Мариам 47 Трапеза Господня

Ицхак дрожащими руками раздал афикоман(66). Ох нет, это был не афикоман! Конечно, Ицхак и раньше знал о столь важной и таинственной вещи, но скорее, теоретически. Кусочки преломлённого хлеба покоились под красиво вышитой тканью, как им и положено. Ицхак поднял ткань – и замер в изумлении. Такого трепета он прежде не испытывал. Он много раз видел, как апостолы и старейшины совершали ЭТО. Но никогда не думал, что за ЭТИМ стоит.
Он пустил по кругу чашу и произнёс установленные благословения. Слава Богу, всё!
Вдруг Виктория Нера очень медленно подняла правую руку, протянула её, тронула яйцо, лежавшее на блюде в центре трапезы, и пальцами стала подталкивать его к себе. Ицхак помнил, что это яйцо надлежит разрезать на части и раздать присутствующим. Но противиться Виктории Нере он не мог. Когда она протягивала руку к яйцу, Ицхаку показалось, что тишина над столом стала совершенно иной, чем в то время, когда он преломлял Хлеб. Из возвышенной, очень торжественной она превратилась в тёплую, трепещущую и тревожную, как только что пойманный голубь. По щеке Корнелии Легаты скатилась слезинка. У Квинты тоже глаза были на мокром месте. Пальцы девушки плохо её слушались, левую руку она, видимо, совсем не могла поднять, но все смотрели на неё радостно и сострадательно. Виктория Нера сказала Мариам: «Я попрошу Квинту обшить яйцо бисером, и тебе будет память об этой святой ночи. И ещё мне пришло в голову, что через день тебе бы следовало выйти за город по Апиевой дороге. Довольно далеко. Семь или восемь миль».
Ох уж это римское высокомерие! И не просто римское, а персональное фамильное чванство Минуциев Туллиев - Мариам страшно покоробил всезнающий тон весталки, но, вспомнив о своём сне, она поняла, что к девушке прикоснулся Господь. «Да, - подумала она, - стало быть, прав Кифа, - Господь Святой Дух снисходит и к язычникам». Мариам была справедлива. Поэтому она пренебрегла интонациями Аматы, кивнула головой, в знак того, что согласна с ней. Потом Мариам оглянулась на сотрапезников, подрумяненных вином, слегка осоловевших от долгого бодрствования, и спросила: «А не пора ли нам?»
Но расходиться никому не хотелось. Для домашних Корнелии Легаты это была не первая трапеза, во время которой хозяева оказывались за одним столом вместе с рабами. Как все римляне, они любили сатурналии, а в разгар этих празднеств, в воспоминание о золотом веке и всеобщей сладкой жизни, патриции и их друзья обязательно должны были целый день обихаживать своих слуг во время пиршества. Но сатурналии были шумным карнавальным действом, весёлой игрой, в которой они менялись местами «понарошку», чисто символически, а сегодняшний седер наметил в жизни всех возлежащих некую кардинальную перемену, которую они сами ещё не осознали, но все почувствовали дух настоящего братства, витавший над ними всю эту ночь и соединивший их узами значительно более крепкими, нежели кровное родство.
Уже никто ничего не ел, и к фиалам едва прикасались. Общая беседа стала распадаться. Женщины несколько раз подходили к лампам и подчищали фитильки – лампы догорали и начинали чадить. Неожиданно Корнелия Легата печально сказала:
-Почему моему сыну всё это безразлично? Ведь Минуций Туллий общался с проконсулом Лентулом Гетуликом. Он видел, что у Виктории Неры сегодня утром ожили руки, и о Сажике ему известно. Почему же всё прошло мимо него?
Ицхак вспомнил, как однажды Рабби беседовал с галилейским рыбаками. Народу было много, и, чтобы видеть всех, Он поднялся в лодку, которую Кифа и братья Зеведеевы после ночного лова вытащили на берег обсушить. На перекладинах для сиденья оказались пучки оранжевых горчичных ягод. Их оставили дети, которых препроводили на другую посудину, потому что Учитель обычно пользовался лодкой Кифы. Рабби осторожно сдвинул ягоды и сел. Рыбаки долго располагались на берегу, и, пока они прекращали свои споры-разговоры, Господь взглянул на рыжего верзилу Цидкию и указал рукой на его работника, который мирно топал за осликом по полю. На спину ослика работник водрузил полосатый мешок, в котором с двух сторон были проделаны дырочки. Через них высыпались семена.
-Вот вышел сеятель сеять…
Сеятель зазевался, и ослик выбрался на дорогу. Семена продолжали сыпаться. К ним быстро подлетели воробьи, и, отталкивая друг друга, стали жадно клевать. К этой ком¬пании присоединились две перепёлки. Воробьям такой расклад, похоже, не понравился, они поспешили оттеснить нахлебников и быстренько расхватали добычу.
-Иное упало при дороге, и налетели птицы и расклевали его…
Ослик переступил передними ногами, дёрнул хвостом и нацелился на махонький холмик, верхушка которого блистала скалистой лысиной. Работник хлопнул его по заду, и лысину животное благополучно миновало. Несколько зёрнышек упали совсем недалеко от неё.
-Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и когда взошло солнце, увяло, а поскольку не имело корня, засохло, -спрогнозировал дальнейшие события Рабби. Такое предсказание мог дать любой из его слушателей. Это было очевидно – зёрна, посеянные там, где тонкий слой земли еле-еле покрывает скалистый грунт, конечно, не пустят большого корня, побеги будут чахлыми-дохлыми, и их моментально сожжет солнце. Все понятно. Ослик подошел к меже, смешно помахал
ушами, потом замотал головой, видимо, отгоняя овода или слепня, и немного приостановился в придорожных сорняках. Зерно сыпалось…
-Иное упало при дороге, и вырасло терние и заглушило его, - продолжал комментировать маршрут ослика Рабби, - а иное упало на добрую землю и, взойдя, принесло плод сторичный.
Ясное дело, хорошая почва даст солидный урожай. Даже Ицхак об этом знал. Когда все разошлись, и Рабби остался только с ними, Он объснил это так: сеятель Слово сеет, Слово Божие то есть. А как человек его слышит, зависит от того, чем занята его голова.
-…и его сердце, - добавила Мариам. Ицхак укоризненно взглянул на девушку, всё-таки совершителем седера был он. Мариам ответила ему серьёзным одобряющим взглядом, и он согласился:
-Да, и сердце, конечно, тоже. Прудентий, добросовестный садовник, не мог не спросить:
-  Но если сеятель посеял, куда попало, то виноват, наверное, он сам в том, что пропадает три четверти урожая? ;
-  Если бы речь шла о простых семенах и об обычном работнике, то да, - опять вмешалась Мариам, но Господь посеял Своё Слово в наших душах. И от нас зависит, станет ли камень полодородной землёй, и позволим ли мы сорняковым настроениям заглушить семена Духа. ;
-  То есть, виновата не природа людей, а их воля? – спросила Виктория Нера. ;
-  Да. И человеколюбие Божие в том, что ;Он не требует от всех одинаковой степени добродетели, но и первых приемлет, и вторых не отвергает, и третьим даёт место. ;
-  Значит, нужно просто стараться возделывать своё поле? Просто работать и всё? – это опять Прудентий. ;
-  Думаю, да, - важно согласился Ицхак, - и когда Минуций Туллий одумается, он будет пахать и вкалывать, а пока что он попал в терновник. Но его можно вытащить. ;
Все заулыбались, а Корнелия Легата грустно покачала головой – она попыталась представить своего сына «пашущим и вкалывающим». Но она была благодарна мальчику ;
– он подавал ей надежду. Ицхак вспомнил ещё кое-что, но говорить об этом вслух не стал.
…Рыбаки, наконец, выяснили, где чьё место и затихли. И тогда Господь заговорил с ними о Царстве Небесном. Он мог расписывать это Царство без конца, всё время находил какие-то новые сопоставления, и образы эти иногда смущали Ицхака. Потому что в них не было ничего от воздушных замков, которые строил в своём воображении мальчик, слегка прислушиваясь к Учителю и разглядывая павлиньи перья предгрозового заката.
Учитель взял маленький оранжевый плод горчицы, вылущил из него зёрнышко величи¬ной с треть ногтя на ицхаковом мизинце, положил на ладонь, развернув так, чтоб видели все.
-Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое меньше всех семян, а когда становится деревом, оно больше всех деревьев, и птицы небесные укрываются в ветвях его.
Ицхак разочарованно задрал голову на огромную крону дерева, в тени которого пряталась часть слушателей и сам он. Верхушка кроны, конечно, не просматривалась – дерево было величиной с десяток Ицхаков, а ширина его почти равнялась высоте. Но мальчик с удовольствием понаблюдал за пернатой живностью, которую гостеприимно приютила эта необъятная деревина. Пернатые же воззрились на людей, как будто они их никогда не видели. Некоторые даже перелетели пониже. «Пожалуй, это самые добросовестные слушатели Рабби», – засмеялся про себя Ицхак. Но он подумал при этом, что хотя заоблачные строения больше напоминают то самое Царство, чем горчичные ветви, но последние всё-таки надёжнее. Ветер треплет их так же, как и тучи. Но эти ветви спрячут и от ветра, и от дождя, и от римского чиновника, который мог спокойно поманить к себе любого глянувшегося ему прохожего, навьючить какой-нибудь важной поклажей и заставить нести её целое поприще – это почти как от Гептагона до Генесарета, ну, может, чуть меньше. И хорошо, если идти придётся по римской дороге, утрамбованной где камнями, где песком, а где и асфальтом, а если по деревенскому бездорожью… Ицхак даже вспоминать не хотел, как его однажды охомутали. Ему пришлось тащить большую амфору, правда, не особенно тяжёлую, но дело было весной, когда неделями льют дожди, и все пути пересекают потоки воды и грязи. Однажды это воспоминание мелькнуло в его уме, он аж скривился, а Рабби, внимательно посмотрев на него, сказал: «Если кто заставит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Нет, вот с этим Ицхак соглашаться не хотел. Он жалел, что не укрылся в дереве, как птица небесная, потому что вымок, промёрз и устал. Когда верховой римский офицер, подрядивший Ицхака, снял с его спины глиняную дурынду, и передал её другому человеку – это был работник, пропалывавший хозяйскую капусту, -Ицхак готов был свалиться прямо в грязь и заснуть тут же. Однако холод погнал его в сарай, где виноградари хранили свои лопаты и мотыги. Ицхак знал, что он закрывался на простую щеколду, с которой можно справиться двумя движениями пальцев. Сарай был набит сеном, и, зарывшись в него, мальчик почувствовал себя в царстве небесном, хотя у него ещё долго зуб на зуб не попадал. А заберись он на горчицу, разве римлянин достал бы его? И тогда бы он точно был вольной птахой. Самое интересное – Ицхак понимал, что Рабби прав, но попадись ему теперь на глаза любой чиновник со своим или казённым грузом, он всё равно предпочёл бы уподобиться обитателю горчичного царства (а ещё лучше – заоблачного), но только не плавать по весеннему паводку с чужой поклажей, да ещё два поприща. Однако он 
понимал, что Рабби адресовал те слова именно ему, и то, что он с ними не соглашался, не сказать, чтобы лишило его покоя, но всё же создало едва уловимый зазор между ним и Учителем. Он не знал, как его назвать, да и не пытался.
Рассказав о сеятеле, Ицхак загрустил об остальном и почувствовал некоторую досаду на самого себя, но ему не дали разобраться в своих старых погрешностях, потому что Корнелия Легата решила, что пришло время разойтись. Все очень дружелюбно раскланялись. Ицхак поймал себя на том, что за всё время седера он ни разу толком не подумал о своей пассии, хотя она находилась совсем не далеко от него. А вот Виктория Нера посмотрела на Ицхака с интересом и, кажется, даже с уважением. Может, и правда заняться каким-нибудь серьёзным делом?
На следующий день их опять навестил Эйшу. Ицхак попросился к нему в ученики. Мариам его поддержала, и к вечеру Ицхак со своими пожитками перекочевал в дом сирийца на Блошиной улице. Мариам на некоторое время вздохнула свободно. Похоже, бдения в беседке прекратились. Мариам раздумывала о новом и непонятном теперь Ицхаке и спрашивала себя: «А, может, он-таки ничегошеньки не понял?» Но она постаралась отогнать эти мысли и преисполнилась готовностью штурмовать крепость под названием «Повзрослевший Ицхак» до полной победы.
А рано утром третьего дня от декабрьских календ Мариам вышла из города и зашагала по Аппиевой дороге.
(66) хлеб, который откладывался во время седера под салфетку и раздавался в конце участникам трапезы.