Тут правда, которую до сих пор пытаются замолчать

Александр Лозовой

 

КЕДРОВ  И  СЕКВОЙИ

 

Я жил  в Сухуме, мне было 16 лет и там в это время снимали фильм «Айболит-66».

Я узнал, что съёмочная группа остановилась в гостинице «Тбилиси» и пришёл прямо к режиссёру фильма Ролану Антоновичу Быкову со словами: «Я хочу быть актёром, возьмите меня сниматься».

– Приходи завтра на съёмки, будешь в массовке играть пирата.

Съёмки проходили в старинном субтропическом парке с пальмами, секвойями и другими экзотическими растениями, что в фильме должно было изображать Африку.

Уже несколько дней я приходил на съёмки, меня переодевали, гримировали, но, как обычно, больше репетировали, чем снимали.

Во время одного из перерывов под огромной секвойей сидели за столом основные участники фильма:  Ролан Быков, Лидия Князева, Олег Ефремов, Фрунзик Мкртчан и Алексей Макарович Смирнов. Последний, в свободное время, вырезал из кусков самшита фигурки похожие на идолов.

Быков подозвал меня: «Значит, говоришь, актёром быть хочешь?»

«Если уши не квадратные, – вполне можешь им стать», – добавил Смирнов.

 «А чем ещё вообще интересуешься?» – спросил Быков

– Пишу стихи

– А каких современных поэтов любишь?

Я назвал Беллу Ахмадулину, потом поэта писавшего про Ленина в Лонжюмо и поэта писавшего про Братскую ГЭС.

– А Кедрова знаешь? – задал вопрос Ефремов

– Нет

В это время кто-то из ассистентов обратился к Быкову. «Минуточку, я занят!», – ответил он и обратился  поучительно ко мне: «А Кедрова надо знать!» – и добавил, – он ещё сравнительно молод, но если так пойдёт дальше, то будет  он как это дерево, среди других», – и указал рукой в небо, туда, где  далеко уходила в него вершина  дерева.  Подразумевалось, что секвойя самое высокое дерево в мире.

Ефремов одобрительно кивнул.

Как мне удалось выяснить,  за несколько лет до этого вышел альманах «Добрый Огонёк» со стихами Константина Кедрова, и на понимающую публику это оказало впечатление.

Смирнов налил себе полный гранёный стакан коньяка, а мне чуть меньше половины: «Выпей!  Но чтобы быть настоящим актёром, никогда в жизни больше не пей!»

Я потом следовал этому совету, но так и не стал актёром, ни хорошим, и ни плохим.  Кстати, поэт из меня тоже не получился.

Вернувшись со съёмок,  я спросил у своего отца, знает ли он такого поэта Кедрова. Отец ответил, что нет.

В литературе я полагался на авторитет своего отца, Лозового Николая Григорьевича (1901 – 1992). Он в 1920 году учился  в Екатеринодаре в театрально-драматической студии, которую возглавляли С.Маршак и Черубина де Габриак, с которой отец позднее в Ленинграде   поддерживал знакомство. До этого отец  посещал занятия в Новороссийске  у В. Мейерхольда.

В течение трёх последующих лет я периодически безуспешно пытался разыскать стихи Кедрова в Абхазской республиканской библиотеке. Знакомые из Москвы тоже ничем не могли  помочь, но  сообщили, что вышел альманах «Радуга» со стихами Кедрова, и через библиотечный коллектор он наверняка поступит в Сухум.

Через какое-то время я отправился в читальный зал Абхазской республиканкой библиотеки. В каталоге мне нашли поэта Константина  Александровича Кедрова, а потом стали искать альманах. Искали долго и безрезультатно: на  положенном месте его не было. Потом сотрудница библиотеки, а она меня знала уже по моим ранним посещениям, стала смотреть какие-то записи. Иногда, в виде исключения, книги из читального зала отдавали на дом проверенным и постоянным посетителям. Мне сказали, чтобы я приходил через неделю.

Я пришёл дней через десять,  альманаха опять на месте не оказалось, но мне  конфиденциально сообщили, что его взяла  Татьяна Дмитриевна – дочь основателя абхазской литературы Дмитрия Гулиа.

А то, что она не возвращает пока – видимо заболела или ей он особенно нужен по работе, так как дочь писателя Гулиа преподавала современную русскую литературу в Сухумском государственном педагогическом институте им. А.М. Горького.

Мои родители были знакомы с дочерью писателя и её братом – писателем Георгием Гулиа.  И я, долго не раздумывая, отправился  к ним в дом.

Татьяна Дмитриевна встретила меня крайне доброжелательно, а я объяснил ей, что мне  требуется альманах «Радуга», который находится у неё. Также сказал, что сам пишу стихи, и знакомые из Москвы советовали мне  прочитать этот альманах. Тут я поступил не совсем благородно,  невольно выдав сотрудников библиотеки.

Дочь писателя мне объяснила, что альманах ей нужен для преподавательской работы, а в Абхазии существует в наличие всего лишь один экземпляр. О выходе этого  интересного издания ей  тоже сообщили из Москвы, обещали прислать, но пока ещё не доставили. Она, так и быть, даст мне попользоваться этим альманахом на два дня,  но только, чтобы за ним я пришёл к ней завтра – ей нужно сделать для лекций кое-какие выписки.

  Видимо, дочь писателя, с которой мы стали через несколько лет очень дружны, немного побаивалась, что альманаха я ей не верну, и ей уже самой придётся идти за ним к нам в дом.

Я поинтересовался, а что именно она собирается выписывать.

– Кедрова.

– Так он мне как раз и нужен. Давайте я сяду у Вас за стол и перепишу его стихи, а альманах вообще забирать не буду.

Кавказское гостеприимство дочери писателя не предполагало поступать по иному, тем более что гость, хоть и юноша, сам просится сесть за стол.

Так мы и сделали. Альманах побывал в моих руках всего лишь раз в жизни несколько часов, когда я переписывал стихотворения Кедрова.

Я не буду распространяться, какое впечатление произвели на меня стихи, но то, что полюбишь в юности, сохраняется на всю жизнь. И стихи эти были совершенно  не похожи на всё остальное, что делали другие современные русские поэты, а вернее стихотворцы.

 С радостью я отдал тетрадку, которую мне выделила Татьяна Дмитриевна, со стихами Кедрова своему отцу. Он стал их читать поздно вечером, и видимо долго ещё не спал. Утром он мне сказал примерно следующее: «Если не брать “серебряный век”, то из всех современных поэтов тебе нужно следовать именно Кедрову, если ты, конечно, собираешься писать серьёзные стихи».

 Ещё не раз мы с отцом обращались к стихам Кедрова. Я не помню сейчас  тех сравнений, которые отец делал с символистами, но к моим поэтическим потугам он всегда приводил сравнения из Кедрова – как нужно работать со словом.

 Сам облик Кедрова оставался для меня как бы в туманной радуге. Спустя годы, живя в Москве, я мог запросто позвонить Фазилю Искандеру или Евг. Евтушенко, но Кедров был для меня нереальной, мифической, потусторонней фигурой. Читая уже отдельные сборники стихов Кедрова, я всё равно не мог представить его конкретным человеком, Константином Александровичем, идущим по московской улице, живущим в определённой квартире, с конкретным номером телефона.

 Мне и в голову не приходила мысль увидеться со своим почитаемым поэтом, хотя по части знакомств я был человеком без предрассудков и  к слову сказать, довольно настырным. Правда, в знакомствах с женщинами я оставался очень стеснительным.

Вот такое ирреальное воздействие на человека могут оказывать магические стихи. Может быть, в этом и есть одна из тайн искусства.