое чудо может сотворить совершенная теория, когда ее применяет гений.
Читайте произведения Эредиа, если хотите понять, как сознательная и совершенная художественность,
нисколько не подавляющая вдохновения, отливается в формы невообразимой красоты. ...
  Не приходится сомневаться в том, что английская поэзия нуждается в какой-то подобной доктрине,
чтобы избавиться от модных сейчас бесформенности и дидактичности...
Дело поэта состоит не в спасении человеческой души, а в утверждении её ценности...
Тем не менее, некоторые поэты исповедуют теорию искусства ради искусства, и только исходя
из одной этой теории их работа может и должна быть оценена.
И это правильно, если мы вспомним, что искусство охватывает всю жизнь и все человечество,
и видит во временных и преходящих доктринах консервативного или революционного толка
только великие человеческие страсти, которые вдохновляют их".

                *
Его собственная книга и была написана с единственным намерением: сотворения красоты.

При том, что многие из его стихов демонстрировали тенденцию к использованию
традиционных форм и классических тем, Флеккер, необходимо отметить, ничего не догматизировал
и не делал чересчур широких обобщений.

Ни парнасцы, ни их предшественники не исчерпывали для него поэтического искусства.
Его рекомендация изучать приемы этой отдельной группы авторов была скорее попыткой
скорректировать направление работы его соотечественников.

В то же время можно утверждать, что многие из его старших современников писали вовсе не хаотично,
не экстравагантно, или небрежно, или дидактически.  А бесформенность и морализаторство
отнюдь не были свойственны всем английским писателям его поколения.

Но и это не столь уж важно; нет даже особой необходимости обсуждать французских парнасцев.
Просто-напросто, Флеккер имел с ними ощутимое сродство.

Он не любил заурядности, ни сумасбродства.
Его не привлекали нагромождения драматических ужасов или темные тайники собственной
психики и физиологии. Он любил образ - яркий, определенно очерченный; он стремился
к ясности и лаконизму. Его самые фантастические видения не являлись ни расплывчатыми,
ни бледными; они всегда имели четкие контуры. Его воображение фонтанировало образами,
но он строго контролировал себя, чтобы тропические лианы не заглушили самих деревьев.
Лишь изредка, в более поздних стихах, читатель может найти его язык несколько
взбудораженным, а образы нагроможденными столь щедро, что это ведет к неясности
и, порою, напыщенности текста.
Но это как раз те стихи, которые поэт не доработал, а некоторые из них даже и не закончил.

Он был, как он утверждал, по склонности характера скорее классицистом; но этот термин не следует
трактовать однозначно. На самом деле, подобно Флоберу, он был и классицист и романтик. Он, так же
как и Флобер, сочетал романтический вкус к экзотике, красочности и страсти
с неприязнью к романтическому эгоизму, к расхлябанности письма и высокопарной фразе.
Его объективность, несмотря на всю его красочность, часто бросается в глаза.

Но у него была и еще одна склонность: хотя он никогда не писал вялых или иррациональных верлибров,
есть немало стихов, в которых он экспериментировал с новыми ритмами. Одним из таких его
последних - и лучших - сочинений стало глубоко личное стихотворение "Тишина".

Флеккер не выбирал непременно оригинальную тему и не использовал слишком изысканный словарь,
доступный лишь посвященным.

Внимательный читатель, конечно, сможет обнаружить, что есть понятия и образы, применять которые
он особенно любил. Это цвета и металлы, синее и красное, серебро и золото, присутствующие 
у него повсюду; движение солнца (а он был поэтом скорее солнечного, чем лунного, света)
всякий раз очаровывало и вдохновляло его; образы пламени, корабля, белобородого старца
часто повторяются в его стихах. Но он неизменно остается поэтом в отношении любой из форм,
предмета, темы или языка. Характерно для него то, что он всегда держится настороже, чтобы
не впасть в тривиальное словоупотребление. 

Он рассуждал о парнасцах совершенно искренне, но всякий, кто захотел бы интерпретировать
некоторые из его сентенций как желание ограничить сферу поэтического творчества или способ
выражения поэта, допустил бы ошибку: так например, исключать классическую тематику он вовсе
не намеревался. И его декларация о том, что поэзия не должна создаваться как поучение или
проповедь, но призвана воплощать чувственную красоту, вовсе не отменяет её идейной
содержательности.

Его последние стихи можно назвать сдержанными, но едва ли безличными, и отсутствие в них
дидактики не делает их менее патриотичными.

Не следует все его теоретические рассуждения понимать слишком буквально.
Он полагал, что английский стих подвергается опасной деструкции; и он просто хотел
подчеркнуть нежелательность как прозаизации, так и необузданных личных эмоций.
И прежде всего настаивал на подлинном мастерстве.

Выработка мастерства была его целью с самых первых шагов. Он неоднократно переписывал
свои стихи, прежде чем обнародовать их. Некоторые он полностью перерабатывал и после публикации.
И он постоянно возвращался к своим старым стихам, меняя отдельные слова и строки.

При этом он предпочитал точное слово неопределенному; он всегда был настороже, стараясь
избегать случайных выражений и услужливых универсальных эпитетов.
С пристрастной осмотрительностью он прояснял и кристаллизовал свои мысли, интенсифицировал
образы и картины.

Он нашел, как уже было сказано, родство на французском Парнасе. И хотя он выступал скорее как
товарищ французских поэтов, чем как их ученик, следы их влияния, особенно де Ренье и Эредиа,
можно обнаружить в его поздних стихах.

Помимо того, Флеккер пользуется формами восточной поэзии, персидской и арабской, считая их
способными обогатить английское стихосложение.
Он всегда читал также латинские стихи, и латинская поэзия много значила для него, равно как и
греческая история, мифология и ландшафт.

Фрэнсис Томпсон, Бодлер, Суинбёрн были его ранними увлечениями, но они почти не повлияли на него,
и он не подражал их письму или их идеям.

Флеккер стоял особняком от его английских современников. Одними, как У. Йейтсом или
А. Хаусманом, он восхищался, с иными был дружен, в первую очередь с Рупертом Бруком,
с которым сошелся в Кембридже; однако его пребывание в Средиземноморье а затем в Швейцарии,
иначе говоря - физическое отсутствие в Британии,- не позволяли ему войти в какую-либо литературную
группу.

Впрочем, его характер и мнения о текущих литературных тенденциях были таковы,
что, даже если бы он и жил в Англии, то, вероятно, избежал бы влияния любой школы или
индивидуальности.

Представления Флеккера о мире были его собственными; его мечты о Востоке и Греции словно бы
родились с ним. Он знал улицы Стамбула и снега ливанских гор, караваны, идущие в Багдад,
и ворота Дамаска, базары, заваленные виноградом, и прилавки с медной посудой,
а его жажда новизны далеко еще не была исчерпана его путешествиями.

Существует неопубликованные стихотворения, написанные, когда ему было двадцать лет,
в которых некие голоса зовут его к "белым эгейским островам среди пены"
и в "овеянные мечтами земли Востока". В том же 1904 г. он переводил Проперция, написал
сонет к Фр. Томпсону и некоторые фрагменты "Оды к Шелли".
В это время проявились первые признаки его творческой зрелости.
Его строгие поэтические концепции, верность своему собственному видению предотвратили
многие промахи, и он исправлял те, что все-таки совершал.

В заключительных строфах сборника "Мост пламени" он называет себя "худым и смуглым
поэтом отчаяния".
Но это ничего не значит, ибо первое стихотворение в той же книге, провозглашающее,
что "самые удивительные песни" еще должны быть спеты, и призывающее молодость
обратиться к "прежней пылкой богине", чьи глаза суть "вместилища Света и Истины",
является куда более характерным для него: нет, поэтом отчаянья он никогда не был.
Красота мира всечасно опьяняла его; его как человека, не только лишь как поэта,
переполняли пристрастия и увлечения,- духовные и материальные, образовательные и военные.
Ни реального, ни иллюзорного пессимизма нет в его стихах, и еще в последнюю свою осень,
изнуренный физически, он писал произведения, полные энергии, мужества, надежды и восхищения.

Как я уже упоминал, я не намеревался обсуждать здесь ценность наследия, оставленного им.
Мое единственное побуждение - дать некоторую информацию, которая может заинтересовать
читателя и быть полезной для критика; и если я высказываю иногда спорные мнения, то они
легко могут быть проигнорированы.
Навязывание предубеждений недопустимо в изданиях такого рода, ибо подразумевает либо
сомнение в понимании автора, либо недоверие к его читателям.

         
Фотография - из Интернета
http://ru.wikipedia.org/wiki/Флеккер,_Джеймс_Элрой

Биография Флеккера и оригиналы его стихотворений - с сайта
                *