Поездка никуда

               

В 1983 году я уехал в посёлок  Иультин, на Крайний Север, чтобы работать в горном комбинате. Поехал туда не случайно, так  как  хотел не только, как говорят сегодня срубить «капусты», но и найти  могилу своего деда, отца матери – Седова Ивана Петровича. Дед мой был участником  Гражданской  и  Великой Отечественной войны, сидел в тюрьме во времена сталинских репрессий  репрессий по доносу.  В августе 1942 году по постановлению ГКО он был  отправлен на фронт, в числе таких же, как и он бывших участников Гражданской войны, которые попадали в регулярные войска из штрафных батальонов, где иногда освобождались после первой пролитой крови, а затем переводились воевать в регулярные воинские части. В мае 1945 года, дед был демобилизован из армии по старости лет, но домой он не попал. Его, по предположению бабушки,  убили по дороге домой националисты – бандиты под Кенигсбергом или перед самым домом сняли с поезда органы НКВД, отправив по этапу отбывать неоконченный срок в какой - нибудь закрытый лагерь.
В восьмидесятые годы прошлого века я долго искал  деда по документальным книгам, письмам его друзей. Переписывался с московским историком, академиком М. Жоховым, читал  историю Гражданской и Отечественной войны, книги бывших «врагов народа»,  и, в одной из них, нашел записи, что, таких пулемётчиков,  как мой дед, могли отправить в холодные сибирские края. Я усилил свои поиски, которые привёл меня в посёлок Иультин Магаданской области, где после войны предполагалось интенсивное строительство горного комбината. По моим расчётам и поискам дед  отбывал свой срок именно там - на закрытом золотом прииске или на вольфрамовом руднике.
И я бросил работу в цехе электролиза меди на Жезказганском ГОКе, полетел на край света на самолёте в посёлок Эгвекинот. Как прилетел, а потом доехал до пункта назначения, это отдельная, фантастическая история. Помню, что летел через Россию на восток через Новосибирск, Якутск, Магадан, из Анадыря в порт Эгвекинот, а из него ехал на крытой грузовой машине по заснеженной тундре, по зимней дороге, вьющейся в скалистых сопках. В памяти навсегда остался шаткий, скрипучий, деревянный, очень высокий мост через реку Амгуэму. До сих пор благодарен неизвестному шофёру, который после получасового отдыха перевёз пассажиров на другой берег реки.   Посёлок  Иультин, куда мы въехали ночью,  в начале  мая, был весь засыпан сугробами. Первые этажи финских и панельных домов были почти не видны, но к их подъездам вели прорытые в снегу   лабиринты  дорожек и качающееся северное сияние в пол - неба. Ночевал в коридоре гостиницы, там же пристроились ещё несколько приезжих. Дежурная нашу группу почему - то называла  подснежниками. Утром я отправился в поселковый совет, чтобы устроится по направлению в комбинат, однако, столкнулся там с непредвиденной задачей. Кто – то из бюрократов – злоумышленников из  Жезказганского  горно – металлургического комбината  устроил подлость, и меня, слесаря по ремонту металлургического оборудования 5 разряда на Иультинский комбинат по назначению не приняли, зато предложили работу кочегара  по четвёртому разряду.  Делать было нечего, да и кому жаловаться? Я просто сообразил, что с новичком здесь, как с подснежником, серьёзно разговаривать никто не станет.
На второй день я  устроился  на должность  кочегара в котельную и, даже, получил  место в общежитии от комбината. Собственно я сильно не огорчился, так продумал заранее, что останусь работать на комбинате только в летнее время. А потом и вовсе пришёл к выводу, что работа «кочегаром»  не так плоха, потому что она давала мне некоторые преимущества.  Не хочу описывать устройства посёлка, людей, с которыми я работал в котельном цехе. Рабочие были люди принципиальные, с непреклонным коллективным характером, злые и язвительные вначале и доброжелательные во время моего увольнения и возвращения домой. О начальстве ничего плохого сказать не могу, они запомнились, как спокойные и рассудительные мужики - в большинстве умудренные жизнью партийцы. Сама работа, связанная с центробежными  насосами, запорной арматурой, крепежом и ремонтом трубопроводов горячей и холодной воды, укладкой и подводкой труб к жилым домам меня сильно не напрягала, так как после электролитного цеха на Жезказганском медеплавильном заводе я имел в этом деле огромный практический опыт.
Теплоэлектроцентраль посёлка Иультин, меня мало интересовала, как и условно большие, длинные деньги за работу в условиях Крайнего Севера.  Странное дело, но именно в кочегарке я встретил нужного человека, Костю, которому доверился и  рассказал о своей поездке в посёлок, а точнее о том, зачем в него приехал. Нужный человек оказался сыном бывшего зэка, освобожденного во времена хрущёвской оттепели, позднее похороненного  на старом кладбище,  в вечной мерзлоте под тонким слоем земли, под отвалами горного комбината. Костя с некоторой иронией, а затем с жалостью вник в мою, на его взгляд, глупую и вместе с тем борзую затею - найти могилу деда.
- Пустая трата хрустов, - сказал Костя. – Скоро от того кладбища, которое ты хочешь увидеть, не то что могилок – ничего не останется. Покойников давно хоронят на новом месте, вдали от посёлка. Весенние паводки размывают старое кладбище каждый год, а что не уплыло с паводком, то исчезло под пульпой. Не думай, ты не первый сюда приезжаешь,  до тебя люди здесь были, только зря они пытались найти могилы родственников. Раньше на крестах еще заметны были фамилии, а теперь их нет, разве кое - где торчат черные, как смола, гнилушки. Не надо сюда было приезжать, да и время ты выбрал для поисков плохое – андроповское.  Если хочешь, сходи туда в выходной день, оглядись.
Недели через две в выходной день я отправился на старое кладбище. Перед походом позавтракал в общественной столовой, где часто брал кроме основных блюд, закуску, – салат из кальмаров. Кушанье доложу – восхитительное, очень полезное и питательное для желудка, вкус несравненный. Куда хуже тамошние  столовские повара готовили супы, борщи, мясные и рыбные блюда с разнообразным гарниром. Продукты иультинцам тогда доставлялись по Северному - Ледовитому Океану из Ленинграда, через  Певек, Маточкин Шар или Эгвекинот.  Весеннее солнце в тот день, как говорят, распоясалось, специально для меня нагрело снеговой покров; и ручьи, прорыв в нём ходы, зазвенели по всей долине. Путь к старому кладбищу оказался свободен.
Через неделю я вышел к цели. Помню, мне несколько раз попадались ямы с водой, но, о счастье! я никуда не проваливался и не промочил ноги, защищенные высокими резиновыми сапогами, взятыми на прокат у весёлого горняка, ставшего мне хорошим другом. В тот день я вдоволь надышался теплым, весенним воздухом севера. О, это был особенно чистый, живительный воздух! Тундра приветливо хлюпала под ногами, мне встречались полусухие островки, на которых разными цветами радуги, переливаясь, росли крохотные, как звездочки цветочки. Они качались на волне теплого воздуха, кружились хороводом вокруг карликовых березок – странных, изогнутых природой малышей – деревьев. Попадались и другие цветы, похожие на крошечные белые тюльпаны, неловко проросшие среди одичавшего ягеля.
Перейдя шумный ручей, я оказался на краю кладбища, окаймленного рыхлым, чернеющим снегом. Обзор за ручьём был хороший. Заросшие мхом могилки почти сравнялись с землёй. Редко, где - то, далеко у завала сброшенной с горы пульпы, виднелись причудливо склонённые крестики, но и там блестели на солнце заливные ленты ручьёв. Они казались неживыми, плоскими и выгнутыми, похожими на сегмент разрезанного вдоль гигантского воздушного кулька, в узком месте которого небо сворачивалось и превращалось в непроглядный голубой шатёр. Я отошёл от ручья, и ступил на землю забвения.
- Чего вам здесь надо? – спросил меня голос за спиной. – Чего вы здесь ищете?
 Я обернулся и увидел пожилого человека, одетого в брезентовый плащ, с кепкой на голове, в резиновых сапогах. Он появился неожиданно, совершенно бесшумно, словно пророс из земли. Моё замешательство и молчание его явно насмешили. Глядя на меня  цепкими глазками – буравчиками, «брезентовый» осмотрел меня с ног до головы, хмыкнул, и сказал:
- На это кладбище сейчас никто не заходит. Видите, речка вышла из берегов и затопила кладбище возле отвалов. Ходить на той стороне очень опасно и здесь тоже можете под лёд в яму угодить, никто не увидит и не услышит. А от вас только пузыри по воде пойдут.
Человек снова повторил вопрос:
- Что вы ищете?
- Неужели мои разговоры с Костей, кто – то подслушивал, - подумал я, рассматривая «брезентового».  Кому понадобилось за мной следить? И тогда мелькнула мысль, что  пьяным,  я  рассказывал о главной цели своего приезда в Иультин в общежитии  при знакомстве с ребятами комнаты, куда меня прописали.  Сейчас, когда уже прошло более тридцати лет после поездки я догадываюсь, что кто – то из них, возможно  со смехом, доложил о том   начальству.  Жив ли тот друг  или нет, не знаю, теперь же хочу ему сказать огромное спасибо, возможно, он спас меня, глупого, от гибели в ледяном потоке.
Мне ничего не оставалось, как сказать, внезапно появившемуся на кладбище человеку, правду. Так, мол, и так, ищу могилу деда, по моим расчётам она находится именно в этой земле. Мы поговорили.  «Брезентовый» оказался Павлом Васильевичем. Он работал в поселковом совете, присматривал за кладбищенской территорией.  Собеседник  пожурил меня за необдуманные действия и запретил ходить в сторону отвалов, что я пообещал. Павел Васильевич ушёл, как и появился, бесшумно, пока я раскуривал сигарету и разглядывал, ставшим неприглядным ландшафт.  Только успел заметить, как за горкой мелькнула часть его головы с кепкой. Чекист и только!
В общем, в тот день я не решился продолжать поиски, а через неделю убедился в том, что на могилках действительно ничего нельзя было прочитать, север, его лютые морозы и снег сделали своё чёрное дело, оставив на них лишь сгнившие, кое - где пронумерованные крестики. Вскоре, в поселковом совете, я встретился с кадровым чиновником и поговорил с ним по поводу розысков моего деда. Он сильно удивлялся и глядел на меня несколько обескуражено.
-Знаете,  - сказал он, - вы вряд ли сможете отыскать здесь могилу деда. У меня тоже на этот счёт ничего не имеется, разве вы сами отправитесь в Анадырь или Магадан, чтобы получить информацию по вопросу. Обращаться вам надо было, сидя в Джезказгане,  в особый отдел, ведающий вопросами заключенных, отбывавших сроки наказания в годы их заключения. Думаю, вам не стоило сюда приезжать ни по зову сердца, ни по наитию. Вы, Сергей Николаевич, можете обижаться, наивный романтик!
Увы, но этот чиновник поставил мне мозги  на место. Какой – то частью мозга я был к тому готов, хотя и получил укол в другую её часть с начинкой разочарования. Взвесив все доводы за и против, я сделал вывод. Пусть я приехал не туда, куда было надо, пусть даже могила деда находится в другом месте необъятной страны, я всё сделал так, как хотел сделать. Я посвятил эту поездку моему деду, и она была самым лучшим воспоминанием в его честь все мои последние годы, в честь тех, кто остался в тех безвестных могилах, которые продолжают искать безутешные родственники.
Теперь, когда не существует Советского Союза с его системой политических взглядов на подданных, лагерей на Крайнем Севере, где погибли от издевательств и непосильной работы заключенные, теперь, когда малая часть гулаговских тайн стала достоянием общественности, народ рассуждает, не остерегаясь ретивых наушников и осведомителей, работавших на НКВД, а затем на КГБ. А что с того?  Сегодня, от тех людей, что дали начало жизни посёлку Иультин (в переводе с чукотского – длинная льдинка), ничего не осталось. Посёлок вымер, как и его память, потому как в начале последнего десятилетия 20 века его ГОК был признан нерентабельным предприятием.
Я доработал до первых дней сентября и, с помощью начальника котельного цеха (дай Бог ему здоровья), купил билет облепленный мокрым снежком, после чего улетел на грузовом самолете из долины страха,как её иногда называют ламуты,  минуя Эгвекинот в Анадырь. Удивительное дело, но ни в Магадане, ни в Якутске, ни в Новосибирске мой багаж никто не осматривал, а одна бортпроводница даже заметила, проходя мимо:
- Подснежники возвращаются…