Русский детектив. подвал. прим. и доп

Подвал. Примечания и дополнения к книге Русский Детектив.

Из пятой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

   
    …ну как таковым не прельститься?
    Отменны места… Византийца
    Заветы храня, чертежи
    Беря за основу у грека,
    Наш предок-строитель от века
    Своих городов рубежи
    Пешнёю, с учетом, конешно,
    Рельефа родного, неспешно
    На почве расчерчивал, весь
    Трёхчастный макет поквартально
    На местность сводился, буквально,
    По дому, по улочке: здесь –
    Центр города. Кремль. За стеною
    Зубчатою, за крепостною
    Сам двор воеводский. Казна.
    Оружье храня в арсенале,
    Дружины здесь квартировали,
    Здесь, в главном зелейном подвале
    Томились запасы вина.
    За этим смотрели сурово!
    Вино, вишь ли, дело церёво,
    Товар стратегический! (Лют
    Акцизный был сбор). Здесь – амбары
    Хранили еду и товары,
    А тут – самый значимый люд:
    Чиновный, купеческий в сьезжей
    Избе гостевал...
И, уж ежли
    Под город какой-либо вор
    Подступится – здесь, за стеною,
    Прозиждется всё основное,
    Вся крепь городская, весь двор
    Дружинный и сьезжий... И обок
    Восставшие все, кто не робок,
    Урок подадут  варначью
    Пальнут из-за стен, из-за башен
    Надвратных… не шибко-то страшен
    Противник в открытом строю…
    Вот самое ядрышко, властный,
    Первейший в основе трёхчастной
    Пласт города – Кремль…
   
    ***
    А второй –
    Посадский.
    Здесь люд серединный:
    Артельный, торговый, гостиный
    Вкруг центра гнездится. Порой
    Громадные тыщи сбирали
    Здесь ярмарки, здесь же играли
    На славных пирах гусляры,
    Торговые лавки, артели,
    Вовсю распотешась, гудели,
    Гостиные пели дворы.
    А в будни опять же кипела
    Работа. Здесь главное дело
    Вершилось: шумели цеха,
    Столярные, кузни, коптильни
    Стучали, скрипели, чадили,
    Кто кожи мочил, кто меха
    Выделывал... В общем, рабочий
    Здесь люд обретался...
    ***
    А прочий,
    Тот жил в основном за рекой,
    В слободках. – Дворово, поместно,
    С широким размахом… Известно,
    Зажиточен люд слободской.
    На землях почётных служивых,
    На тучных прихрамовых нивах
    Приватный, степенный народ
    Жил, вроде бы, жизнью отдельной...
    
    Но всё-таки город был цельный,
    Всех брал в свой тройной оборот.
    В годину ненастья и смуты
    Все, словно бы ждали минуты,
    Сходились в единую рать
    Под Кремль городской, и упорно,
    Всем миром, всем ором, соборно
    Шли в бой – поле битвы орать...
   

Из главы шестой. СИЛА ВТОРАЯ

    …а  может  быть,  земля не край обильный
    Для творчества, а только пересыльный
    Пункт для «творцов» несчастных? Может быть,
    Они сюда с людьми в одних этапах
    Для «вящей пользы» сосланы, а там их
    Не ангел, но конвой препроводить
    В места иные, тёмные, глухие
    Возьмётся по кончине, здесь грехи их
    Неискупаемы? Быть может, и не тот
    Акт покаянья – творчество? Гордыня
    В его основе...  «Творчество!», «Святыня!»…
    А творчество – чего? Кто их сочтёт,
    «Творцов» ничтожных,  кто из слов  готовых,
    Всем миром наработанных, не новых,
    Вновь тщится мироздание сложить
    С законами своими, с планетарным
    Могучим ходом, тварным и нетварным
    Над миром светом?.. Кто в нём станет жить?..
    ...химера, горький дым, воспоминанье
    О Целом, о любви, о доизгнанье,
    Осколки ослепительных миров,
    Другими подзабытых, но поэтом
    Взыскуемых, и памятью об этом
    Доныне он сжигается...
   
Из главы шестой. СИЛА ВТОРАЯ   

…костров
    Особенных для казни их не надо,
    Есть страшный образ творческого ада –
    Певучий медный бык: систему труб
    Изобретатель встроил в корпус полый
    Так хитро, что когда несчастный, голый
    Преступник, недруг цезарев, иль друг
    Не в меру умный (Кстати ли, некстати ль –
    Стал первой жертвой сам изобретатель!)
    Ввергаем в чрево был, и над огнём
    Бык раскалялся медленно, не крики
    В мир возносили трубы, но музыки
    Нежнейшей звуки... Это ведь о нём
    Преданье: о творце, певце, поэте…
    Творце – чего? Ведь всё на этом свете
    Уже сотворено сверх естества,
    Всё прочее лишь тварей подражанье
    Творцу, ужимки, жесты обожанья,
    Гримасы с нимбом мученичества…
    ***
    Корёжит изнутри певца, сжигает,
    А он во славу Господа слагает
    Торжественные гимны, жгут его
    Картины ослепительного рая –
    Им преданного! – И, на мир взирая,
    Он силится найти в нём тождество
    Божественному, памятному... Тщетно.
    Одни осколки, да и те нещедро,
    Обломки им расколотых зеркал
    Великолепных, преклоняясь долу,
    Находит он, и полу-плача, полу-
    Смеясь, спектральный, яростный накал
    В осколках собирая, тонкий лучик
    Наводит на сердца, и жжёт, и мучит
    Догадками взволнованных людей –
    Факир, бездельник, фокусник!.. И, буде,
    Ему предложат дело добры люди,
    Он солнечного зайчика, злодей,
    Любому делу предпочтёт, работа
    Ему здесь западло, ему свобода
    (Пусть в нищете) дороже всех потуг
    Рай на земле сработать, с детским жаром
    Он Блага рыщет…
    Благо только даром
    Даётся. Лишь чудесно. Только вдруг...

Из седьмой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

…возьми
    Брандмейстера, к примеру, – и людьми
    Всемерно чтим, и вообще без гнили
    Интеллигентской. Нажиты трудом
    И тщанием, известно людям, дом
    В два этажа, под кровлею железной,
    Усадебка гектара в три, прудок
    С зеркальным карпом... В службе – молоток.
    Его раденьем, волею железной
    Уж три годка пожар минует нас...
    
    Сказать бы можно, что «Господь попас»,
    Ну а вернее будет чуть иначе:
    На Господа надейся, только сам
    Не оплошай. Все знают, знаешь сам,
    С огнём – плохие шуточки, тем паче,
    В жарищу деревянный городок
    Что порох, чуть занялся где листок,
    Чуть пыхнул, перекинулся к домишку,
    А там соседский занялся забор...
    
    И вот уже летят во весь опор,
    Трубят, разносят весть по городишку
    Машины, кони, воду из баклаг,
    Из труб и шлангов льют, сигнальный флаг
    Горит вверху, на каланче пожарной –
    То знак неукоснительнейший! Так
    Сумел поставить дело он, что всяк,
    Увидевший тот знак хоть в день базарный,
    Хоть в будний, всё бросай, беги туда,
    Ведёрко да плесни в огонь, беда,
    Коль разгореться дашь, тебя не минет,
    И сгинешь ты, когда в пожаре сгинет
    Соседский дом, квартал, весь городок...
    Такие он сумел привить понятья
    У нас у всех. И вот, живём, как братья.
    Что говорить, брандмейстер – молоток!
    Сверкают бляхи, вычищена медь,
    Притом и оркестровая, заметь…
    ***
    Или возьми, к примеру, винодела.
    Ну чем не кандидат? Богат, как чёрт.
    Хитёр, как дьявол. Но в устоях твёрд
    И честен, слова нет. Такого смело
    Представить можно будущим главой.
    Ещё не стар, – под пятьдесят. Живой,
    Толст, а подвижен. С острыми глазами
    На круглой морде. Брюшко колесом.
    Губа отвисла...  Натуральный сом!
    Особливо, когда еще усами
    Зашевелит в задумчивости, хвост
    ( Иль фалду фрака) теребя... Умора!..
    
    Но – хищник! Вроде, дремлет, а с партнёра
    Глаз востреньких не сводит. Вроде, прост,
    Улыбчив, добродушен, а дела
    Вести силён... Когда-то здесь была
    За рощей пустошь, бросовый, ничейный
    Кусок земли. Особую лозу
    Он раздобыл. Привилась. Он в лесу
    Домок поставил. Ныне уж питейный,
    Торговый дом. А поначалу в нём
    В подвале бочки с молодым вином
    Выдерживал, таил от всех до срока.
    И срок настал. И потекли ручьи
    И денежки. Чужие и свои,
    Все знают этот дом, сюда дорога,
    Вот уж воистину, не зарастёт вовек.
    Хозяин превосходный человек,
    Приветливый, пошутит непременно,
    И угостит, товар отпустит в долг,
    А коньячок, кто знает в этом толк,
    А уж винишко у него отменно!
    Но сам, шельмец, ни капли в рот. Ни-ни.
    Мол, дело, брат, такое, извини,
    Стоять, мол, у ручья и не напиться –
    Мудрёно... Только мудрость в том и есть:
    Кто меру знает, ведает и честь,
    А уж в ручье таком-то утопиться
    Простого проще... Ах, искус, искус! –
    Смеётся, щуря глаз, кусая ус...
    Прекрасный человек, благоговейный,
    Ему бы похудеть, пускай чуток,
    Ему бы посуровее видок,
    И вот вам кандидат первостатейный...
       
   

    Из седьмой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

    …Тут, не тревожа тень его, скажу,
    Что памятью о нём я дорожу
    И ныне, и вовек... С моей любезной
    Супругою нн нас венчал, крестил
    Всех наших с нею деток... Проводил
    В печальный путь и прах её болезный. –
    Последыша, седьмого родила
    И, не простясь, без вздоха отошла.
    Три лета уж... Земля ей будет пухом...
    Уважлива была... А хороша! –
    Смотрел и через годы не дыша
    На спящую, всё любовался... Духом
    Едва не пошатнулся... Дал упор
    Опять же он, отец Илиодор.
    Тих, сед, а сила! Не дал убиваться.
    «Уныние – сказал – великий грех.
    А дело? А детишки? Надо всех
    Поднять. А как? Тут надобно подняться
    Всех прежде – самому!»…  Длань наложил
    На плечи мне и, видит Бог, ожил,
    Поднялся я... И вот, хожу-брожу,
    Тружусь. И к ребятишкам со вниманьем.
    Но я не о себе... Воспоминаньем
    Отвлёкся...

Из главы восьмой. Начало. СИЛА ВТОРАЯ
 
    Какие тут не фрейдистские игрушки?
    Сын лесника, он жил в простой избушке,
    В сельце глухом, куда меня судьба
    В скитаньях занесла... Однообразен
    И тих без молодёжи быт, бесстрастен               
    Ход жизни стариковской... – От столба
    И до столба, особенно зимою,
    В пургу, в потёмки, снежной бахромою
    Окутанные, как снеговики,
    Бредут, рискуя вовсе стать сугробом,
    И сгинуть, и не встретиться за гробом,
    Бредут сквозь лютый ветер старики –
    К родне ли погостить, или в церквушку
    В соседнее село, иль так, друг дружку
    Утешить... просто рядом подышать...
    Бредут, столбами меряя дорогу,
    И воют провода, взывая к Богу,
    Что связь с людьми все тягостней держать –
    Такие все дремучие, глухие,
    Да и места скрипучие, лихие,
    Да и вот-вот порушатся столбы.
    И ладно бы, и кончились бы муки,
    Но в чьи она, в хорошие ли руки
    Связь перейдёт и нить самой судьбы…   

Из главы восьмой. СИЛА ВТОРАЯ

     …я наскоро перекусил, и тут же
    Нырнул в камору, в закуток поуже
    Прихожей: деревянный лежачок,
    Да стол – доска вставная у окошка,
    И – книги, книги, книги...
               
    Тут немножко
    Подробней надо. Сам не простачок,
    Я, право ж, у столичного эстета,
    У сноба не встречал такой, как эта
    (Хотел сказать библиотеки… нет!)
    Коллекции? Да нет, скорей собранья,
    Подбора книг и рукописей... Тайна
    Какая-то здесь крылась, был секрет:
    Откуда, как попали дива эти
    В лесную глухомань? Какие сети
    Их выловили в смутные года,
    Когда одно их поименованье
    Глушилось напрочь?.. Впрочем, в глухомани
    Смешно об этом – глуше-то куда?..
    
    Мм-да… «Страх и трепет»… «Вехи» – первый выпуск!..
    Ого, – «Уединённое»!..  На вынос
    Такое и в спецхране не дадут.
    Хотя, смотри-ка, книги все без штампа...
    А вот перепечатки Мандельштама...
    И Клюева... Ахматовой... Ну, тут
    Весь «рыцарский набор» эпохи... Дивно
    Не то. Но кем, когда переводимы
    Здесь Дилан Томас, Томас Элиот?
    В амбарных книгах, пополам графлёных,
    Машинописью на бледно-зелёных
    Листах, зажатый в грубый переплёт, –
    Весь цвет, весь авангард англоязычный,
    (Ещё едва нащупанный столичной
    Архивной молодёжью), – вот он, весь!
    Но как? Откуда?..  Это взволновало.
    И я скорей, скорей, смущён немало,
    Стал разбирать завалы...
   
    Были здесь
    На полках, на полу и под топчаном,
    По темам сбиты (всяк с «родимым станом»)
    Философов и мистиков труды
    (И всё – перепечатки!), богословов:
    Флоренский, Трубецкой... кой-кто из новых,
    Неведомых, признаюсь... Но «воды»
    Здесь не было…
    «А парень из лукавых» –
    Смекнул я. Взять хоты бы скандинавов:
    Кнут Гамсун, Сведенборг... натаскан, да,
    Непрост, определённо... Яков Беме
    И «Роза мира»... Э-э, да в этой теме
    Похоже, брат, увяз ты... Ну, тогда,
    Тогда, брат, нам с тобой необходимо
    «Прокашлять» эту тьму... От нелюдима,
    То бишь отца, хоть сонный, а чуток
    Прознал я о тебе, какой тут гложет
    Недуг родную чаду...  А, быть может,
    Ты тот, кого искал я?.. А, браток?..


Из главы девятой. ПЕРВАЯ СИЛА. Речь инженера.

«…он вышел, срок мой быть послушной пешкой
В чужой игре... Ослятей робких, вас
Пастух пасёт исправно! Также пас
Любой бы пастырь – вам же в назиданье:
Один бичом, другой хлебами слов,
Посулом рая третий... Для ослов
Годна и сказка о пересозданье,
О перевоплощенье душ и тел,
Тут всё годится в дело!.. Только дел
Серьёзных и не видно. Век за веком
Когорты, касты мулл, попов, жрецов,
Всяк по своей тропе ведя глупцов,
Цель общую: восстать над человеком
Преследуют: восстать и уберечь
В повиновенье стадо, чтобы течь
И далее своим привычным руслом
В единый и великий Океан.

А там сольются реки христиан,
Магометан, буддистов... Тихим, грустным
Вопросом кто задался из вождей
Духовных – для чего делить людей.
На секты, касты, если свет единый
Всех осенит? Вопрос наивный. Нет,
Не мог он не задаться. Но ответ,
Столь очевидный, тёмною рутиной
Догматов, теософских чар и притч
Всегда затянут наглухо: постричь,
Загнать в ряды и аккуратным строем –
Вперёд, рядами!.. Вот где цель. А средств
Не жалко. И неважно, что Творец
Навряд ли умилится тёмным роем
Разноголосых, вздорящих слепцов…

Из главы девятой

А самый страшный из запретов – вот он:
Запрет на мысль!.. Простой пример: пары
Под гнётом держат лишь до той поры,
Покуда прежний пар не отработан,
Покуда не настал иной черёд –
Брать новый пар в рабочий оборот.
Но ежели хоть малого исходу
Не станет силе этой – разорвёт
Любой затор, и чем сильнее гнёт,
Тем взрыв страшнее... Это идиоту
Понятно, непонятно лишь одно,
Как те, кому по сану вменено
Об этом ведать и глаголать, вещи
Элементарной не поймут: нельзя
Мысль удержать в крови, она, сквозя,
Клубясь в пространстве замкнутом, зловещий
Всегда исход отыщет... Но тогда,
Уже тогда с ней в мир войдёт беда,
И вспомните тогда и день вчерашний,
И этот, и мой бедный МЫСЛЕЗОР,
Ведь он и призван был найти зазор,
Через который мир пронзится страшной,
Кромешной мыслью!.. Но тогда уже
Не жди Преображенья ни в душе,
Ни во плоти, где кровь одна, бунтуя
И сатанея, не ограждена
Доглядом зорким, хлынет, как волна,
И смоет мир Господень подчистую!..

    Из главы десятой. Спор с Донатом о сущности поэзии
   
    …а вы, поди, решили: бедный пращур,
    Мол, он был косен, точно звероящер,
    Мол, он не сознавал греховности
    Пути, которым шествовал… точнее,
    Был вынужден, в соблазне сатанея,
    В прельщеньи, древле принятом, идти.
    Нет, мир с тех пор кроится слишком нагло,
    И не у Прометея – у Геракла
    Был человечней, мужественней путь,
    Но чтоб уже вконец не потеряться,
    Заблудший пращур должен был стараться
    Хотя б не навредить, хотя бы муть
    Со дна сознанья или бессознанья
    Не вышатнуть на свет – все заклинанья,
    Все обереги, заговоры что
    Как не система самообороны
    От корневых энергий?..
    Только кроны
    Он в мир из недр выносит, да и то
    Уж так порой гудят они, нестройны,
    Так колобродят, что рождают войны,
    И восстаёт звездой над миром Злость.
    А разбуди-ка ту, что в недрах дремлет?..
    Назвалось электричеством, что древле
    Божественной энергией звалось.
    Ты посмотри, и ныне над жилищем
    У доброго хозяина мы сыщем
    Конька резного, или петушка,
    Доску-огниву и лобан с коруной,
    Причелины, подзоры... Это ж руны!
    Их дешифровка не для простачка,
    Не для того, кто праздной изукраской
    Счёл эти знаки. Пращур наш с опаской
    К сокрытым силам подходил, рубя
    Те солнечные знаки, обереги
    От молнии, от скверны в человеке
    Нечистом, и – от самого себя.
    Да-да, и от себя! Он знал с кем биться,
    Он знал, что в тёмных недрах ад клубится,
    Лишь заговором вытеснен, что звать
    В мир Слово – значит рыться в жгучей ране,
    Что можно им, смирённым в косной пране,
    Глухую древность электризовать
    И вызвать к жизни то, что неготово,
    И, растревожив Змея Золотого,
    По жилам пропустив его, сердца
    Безвинные изранить... Вот где корень
    Всех зол, и если ты в своих упорен
    Блужданиях, будь честен до конца,
    Ответь, ужель не знал или не заметил
    Как Слово ранит мир?..»
   
    И он ответил,
    Сказал мне то, о чём лишь смутно я
    Догадывался встарь: о чёрном свете,
    Клубящем Слово… Это о Поэте
    Шла речь, а не напевах соловья
    Словесного, о вечном балабоне…
    Он был подавлен.  Тонкие ладони
    (Всё не в отца!) виски сжимали...
    Вдруг,
    Забыв про чай, про мёд в долблёном жбане,
    Унынье сбросив, будто оправданье
    Себе нашёл, он встрепенулся:
    – «Круг,
    Конечно, замкнут. И горька, наверно,
    Расплата за полёт, за все инферно,
    За все фантомы, впущенные в мир,
    Но если мы – представим лишь – в походе
   (А так оно и есть!), в любом народе
    Быть должен тот, кто вычертит пунктир,
    Кто держит связь и Слово, тот, кто реку
    Поможет одолеть, к иному брегу
    Переводя людей:  ни бродов нет,
    Ни переправ кругом, один прибрежный
    Тростник поёт... но в песне, безнадежной
    Для  «малых сих», Весть различит поэт.
   
    Из главы десятой. СИЛА ВТОРАЯ

    Чуть помолчал Донат, и с горьким смехом
    Добавил, подытоживая: «Грех им,
    Возможно и скостится – тем, связным,
    Тем, кто как встарь, казал дружинам княжьим,
    Прощупывал сквозь ночь ко станам вражьим
    Притопленные броды, обходным
    Маневром реки, рвы одолевая
    Незримо для врага, чья тыловая
    Стена всегда слабей... Но кто здесь враг?
    Хромает – усмехнулся вновь – сравненье.
    А вот еще, как говорится, мненье –
    В миру поэт не воин, а дурак,
    Что, вероятно, к истине поближе.
    Но, лепеча невнятно и бесстыже,
    С восторгом уловляя в силовых
    Полях вселенной некие сигналы,
    Кем он уведомлён, что те каналы
    Не магистраль соблазнов мировых?
    Кто может поручиться, что – от Бога,
    А не от Сатаны?.. Сладка эклога,
    Элегия, поэма... откажись,
    Попробуй, от соблазна образ дивный
    Пристроить в дольний мир, такой наивный,
    Что и химеру демона за жизнь
    Возвышенную примет в простоте он,
    Превознесёт!..  Хотя какой там демон, –
    Несчастное по сути существо...
    ***
    Да я и про себя! – Воскликнул пылко
    Донат, опередив мою ухмылку –
    Всё знаю, а с собою ничего
    Поделать не могу... Ведь вот и батя
    Горюет... но, казнясь и виноватя
    Себя, – тут Бог свидетель! – лишь себя,
    Опять, как только «позывной» заслышу –
    За стол, к себе... А там, пойми, не вижу
    Как слово входит в мир, и мир дробя,
    Сквозь образ проступает новый образ,
    И словно в зеркалах кривых коробясь
    И пересотворяясь, мир уже
    Сквозь наслоенья образов иначе,
    Чем был задуман, видится...  Тем паче,
    Задуман цельным был, и цельным же
    Дан человеку... Не одну харизму
    Поэт в судьбе меняет, но сквозь призму
    Причудливых видений целый свет
    Подробно преломляя, с линзой сходен,
    Невольно искривляет весь Господен
    Мир, самодеформируясь, поэт.
    Добро бы только сам! В конечном разе
    Всяк волен сумасбродствовать, в экстазе
    Тьму выкликать, но счёт особый тут:
    Придут другие, и бессильны сами
    Осмыслить жизнь, уже  е г о  глазами
    Окрест происходящее прочтут,
    В том случае, конечно, если ярок
    Огня источник, если не огарок
    Какой-нибудь, не конченый прохвост,
    А тот, кто жар в себе переплавляет,
    Кто этот жар лучом переломляет
    В самом себе,  а этот жар – от звёзд
    Идёт?.. Кто скажет нам?

Из главы десятой

     …– И ведь вот что скверно! –
    Взвинтился вновь, мгновенно позабыв
    Про мой вопрос, настолько безучастный,
    Насколько жрать хотелось, и опасный
    Огонь в глазах (не в печке!), снова взмыв,
    Речь раскалял – ведь вот рубеж предельный! –
    Здесь истина, как Целое, и цельный
    Мир, с вертикали свергнутый, в кусках
    Дробится – в плоскостных, в горизонтальных,
    Зеркальных пусть, но индивидуальных,
    Не очень обязательных мирках, –
    Ведь вот что отвратительно!.. И болен,
    Здоров ли разум, я ему не волен,
    Поскольку чей-то проводник... но чей?
    Друзья поют одно: талант, мол – благо…
    О том же и опальный бедолага,
    Увещевал меня... Уж с ним ночей
    Бессонных промотали мы бессчётно,
    Учёный человек был... Да учёно
    Не всюду же разумно?.. Впрочем, я
    Смолкаю здесь. Не просто благодарен
    За притчи, за архив, что мне подарен,
    Я не Господь, и батя не судья
    Покойничку... А всё-таки, пусть грубо,
    Но кто здесь вправе подтвердить, что любо
    Создателю созданье твоего
    Рассудка и наитья? Кто измерит
    Крушенье или взлёт, удостоверит
    Причастность к небесам?..»
    – «Да отчего
    К высотам, к небесам?..» Признаться,
    Тут замыкался круг, и разминаться,
    Фехтуясь откровеньями, черёд
    (Притом вполне естественно), сменялся
    Иным – и судьбоносным!..
     ***
    Я поднялся
    Из-за стола...
    «Час пробил? Так вперёд! –
    Скомандовал себе, – лишь ночь на споры,
    А в случае удачи – и на сборы,
    Покуда нет родителя...  Итак, –
    Мой ход!»:
    – «Да отчего же так надменно
    Судить, паря над миром, непременно
    Ревнуя к небесам? Любой чудак
    (Я здесь не о тебе) всегда уверен,
    Что если уж не Всеблагому вверен,
    То присным-то его – наверняка.
    Но ты же, брат, ведь ты статья иная,
    И столько о себе, о даре зная,
    Зачем валяешь Ваньку-дурака?..
   
     Из главы десятой.
   
    Вот идол несвободы, фарисейства,
    Начётничества...  Страшный грех расейства –
    Культ умиленья гением больным.
    Неважно, что несчастен эпилептик,
    «Он гениален! Он великолепен!..»
    А каково ему? Его родным?
    Вот где жестокость, вот бесчеловечность! –
    За чей-то счёт, ведь не за свой же вечность
    Здесь куплена… а ты представь, что твой
    Сынок родимый хвор. Но – гениален.
    Не хочешь? Страшновато? Пусть нормален,
    Да здрав?.. А как же «гений мировой»?
    «Да чёрт с ним!..»…  А-а, вот здесь-то ты оценишь
    Чем куплен он, вот здесь и переменишь
    Взгляд на него. И что увидишь вдруг?
    Увидишь сонм горячечных фантомов,
    В мир впущенных, гигантов или гномов,
    Смыкающих собой порочный круг:
    Они уже в фаворе и в почёте,
    Ливрейные швейцары в позолоте
    Их пропускают в лучшие дома,
    Они законодатели всех мнений,
    Всех мод... И вот уже научный гений
    Их вверг в реторту точного ума,
   
    Из главы десятой главы
   
    Но есть ведь и здоровые? Вопросом
    (Каким-нибудь Толстенным Ломоносом)
    Ты вроде бы здесь вправе попенять.
    Сомнительно. Но предположим даже, –
    Кто их отсортирует, кто докажет
    Их здравие? – «Селекция» опять?
    Не стоит, брат... Уж если тронул лиру
    И звук извлёк трагический, ты миру
    Чужой теперь, чужой почти всему:
    И воровству глобальному, и драным
    Воришкам, и дебилам, и профанам
    Высоколобым – чужд... Вот почему
    Ты в суть проник: меж ядерным деленьем
    И мировым  на образы дробленьем
    Неосязаем в сущности разрыв –
    Единый крах и блеф!..
    ***
   
   
  …И даже поле,
    Да, золотое, хлебное – не боле,
    Чем ядерный, заторможённый взрыв.
    Смотри – вот солнце. Вот – земля. Взрыхляет
    Луч почву по весне, и расщепляет
    Ядро в ней погребённого зерна,
    Оно взорвется – колосом, и зёрна
    Опять умрут, и вспыхнут непокорно
    Полянкой колосистою... Она,
    Заверчена реакцией цепною,
    Уже всё поле золотой волною
    Зальёт в свой срок осенний... Посмотри,
    Представь: идёт ускоренная сьёмка
    Под ракурсом магическим, где ёмко
    Весь ход зерна, снаружи и внутри
    Охваченный волшебным обьективом,
    Тебе предстанет колоссальным взрывом,
    Взбесившейся энергией зерна,
    А солнце – детонатором...
    ***
    Преданье
    В старинных рунах есть, что мирозданье
    Переплывали люди, времена
    Любые одолеть, любое небо
    Энергией божественною хлеба
    Умели их ладьи, сам чёрный нерв
    Материи пронзать могли их светы –
    Те маленькие солнышки планеты,
    Которые мы жрём, собаки, нефть,
    Кровь наших предков, грузим в бензобаки...
    Мы не собаки, нет, мы вурдалаки,
    Из праны мира тянущие кровь.
    Задуманная богом светораса! –
    Ау!.. Дробится солнечная масса
    На мириады мизерных костров.
    Скажи, зачем посредник между мною
    И солнцем? Для чего опять весною
    Оно должно вскормить зерно и злак?
    Зачем потом их жрут козлы и свиньи?
    Затем, чтоб в свой черёд я вместе с ними
    Сожрал кусочек солнца?..


  Из главы тринадцатой. ПЕРВАЯ СИЛА. (Часть речи Учителя).

    …о, тут поднакрутить он был мастак.
    Всего не вспомню, но ошеломил
    Меня и всех, я думаю, кто был
    В тот вечер хитромудрою химерой
    Учитель наш, иль оборотень... Он
    Поведал чуть не шёпотом, на тон
    Интимный перейдя, что нашей серой,
    Животной жизни ввек не перейти
    Рубеж безвидной смерти... Взаперти
    Мы все живём, во тьме, в земных оковах,
    А то, что солнце сверху нам дарит –
    Лишь крохи…. Униженье, мол, царит
    Во всех долинах наших и дубровах,
    Мол, дети солнца, солнца самого
    Отжимки цедим, только и всего,
    И униженье многовековое
    Сквозит в траве, в убоине, в зерне,
    И солнце наше только лишь вовне,
    А не внутри нас блещет, не живое,
    Но косное нам подано с небес
    Благодеянье... А в саду чудес,
    А в настоящей жизни мрак изринут,
    Там солнцем дышит человекобог
    Поскольку наконец-то изнемог
    В потоке света облик наш звериный,
    Там солнце – Царь! И все, кто там, внутри,
    Ему равнопрестольные цари,
    Там всё есть солнце, всякая частица
    Чиста, равносоставна, горяча,
    Там наша суть – суть самого луча,
    Там нашей сутью солнышко лучится!
    Вот, вот где сила светобытия:
    Там, где и он и ты – есть ты и я.
    Но как достигнуть этого накала?
    Вопрос!..
    ***
    Тут он окинул взором зал
    Опешивший и видя, что пронзил
    Его эффектным выпадом, вдоль зала
    Пошел, как бы всезнанием дразня,
    Готовностью ответа... На меня
    Взгляд устремил внезапно, и весёлый
    Блеснул огонь из мутноватых глаз...
    – «Вот вы – ткнул пальцем – спрашиваю вас,
    Вы, как я вижу, человек тяжёлый,
    Но в юности знавали же вы пыл –
    В лопатках зуд и прорезанье крыл?..
    И, гад летучий, не дождясь ответа,
    Скользнул куда-то вбок,  и там вперил
    В девицу взор... И снова воспарил
    Над онемевшим залом: «Это, это
    Вопрос вопросов!..   Но ответ, ответ
    Подсказывает жизнь сама: поэт,
    Художник, музыкант в своём начале
    Врубают авангардный ритм, поздней
    Тускнеет стиль атаки, а за ней
    Идёт пора смиренья и печали.
    Но что ожгло, что нам дарило свет?
    Как правило – начало, первых лет
    Шедевры, ибо позднее смиренье,
    Утрата непосредственности, вздор
    Псевдоморали, рыцарский набор
    Монаха, полутрупа, а прозренье,
    А самый свет лишь там горел и звал
    Быть солнцем... Даже, кажется, бывал,
    На самом деле, и его лучами
    Подпитаны все яркие слова,
    Все краски, звуки!.. Но молва... молва
    Гласит совсем иное, и бичами
    Морали загоняет в ночь, в кювет,
    В небытие тот юношеский свет:
    Мол, этот стиль опасен, агрессивен
    (Сам стиль, заметьте!), это, мол, фашизм,
    Всю эту дурь, весь этот атавизм
    Резон душить пока ещё пассивен
    И облечён в изящное, потом
    Он, в мир войдя, мир обратит в дурдом...

      Из главы четырнадцатой. СИЛА ВТОРАЯ
    
     …каверна человеческого рода!..
     Смотри в какой гармонии природа,
     Особенно недвижная: скала,
     Земля и глина... даже и растенье!
     В нём нравственность и цельность, средостенье
     Благого ритма мира сберегла
     Какая-то целительная сила...
     Открытое пространство подкосило
     И расшатало нравственность, смотри,
     Уже и зверь не целостный – коварный,
     Подвижный, хищный!.. Ритм утратив, тварный
     Мир искорёжен, взорван изнутри.
     А человек, тот сотворил кумира
     Сам из себя, из жизни... А для мира
     Жизнь, может быть, – лишь опухоль, в мирах
     Растущая подобно метастазам,
     Сама себя плодящая… А разум?
     А мысль, в миры вселяющая страх?
     А если мысль – лишь сатанинский вирус
     В космической программе?.. Тихо вырос,
     Виясь в махине Божьей, мировой,
     И в нежную механику внедрённый,
     Урочит код таинственный, мудрёный,
     Курочит ход сакральный, круговой...

     Из главы четырнадцатой
   
     Давненько ясно всем что он такое:
     Кому-то в нём роскошные покои,
     Кому-то поскромней, ну а кому
     На кухоньке, под лесенкой местечко...
     И это ничего ещё, коль печка
     Ненастьями затеплена в дому,
     А стужи да ненастья в мире грешном
     Считай, что без конца... А всем-то где ж нам
     У тёплого пригреться камелька?
     Бездомные, голодные, нагие
     Со злобой озирают дорогие
     Лепнины, кружева особняка,
     А там особняком жирует горстка
     Господ, холопьев их... Но вот загвоздка –
     Что делать остальным? Взять топоры?
     Дом подпалить, чтоб к небу пламя взвилось?
     Испытано.  Теплей не становилось.
     Неравенством скрепляются миры...
     Нет, брат, насильем мира не поправить,
     Своя в нём иерархия... И славить
   
    Из пятнадцатой главы. ПЕРВАЯ СИЛА
. 
    …конечно, перебродит, отстоится,
    С годами молодой, лихой огонь,
    Но жизнь, но жизнь-то учит: только стронь
    Дурную силу, дай лишь расходиться,
    Сдвинь из-под спуда загнетённый мрак –
    Зальёт, затопит всё, и кто здесь враг,
    И кто здесь друг, в давильне сатанинской
    Не разберёшь, давай, вставай страна
    И ярость благородная, война
    Всё спишет, шабаш хрюкающий, свинский
    Зальётся кровью, дремлющая донь
    Из древности восстанет… Но в ладонь
    Уже не меч ты вложишь благородный,
    Гарцуя на коне, но вся та грязь,
    Которую носил в себе, казнясь
    И каясь, весь тот хаос первородный,
    Помноженный на опыт и века
    Бликующего разума, слегка
    Подкрашенный и претворённый в ужас
    Слепой цивилизации, блеснёт
    Огнём над миром, выйдя из тенёт,
    Бредовым откровеньем обнаружась…

   
    Из пятнадцатой главы. ПЕРВАЯ СИЛА

                …посмотри
    На землю, где простые рыбари
    И пахари безропотно, бесслёзно
    Свой крестный воздают Тебе оброк,
    А их – за что? За что Ты их обрёк?
    Ведь первые они падут в той брани,
    Оратаи, они и крепь, и рать,
    И корень жизни обречён сгорать
    Во ублаженье оглашенной дряни?
    Нет, что-то здесь не так, совсем не так...
    Ты посмотри, он не такой простак,
    Хоть сердцем и делами прост, нет спору,
    И ничего обидного я в том
    Не вижу, – да, в усердии простом
    Он на Твоей земле крепит опору
    Миров Твоих, и в голову ему
    Не забредёт, потребная уму
    Высокоразвращённому, химера
    О солнечном сиротстве, о борьбе
    С землёй… Ты посмотри, он сам в себе
    Несёт высокий свет, – ни стратосфера,
    Ни области надзвёздные души
    Его не искушают, рубежи
    Свои он знает – в центре мира твёрдо
    Столпом восставши, видит: всё окрест
    Живет и дышит солнцем; малый брезг
    Луча, взрезая почву животворно,
    Пронзит и плоть зерна, а в свой черёд
    Луч колоска пронзительно упрёт
    В плоть солнца плоть свою, и разряжая
    В себе самом и солнце, и миры
    Горящие окрест,  свои дары
    Вернёт – вернёт сторицей урожая,
    И этот щедрый видя оборот,
    Как Бог, спокоен пахарь: он орёт
    Сырую землю, достоверно зная,
    Что зёрна – это солнышки земли,
    Крупицы раскалённого вдали
    Светила... 
    Так, порою отстраняя
    Себя воображением в миры
    Космические, средь ночной поры
    Представив: вот он сам взирает чудно
    С какой-нибудь надсолнечной межи
    В подсолнечные наши рубежи,
    Что видит он? Мерцающую трудно
    Планетку нашу бледную? Луну?
    Соседние планеты?..  Ни одну
    Он не увидит с высоты чудесной,
    Увидит – Солнце, только лишь его,
    Ну, может быть, ещё вокруг него,
    Как искорки, плывущие над бездной,
    Планетки наши крохотные – вот,
    Вот всё, что он прозрит, когда прорвёт
    Мрак колоссальный потаённым зреньем,
    И осознает вдруг: мы все внутри! –
    В составе Солнца, и, как фонари,
    Заряженные солнечным гореньем,
    Одним огнём пылаем, все одно,
    И нами всё и вся озарено,
    И сам он – солнце, и зерно, которым
    Он озаряет землю, и трава,
    И все его дела, и все слова,
    Всё это – солнце, и его протором
    В мирах, планетной тягой круговой
    Он взят в единый узел световой
   
    Из пятнадцатой главы

    …ему ль томиться гиблым перебродцем
    Потемок подсознания? Скажи
    Об этаком ему, от всей души
    Бедняжке посочувствует – уродцем
    Сочтёт его: мол, брат не вовсе здрав,
    Мол, потерпи, браток... И будет прав.
    Ну как не пожалеть, найдя в томленьи
    Больного человека?.. Только вот
    Больной-то – буйный, и чужой живот
    Он вряд ли пожалеет в ослепленьи,
    В «полете к солнцу»... А лежать в пыли
    Назначена, опять же, соль земли –
    Такие, как он сам, за простодушье
    И Веру вновь наказанные... Нет
    Конца вопросам жирным...  Но ответ
    Гораздо прозаичнее, и суше –
    На жизнь твою и братьев поднят меч?
    Меча стань твёрже. Не давай посечь
    Ни род свой, ни сородичей. Чем твёрже
    Ты сам, тем ты надёжней вкруг себя
    Сплотишь своих товарищей, дробя
    Когорты вражьи... нет обиды горше,
    Чем зреть бессилие здоровяков
    Пред кознями пройдох и мозгляков...
   
     Из Главы шестнадцатой. СИЛА ВТОРАЯ

     …о Боже, что творилось в этой смуте,
     В безумье этом!.. Жаркой каплей ртути
     Она металась в белых простынях,
     И задыхаясь в чёрных, влажных космах,
     Я продирался, плыл сквозь недра в космос,
     Плыл в чёрных звёздах, в золотых огнях,
     Хотелось до конца, совсем забыться
     И в бездне бездн зарыться, раствориться
     И никогда на землю не сходить,
     Обволокнуться тёплой, млечной влагой,
     И плыть в мирах, и косной, звёздной тягой
     Протягновенный ужас бороздить,
     Хотелось раздавить её, такую
     Беспомощную, жалкую – тугую,
     Мерцающую капельку огня,
     Огня, руды, неясного начала,
     Чтоб источилась, чтоб иных не знала
     Начал, изничтожаясь, – лишь меня!..
     Но капелька упругая мерцала
     И в бездне бездн, как будто отрицала
     Саму возможность безначалья, тьмы,
     И я всплывал, влекомый долгим кликом,
     И вновь склонялся над безумным ликом,
     И вновь сквозь бездны проплывали мы...
    
     Нечеловечье жило в этой жути.
     Бескровная, тончайшей струйкой ртути
     Как будто испаряясь, отравив
     Меня блаженным ядом, умирая,
     Но плоть мою до капельки вбирая,
     Вдруг воскресала – вся живой извив:
     Бескровное тому мгновенье тело
     Как будто наливалось, золотело,
     И руки, наклонённые ко дну
     Бессильной, тихо зыблемой травинкой,
     Опять светились каждою кровинкой,
     Смертельную сгоняя белизну.
     Она опять пылала и светилась,
     Стеная и неистовствуя, билась
     В предсмертной бездне... И опять, опять
     Змеёй упругой, гибкой каплей ртути
     Выстёгивалась из огня, из мути,
     И наливалась кровью...
   
    Из главы шестнадцатой

…затворил
     Сосед-подонок, благодетель якобы,
     В бордель для извращенцев и маньяков,
     Где чуть ли не в цепях «гостям дарил»
     Таких же, как она, сирот, подростков,
     В кровавых оргиях, садистских розгах
     Зачахла б, как они… Но не смогла
     И года издевательств сладострастных
     Снести от распалённых, безобразных
     Тельцов, слюнявых старцев, и сбегла.
     Точнее, попыталась… Страшно били.
     Опять бежала, и опять ловили,
     В подвале чуть не насмерть засекли.
     Но не могла смириться. И навеки
     Узнала – принужденьем в человеке
     Привить лишь отвращение смогли:
     Кому к работе, а кому-то к дому,
     К семье, к благополучному содому,
     А ей – к постели, где должна, должна,
     Всегда и всем должна – рабыней, тварью,
     Товаром быть!.. Но, стольких «отоваря»,
     Раз навсегда зарок дала она:
     Нигде, ни с кем, хоть в золотые узы,
     Не вступит, никакой другой обузы
     Не примет от мужчины, кроме той,
     Единственной, воистину блаженной:
     Жалеть, любить... быть самою вселенной
     Для всех, сверкнувших искрой золотой
     На чёрном небосклоне... Сбился с круга –
     Она не только мать, она подруга,
     Она же родила мир этот весь,
     Она его собою утоляет,
     Владеть, принадлежать – не позволяет.
     Все одиноки, одинаки здесь...
    
     Из главы шестнадцатой.

      …я забко передёрнулся, Доната
     Вдруг вспомнил почему-то, виновато
     В себя всмотревшись… вспомнил, как в ту ночь
     Он что-то причитал (казалось бредом)
     О том, что это молчаливый предок
     В нём хочет выговориться, превозмочь
     Безмолвье, тьму корявых поколений,
     И вот теперь он сам его велений
     Не в силах превозмочь… «И вот, и вот…
     (Донат развёл растерянно руками)
     Вот, говорю... А почему стихами?
     Не знаю... ИМ так надо... И ревёт,
     Ревёт, как из дремучих древних штолен
     Во мне  ИХ  рёв, и я уже не волен…
     Поверь, я не оправдываюсь, но,
     ОНИ–ТО, предки, корчатся, безмолвны!..
     И, тёмные улавливая волны,
     Я чувствую – так мне повелено...»
    
     Тогда я не придал значенья бреду
     Донатову, да ведь и цель не эту
     Преследовал тогда, но вот теперь
     Вдруг понял, что хотел сказать он этим,
     Ведь он не современникам, не детям –
     ИХ  голосам открыл собою дверь!
     Недаром же мне чудилось рыданье
     В его словах, а может, оправданье
     Жестокой неотмирности его,
     Презрения и жалости к родному
     Отцу и дому, ко всему земному,
     Или к нему взывало родово?..
     ***
     ...я вдруг остановился, взял за руку
     За мной безмолвно шедшую подругу:
     «Скажи, ты молода и хороша,
     Я понимаю всё, я принимаю
     Зарок твой... одного не понимаю,
     Неужто не заплакала душа?..
     Пусть даже не душа, но в недрах нечто
     Таящееся, женское, извечно
     Зовущее довоплотить миры
     Еще одним блаженствующим ликом,
     Еще одним скаженным, детским криком,
     Неужто это нечто, до поры
     Молчавшее в тебе, не затомило
     Души и плоти, и ночная сила
     Кровей не потревожила?.. Пойми,
     Я это не из праздности, иль хуже,
     Корысти… Но ведь речь здесь не о муже
     И брачной кабале... И, чёрт возьми,
     Ребеночка неужто не хотела?..»

     Она остановилась, поглядела
     В глаза мои спокойно и темно,
     Так отрешённо, что мороз по коже
     Прошёл от осознанья, что, похоже,
     Здесь всё бесповоротно решено,
     Давненько решено... И – засмеялась:
     «Нет, не хотела... Знаешь слово Жалость?
     Вот то-то... Только жалость не к себе, –
     К душе… К той, нерождённой, и на муки
     Здесь обречённой, обречённой скуке
     И  тьме, произрастающей в судьбе,
     Сквозит та темень зернью в сердцевине
     Плода на свет: крыжовника ли, дыни,
     Простых ли человечков... Только тут
     Они смешно поделены полами.
     Смотри-ка: два слепца, два бедолаги
     Соединятся – третьим зацветут...»
     Она захохотала: «Правда, дико?
     Две дольки рассечённых... А, гляди-ко,
     Ведь это нужно было!.. Но кому?
     Зачем томятся два несовершенства?
     Блаженства ищут?  Кабы те блаженства
     Передавались третьему, тому,
     Ради кого всё это и вершится,
     Так ведь он тоже, тоже сокрушится,
     Когда созреет... Боже мой, едва
     Я не лишилась разума, всё это
     Когда-то осознав, ища просвета
     В дурных потёмках крови... Чёрта с два!
   
     Из главы шестнадцатой
 
     …ты, милый друг, не думай: нахваталась
     Какой-то мути, вздору начиталась
     И чернокнижием охмурена...
     Я опыт поиметь, и не отчасти,
     Имела в жизни время... и несчастье,
     А попросту, была обречена:
     Обречена всё осознать на шкуре –
     На собственной!.. Уж силу этой дури
     Я ощутила у самцов – залить
     Весь мир, всё затопить, как будто скверной,
     Непреткновенной, озверевшей спермой,
     Любой ценою похоть утолить!..

       Из главы шестнадцатой

     …мы с Никодимом много толковали
     Об этом, без него бы я едва ли
     Ответствовать могла тебе вполне,
     Но коли уж спросил, пусть ясно будет:
     На том стою, и кто меня осудит?
     И что мне пересуды обо мне?
     Я всё тебе сказала и решила...
     А жалость – разве грех? Я не грешила.
     Грех – распложать несчастных, разводить
     Кровь сукровицей... Прорва бродит в жилах!
     Но, качества стяжать уже не в силах,
     Мы принялись количество плодить.
     Куда? Уже и так мутит планету
     От этой бледной спермы!.. Или нету
     Спасенья от неё? Да и на что
     Все эти гены вьются из кромешных
     Глубин и бездн?.. Да и на что нас грешных
     Всевышний держит?.. Что-то здесь не то.
     Запутались мы все...
     ***
     Я слушал, любовался осторожно
     Её лицом, глазами... Так тревожно,
     Так вдохновенно-горестно они
     Светились, устремлённые сквозь нечто
     И сквозь меня, и сквозь меня, конечно,
     В таинственную даль уведены...
     Нет, я не смел прервать её нездешний,
     Задумчивый, проникновенно-нежный,
     Печальный голос...  Тихо, не спеша
     Мы шли. Я сбавил шаг. Но мысль мешала,
     Что не успеть до рынка ей, пожалуй,
     Сказать всё то, что вспомнила душа...
   
      Из главы шестнадцатой

     …гудел невнятно, волновался рынок,
     Меж туш парных, цветных палаток, крынок
     Сновал безумный, возбуждённый люд,
     И мне – сторонне – показалась дикой
     Вся эта масса, попросту безликой,
     Чему, чему же радоваться тут,
     Бессвязному страстей переплетенью,
     Алчбе и жажде, вечному хотенью
     Еще кусочек к жизни прилепить,
     К нелепой жизни, комковатой, серой?..
     Но, впрочем, виноват, подобной мерой
     Я не хотел бы никого судить,
     Кроме себя, конечно... Только мне-то
     Всегда лишь одного хотелось – света!
     А вот его-то и не стало мне,
     Не стало света мне, Ты слышишь, Боже?!.
    
     И лишь теперь – немножечко, но всё же
     Раздвинулись потёмки, не вполне,
     Но всё-таки раздвинулись: томленья
     И смутные порывы поколенья,
     Я чувствовал, единой волей слив,
     Дав им толчок направленный, мы к цели
     Приблизимся и в свет войдём, мицелий
     Самой идеи в мире распылив...
     ***
     Навьюченные сумками, до смычки
     Мы молча шли тропою... С непривычки
     К делам житейским, ежедневным, вдруг
     Так ясно я представил: век за веком,
     День ото дня согбенным человекам
     Заказано вертеть всё тот же круг,
     Как в штольне лошадям, одно и то же...
     С кошёлками, кто старше, кто моложе,
     От кухни к рынку, с рынка до плиты...
     И для чего все устремленья? Чтобы
     Насытить пещь тоскующей утробы –
     Все подвиги, все жертвы, все мечты?..
     Да можно ль твари этакой плодиться,
     На что?.. Тут, право, впору утвердиться
     В воззреньях манихейских... Но вопрос –
     Откуда он клубится, Чёрный Эрос?
     Ведь не случайно, в разуме изверясь,
     Пошел наш стебель крови в голый рост...
     ***
   
      

Из главы шестнадцатой


     …смотри: Адаму с Евой до паденья
     Неведом был огонь деторожденья,
     А ведом был лишь цельный, купный свет,
     Они тогда-то гении и были...
     И пали, и в осколочки разбили
     Свой Образ... И осколочков-то нет...
     Мы – след, мы тень осколков этих дивных.
     Недаром же в умишках примитивных
     Порой догадка грозная мелькнёт
     И – канет, точно в омут... Лишь поэтам,
     Наверное, дано сказать об этом,
     У них не столь тяжёл забвенья гнёт...»
      ***         
    – «Поэтам?!. – Здесь уже я не сдержался,
     Захохотал... И, устыдясь, прижался,
     Прижался, виноватясь, к ней, родной,
     Наивной, и, обиду половиня,
     Польстил: «А ты, гляди, философиня!..
     Прости, но разговор я знал иной,
     Совсем иной – с Донатом. Он обиду
     Не затаил тогда, и ты ей виду
     Не подавай, я, правда, не со зла...
     Мне странным  показалось: так похоже
     Сложился разговор... Одно и то же
     С Донатом ты сегодня изрекла.
     Вот только ты и вправду о рожденьях,
     А он своё – о творческих виденьях,
     О распложеньях образов и снов
     Единосущна мира, о дробленьи
     Единого, в итоге – преступленья
     Всех горних, да и дольних всех, основ.
     Стихи ведь – те же дети. Но – из Слова,
     А не из крови... Вроде бы, худого
     Здесь ничего и нет. Но посмотри:
     Горел стручок, на солнце вызревая,
     Божественные ядра наливая,
     Зелёные, как в листьях фонари,
     Он только вызревал ещё, но где-то
     Уже таилась Вора, иль Поэта
     Тень хищная – не дав созреть зерну
     И пасть, и встать великим вертоградом,
     Тень проросла сквозь изгородь, и хладом
     Остановила Вечную Весну,
     И репнул, не дозрев, стручок, и зёрна
     Иссохнув, покатились вниз покорно
     В разинутые, алчущие рты,
     И захрустели на зубах, и крохи
     Пошли пересыпать века, эпохи...
     Вот так и Слово репнуло...
     ***
      А ты –
     «Поэт! Поэт!..». Да посмотри что ныне
     Осталось от поэта: дух гордыни,
     Да дерзость, да тщеславия позор...
     Донат, тот ладно, шибко не гордится,
     А посмотри во что иной рядится
     И что внутри иной скрывает вор…

   Из главы шестнадцатой (об андрогинах)

      …о них есть древний миф...  Но ты откуда
     Про этакое слыхивала чудо?»
     – «Да всё оттуда... баял Никодим.
     Не в этом дело, просто я хотела
     Напомнить о гигантах тех: два тела,
     Два духа, мощно слитые в один,
     Четырёхруки и четырёхноги,
     Ходили колесом они, и боги
     Могущества такого устрашась,
     Однажды рассекли их, неповинных,
     И с той поры в тоске о половинах
     Они живут, горюя и крушась.
     Ведь их не просто, бедных, разлучили –
     В народах, в поколеньях заключили,
     Теперь поди, сыщи родную ту,
     Единственную в мире половинку...
     Да где там половинку – четвертинку,
     Осьмушечку найти невмоготу!
     Пораспложались, спутались с чужими...
     И по сей день дробятся... А ведь жили
     В гармонии, в таком ладу с собой,
     Что не искали страсти утоленья
     В самодробленьи, в саморасщепленьи,
     Они ведь жили гениев судьбой,
     В такой любви, что кажется и ныне:
     Совсем не от тоски, не от унынья
     Воистину влюбленные порой
     На жизнь свою накладывают руки –
     От довременной, светоносной муки,
     От горькой невозможности второй,
     Единственной своей сыскать частицы...
     И если вдруг привидится, помстится,
     Что вот она сверкнула, обожгла
    
      Из главы шестнадцатой

     …не странно ли тебе, что я, шлюшонка,
     И, в общем-то, пропащая душонка,
     Да-да, не суетись, не хлопочи,
     Как будто я сама не знаю меры
     Своей, такие странные химеры
     Ношу в себе?.. Нет, лучше помолчи.
     Сама скажу. И повторюсь, пожалуй:
     С кем пожелаю – лягу!.. Только жалость
     Ведёт меня и держит на земле.
     Я знаю, это свыше мне положен
     Такой вот путь... И ты меня не должен
     Винить в распутстве, глупости и зле.
   

     Из семнадцатой главы

    …вселить нам в души... Странно, что мы знали
    О нём? Да ничего почти. – В годах
    Не старых. Не болтун. Не вертопрах.
    Судьба его подвигнула, жена ли
    В столь тихие места? Ходил слушок
    Меж баб: пережила сильнейший шок
    Супруга, мёртвым первенца родивши,
    И помрачилась, и обет дала
    Молчания. От мира отошла.
    Затворницей живёт, монашки тише.
    Да, что-то, знать, и вправду там стряслось,
    Коль никому из нас не удалось
    Лица её, закутанного в чёрный
    Монаший плат открыто разглядеть;
    Стол сладит, самовар, и вновь сидеть
    Уходит молча в угол закоморный.
    А что да как – хозяина пытать
    Нехорошо... Свой крестный отстрадать
    Путь на земле не попусту положен
    Всем нам, положен свыше, и уж тот,
    Кто в силах – крест свой молча понесёт,
    Который послабее, тот возропщет.
    Ну, наш – скала.! Такой, казним судьбой,
    Ни плачем не возропщет, ни божбой.
    А ведь совсем не стар, едва ль за сорок.
    Всегда подтянут, строг, серьёзный вид...
    Сперва подозревали – норовит
    Подмять тут кой-кого, мол, новый ворог
    Нагрянул тароватый – с молотка
    Пойдёт теперь скупать наверняка
    Дела у горемык, кто сел в банкротах.
    Ан просчитались. Не временщиком
    Повёл себя. С прицелом мужиком.
    Смекнул, что на расхлябанных широтах
    Среди пороков корневой порок
    Нехватка переправ, мостов, дорог,
    Что здесь-то и стянуть бы главный узел,
    Великие пространства увязать
    Тугим арканом...
    ***
    Вроде, грех сказать,
    Но этакую ширь и я бы сузил.
    Я понимаю, целостность страны,
    Пространства… Не зазря ж они даны!
    Мистическое что-то есть в просторах
    И рубежах...
    Был сон такой: лечу
    Над Родиной и памятно черчу,
    Как в атласе,  границы... Часть которых
    Размыта странно... И во мне тогда
    Всё взвыло – часть души отняли!..  Да,
    Здесь тайна...
    
    Но вот партию сырья
    Доставить в отдалённые края –
    Намаешься! Знаком не понаслышке.
    Там затопило брод, там развезло
    Дорогу непогодой, как назло
    Мост разобрали старый на дровишки,
    А новый не поставили. Беда…
    Вот так сидишь и едешь в никуда.
    Не то Европа: малые просторы
    Ухожены, увязаны, там знай,
    Товар туда-сюда бери-гоняй,
    Вот и гоняют, и воротят горы.
    А мы все разговоры говорим,
    А мы в болотах троп не проторим.
    Мечтательный народ!.. Такой уж, право,
    Задумчивый, что зло порой берёт:
    А взял бы кто в хороший оборот
    Такой народ, чтоб чертова отрава
    Мечтательности с потом вышла вся!..
    И ведь не раз пытались. А нельзя.
    Возьмёшь в ладонь – перетечёт в другую,
    А там опять... Послушна, а всегда
    Неодолима. Это как вода,
    Ну как отформовать ее, такую?
    Тут не отформовать, не замесить.
    Вода и есть вода, её  п р о с и т ь
    Самой пролиться много благодарней,
    Чем понуждать... Но ведь смотри, ведь есть
    Такие среди нас самих же, здесь,
    Кто сам большой, кто без нужды угарной,
    Дурь осадивши, со младых ногтей
    Старается для сердца, для людей…

    Из семнадцатой главы

    …в тишине
    Внезапно подкатившей, стало ясно,
    Что именно вот он, такой, как он,
    Сейчас найти способен верный тон
    И утвердить то  НЕЧТО, что согласно
    С душою не единого, не двух,
    Но выразить какой-то общий дух,
    Давно витавший в смуте, в предгрозовье
    Растерянной общины, ухватить
    Крепёжную, невидимую нить,
    Навершье увязать и понизовье…
   
    Из семнадцатой главы

    …с разбродом и шатанием. Пора.
    Довольно затрапезного добра
    Перевидали мы, пора и дело
    Помалу обновлять, а для того
    Возьмём-ка, для начала, у всего
    Народа спросим: на кого тут смело
    Ответственность могли бы возложить?
    Ну, тут она пошла круги кружить,
    Вся наша краснобайщина!.. Однако,
    Как выяснилось, в этом был и прок –
    Уставшим от глаголанья, урок
    Он дал в тот самый срок, как будто знака
    Какого ждал.

Из  главы восемнадцатой

…да я и сам не так же ли однажды,
Испив глоток, вдруг осознал, что жажды
Стиринным бытованьем не избыть?
И вдаль пошёл, тоской своей ведомый,
И голос Тот, безверхий и бездонный,
Не забывал то жечь, то ознобить...
А может, и Данила, и Данила
Из тех, кого тревожно поманила
Неведомая силища?..  Бог весть...
Тем лучше. Тем вернее будет спайка...
    
А вообще хорошенькая шайка
Наметилась. Сумею ль их завесть?
Да нет, не то! Суметь – необходимо.
А что до странной дружбы... Никодима
И впрямь занятно знать: всесведущ, дюж.
Скорее же всего здесь и не нужно
Гадать особо, – искренняя дружба
Двух одиноких, неспокойных душ...
***    
Изот... Ну, этот, правда, не речистый.
Сидит, молчит. Порою взгляд свой мглистый
Подымет, стол окинет и опять
В себя уходит, точно полусонный
Хрестоматийный страж на бастионной
Полночной службе: только бы поспать.
Ан нет, не спит. Огонь вполне бесовский
Порой сверкнёт в оглядочке, столь жёсткой,
Что ясно и без слов – отменный страж.
Куда как зорок. Службу знает крепко.
Когда еще знакомились, так цепко
Всмотрелся, оценил весь антураж.
Всё вычислил. Все просветил мгновенно...
А, впрочем, небольшая перемена
В дому: Донат и я... Доната он
Встречал и прежде. А на мне подольше
Взгляд задержал. И вычислил. И больше
Не обращал вниманья, поглощён,
Казалось, вековой какой-то думой...
Весь облик его тяжкий и угрюмый
С Данилою разительно был схож:
Почти такой же рост, и так же крепок,
Костист, как будто страшный, мёртвый слепок
Был кем-то снят с хозяина... Ну что ж,
Такой нам пригодится. В деле нашем
И костолом не лишним будет, стражем
По крайней мере сделаем... Хотя,
Как знать, быть может, всё и обойдётся,
И миром порешим...    
Ну а придётся
Вступить в борьбу – один такой шутя
С десятком сладит... Впрочем, будет видно.
***
Признаюсь, даже чуточку обидно
Мне стало: как вошли они, тотчас
Настёнка вкруг него захлопотала,
Залепетала что-то, зашептала,
Вся засветилась, словно бы про нас
Забыла вовсе... Ласковое что-то
Молчун ей пробурчал, вполоборота
Обнял, поцеловал, и прахоря
Отбросив, к нам вошёл, сел истуканом...
Она и вьётся вкруг него, и станом
Осиным изгибается, даря
Закусочками, водочкой, поближе
Приборы подвигает: мол, прими же,
От чистой, мол, души, от сердца, мол...
И вспомнил я, она же без утайки
Сама всё рассказала! – Он у шайки
Отбил её, он в этот дом привёл!
И – отлегло в душе...
***   
А ведь, поди-ка,
Неужто я ревную? Это дико –
Дурной страстишке волю дать теперь,
Особенно теперь, когда так близко
У цели мы, когда мы страстью риска
Повязаны... Давай-ка, брат, умерь,
Умерь свой пыл. Она – сестра. Родная?
Любимая? Любовница?..  Не знаю.
А вот вести себя пора не так,
Как у людей заведено от века.
Понятно, что не только человека
Ты видишь в ней, и правильно… Чудак,
Чего тут городить? Она сама же
Растолковала всё тебе, и даже
Условие поставила, с твоим
Согласное вполне. Сейчас задача
Не разобщать, а соглашать, иначе
На мировых ветрах не устоим...
    
     Из девятнадцатой главы

    …наш древний каземат любви и славы,
    И ежели зазор найдёт – беда
    Прорвется в Башню!.. Это не вода
    Затопит рвы, но Смерть подвигнет лавы.
    Огонь и смерть!.. А имя той беде –
    Свобода!.. Но посмотрим как и где
    Она себе истоки пробивает?
    Искусами, прельщением мозгов
    Бездельников, лукавцев, дураков,
    Всех тех, кто не бытует – пребывает,
    Как бы в гостях у тестя, на земле.
    Негоже им, что в холе и тепле
    Самой земле крутиться неподобно
    Весь год, весь век, что стужа и зима,
    Грязь, непогодь и слякоть, жизнь сама,
    Уж коль на то пошло, внутриутробно
    В себе несёт. То есть в судьбе самой
    Несёт знак изначальный и прямой:
    Дан солнцу и теплу срок не бездонный
    На нашей с вами снежной стороне...
    Знак Севера указывает мне
    Суровый путь, быть может, путь студёный,
    Но уж никак не тропку к парнику
    С тропическою гнилью... Нужнику
    (Тут попрошу простить меня покорно),
    С которым жирный быт рискну сравнить,
    Естественно благоухать и гнить
    В лучах, и это даже благотворно
    Для нежной страсти мух или червей,
    Для жадных, пузырящихся кровей, –
    Какой разгул, броженье, ликованье
    Счастливых паразитов всех мастей,
    Бактерий восхищённых!.. И людей
    (Уж коль их таково именованье),
    В час оттепели, – в час их торжества –
    Пропевших миру лучшие слова,
    Заветные!..
    ***
    Но если жизнь представить
    Как жаркий, распложающийся низ, –
    Чудовищно кишащий организм
    Мы разглядим... И ежели не славить
    Его биологическую суть,
    И если беспощаднее взглянуть
    На жизнь, как на помойку мировую,
    То станет ясно: ей наверняка
    Быть должно подморожену слегка,
    Дабы не вызвать язву моровую
    В разумный мир, дабы высокий строй
    Восстать мог над горячечной игрой!..
   

     Из девятнадцатой главы

    ..да-а, как тут ни крути, а надо, надо
    Признать: был благодушен Пров Кузьмич.
    Теперь спроси – не сразу и постичь
    Как мы могли избрать его когда-то?
    Однако же, избрали... Всяк в душе
    Прикидывал, однако, – с ним уже
    Я развернусь! При нем уже на воле
    Крыла расправлю!.. Только вот крыла
    Расправили другие, и пошла
    Вся эта свистопляска... Но уж коли
    Такое пережили мы, теперь
    Сам Бог велел открыть другому дверь…



   
      Из двадцать третьей главы

     …а там и слухи поползут уже,
     Гляди-ко, мол, якшается и с тем,
     И с этим, а сажали не затем
     На должность новичка, чтобы меж службой
     Впал в кумовство, с полгородом водясь.
     С соседями – тем паче...
     Отродясь
     Я к людям не навязывался с дружбой,
     Особенно к чиновным...  Нелюдим?
     И что же. На крылечках посидим
     Вечерней зорькой, молча перекурим,
     И так же распрощаемся, едва
     Кивнув друг дружке...  И на что слова?
     Всё ясно и без слов... А то, что хмурым,
     Как и хозяин сам, глядится дом,
     Сад одичавший с брошенным прудом, –
     Не по-хозяйски это всё, конешно.
     Да ведь и прежний (знатного купца
     Наследничек) хозяин без конца
     Отсутствуя, лишь бражничал кромешно,
     Проматывал накопленное впрок
     Отцом, усадьбы, дома не стерёг,
     Лишь псов голодных поразвёл в округе:
     С цепи сорвавшись, псарню разнеся,
     Ночами выли – страсть! Округа вся
     Тряслась от страха... Особливо суки,
     Недавно нарожавшие, страшны...
     Так мы их всех, виновных без вины,
     И порешили миром... А по чести
     Облаву на таких бы вот сынков
     Устроить, не на псов, – на мозгляков,
     Отцовы разоряющих поместья.
     Да что поместья, – память об отцах!
     Да вишь, закона нет... Уж мы в сердцах
     Решили, было, прав лишить наследных
     Поганца... ан, хранила стервеца
     Судьба: как раз нашёл себе купца,
     Да и какого! Явно не из бедных:
     Рядились недолгонько. Утром встал,
     Гляжу – хозяин новый... Он и стал
     У нас теперь законником первейшим.
     Конечно, не хозяин...  Но уж здесь
     Причина, как-никак, а всё же есть –
     И одинок, и делом тяжелейшим,
     Всё занят, а семьёй обзаведясь,
     Как знать, когда ещё наладит связь
     С мирским укладом... Впрочем, без особой
     Надеждишки на то – ни с кем из баб
     Не водится.  Мужскою, что ли, слаб
     Силёнкой? Ни с одною ведь особой
     Из наших не встречал его никто,
     Всё сам да сам...  Нет, что-то здесь не то...
     ***

     Из двадцать третьей главы

     …нас, дышащих угарно и плодящих
     Самих себя всё жарче, всё жадней...
     Тут поневоле согласишься с ней
     И сил, нас деликатно изводящих,
     Теперь, пожалуй, с гневом осудить
     Не сможешь, – ведь могла бы изводить
     И не в таких количествах, однако!
     Подумаешь, всего-то и дала
     Холеру, спид... Спасибо! А могла
     Такая засосать нас всех клоака –
     Паси Господь... И вот что мне пришло
     На ум: и спид, и это, то ли зло
     Для нас, то ли добро для всей природы,
     Всё это наважденье из себя
     Исторгнула Планета, невзлюбя
     Нас, грешных: однополые уроды
     Не в силах распложаться, это факт,
     А значит – меньше войн. Гуманный акт!
     Благословить бы однополых милых...
     А не могу, противится душа.
     Не осуждаю, но и куража
     Содомского благословлять не в силах...
     ***
     Из главы двадцать четвёртой

      …– «Я не самоубийца. Знаю меру
     Подобного греха. Отцову веру
     Хотя не исповедую, но чту.
     И план подробный самоустраненья
     Даю затем, чтоб не было сомненья –
     Я к самоискуплению веду...
     Что на земле осталось от Эллады?
     Развалины. Но храмов колоннады,
     Обломки мощных мифов говорят
     О славе, о могуществе, о духе
     Самой культуры древней… А разрухи,
     Упадка избежал бы кто навряд.
     Но как они сияли звёздной славой!
     Дай Бог такое всем...  И жрец лукавый
     Не в силах был Египта попасти
     От разоренья. Свитку время – свиться.
     Но эти пирамиды, эти сфинксы,
     Все эти чудо-камни во плоти
     До нас доносят дух самой эпохи.
     Немного? Я не спорю. Это крохи.
     Но все-таки остались же они!
     А что от нас останется? Руины
     Реакторов, кладбища-исполины
     Урановые, доменные пни?
     Куда как восхитительно!.. Позором
     Покрыть себя готовы перед взором
     Времён грядущих, всех, кто посетит
     Планету нашу бедную, быть может...
     Тревожит нас? Какое там тревожит,
     Да хоть потоп! Над нами не дождит.
     А мы-то ведь немало что достигли...
     А мы не только лабиринт воздвигли,
     Мы в генные шурфы проникли, мы
     Открыли бездны тайн, часть из которых
     Весьма бы пригодилась нам при сборах,
     Когда удастся лучшие умы
     В одно сплотить, нацелить на глобальный,
     На главный подвиг: разверстать детальный
     План общей консервации земли. –
     Не в том, конечно, виде безобразном,
     В каком она теперь, но лишь в согласном
     С преданьем, то есть в том, какой нашли
     Её когда-то пращуры, впервые
     Шаги, как оказалось, роковые
     По суше пролагая...
     ***
     Из воды
     Едва восстав и шумно отряхнувшись,
     Чудовищная хищь, в ряды сомкнувшись,
     За доблестные принялась труды:
     Лес вскорчевали, мамонтов побили,
     Руду расколдовали, раздолбили,
     Как плод запретный, смутное ядро
     Первоначал... И с круга, с вечной тверди
     Вразнос пустили время, время смерти...
     За дело, в общем, принялись добро.
     Итог известен. Слишком. От глумленья
     Над всем живым, от перенаселенья
     Планета задыхается... Наш долг
     Вернуть ей облик свой первоначальный
     Пред тем, как отгостим здесь, где печальный,
     Последний скрежет наконец бы смолк...
   
      Из главы двадцать четвёртой

     …все виды спермы,
     Все группы крови, тканей, эпидермы,
     Весь костно-роговичный институт
     Здесь должен быть разобран подетально,
     Порасово и понационально
     Рассортирован,  выделен в свои
     Подклассы и подгруппы, дабы каждый
     Знал нишу для себя, когда однажды
     Свой круг очертит в плотном бытии.
    
     Как знать, а вдруг возможности науки
     Расширятся, и донорские муки
     Здесь будут ограничены всего
     Лишь каплей крови, взятою ретортой,
     Той каплей, можно будет из которой
     В грядущем воссоздать все естество?
     Тем лучше, если так, я не биолог,
     Подробностей не знаю. Знаю – долог
     И кропотлив глобальный этот труд,
     Труд по стяжанью сущего: не только
     Наш род людской, любую тварь, поскольку
     Живая, по разрядам разберут -
     Всю фауну и флору до былинки,
     До зернышка, до дышащей пылинки
     Учтут и вычислят, поставят в ряд
     И так законсервируют, что буде
     На то резон и воля, светолюди –
     Те, из других времён и далей, люди
     Всё это снова жизнью озарят.
     Но то – их воля. Наш удел потуже:
     Не лучше, а как есть (но и не хуже
     Чем есть) себя на их оставить суд,
     Пускай они решают, коль планету
     Всё ж посетят: а стоит ли всю эту
     Жизнь вновь спасать?..   
     Как знать, а вдруг спасут?
     А вдруг они оценят этот подвиг
     Самоухода? –  Если уж не под век,
     Не под завязку судную все мы
     Решились дотянуть, планету гробя,
     И не самих себя – свои подобья
     Им вверили, так  мы ли чада тьмы?..

        Из главы двадцать четвёртой

      …нет, здесь уже не нам скрипеть мозгами,
      А разум для того нам дан, чтоб сами,
      Всё осознав, могли сойти на нет,
      Чтоб и земля, планета голубая,
     От нашей лжи и скверны погибая,
     Без нас бы обрела иммунитет.
     Здесь, кажется, вопрос весьма уместен –
     А Божий Дух? Но Дух, он повсеместен,
     Я убеждён, что в каждой клетке Он,
     В молекуле и атоме волшебно
     Горит, живёт...  И разве же потребно
     Взывать о Том, Кто в нас пресотворён?
     Он воплощён в поэмах, красках, звуках,
     Да в тех же самых знаниях, науках,
     Которые на службу взяты здесь.
     Тем более, что банк, или, скорее,
     Его фундамент: книги, галереи,
     Лаборатории – уже всё есть.
     Здесь надо продолжать, лишь расширяя
     И углубляя сферы, претворяя
     Задуманное в полный свой обьём,
     Чего-чего, а времени на это
     Жалеть не стоит... Глупо, без просвета,
     Эпохами в убожестве своём
     Транжирили его на мрак и ужас,
     И вот теперь, пред светом обнаружась,
     Неужто поскупимся?.. Может быть,
     Не годы, а века пройдут, покуда
     Мы толком подготовимся и чудо
     Свершится – мир сумеем возлюбить?..
    Вот здесь-то он и кроется, мой скорбный,
     Мой тайный луч надежды – в той упорной
     Работе отреченья от себя,
     В работе трудной самоочищенья,
     В трудах прощанья с миром и прощенья
     Друг друга, в свет войдём, всех возлюбя.
     Да-да, друзья, такая вот смешная
     Живёт во мне надеждишка... И зная
     Всю призрачность её, порою я
     Все ж думаю: коль всякий так рассудит,
     Греха избудут – все, и нам не будет
     Нужды в исчезновеньи бытия,
   

      Из двадцать пятой главы

     …я сам перед женой
     Корюсь, духовнику, быть может, каюсь
     За тяжкий плод, за всех за семерых,
     За смерть её... Но в каяньях своих
     Мир Божий не виню, не зарываюсь.
     Он Сам сказал: плодитесь, чада! Сам
     Сказал, что мы угодны небесам,
     Что грех детоубийства – тяжелейший
     Из всех грехов... Зачем же мне пенять,
     Что, мол, жену заездил, что унять
     Страстей не мог?.. Да этого и злейший
     Мне враг не скажет, а она, любя
     Детей, меня – сказала, озлобя
    
     Из главы двадцать шестой

     …я был готов. И эти обороты
     Предвидел.
     – «Ты – меня? Ну что ты, что ты,
     Какие тут обиды? Все свои.
     Но я и не сулил, уж скажем честно,
     Что все прозреют разом, повсеместно.
     Тут за слоями кроются слои...
     Вот первый слой: начать с приостановки
     Всех вредных производств, боеголовки,
     Реакторы, химпромы, в общем, вся
     Искусственная муть, без коей можно
     И обойтись, по совести... Тут сложно
     Другое, без чего никак нельзя.
     Но ведь по сути кажется и это:
     А что, без электрического света
     Прожить не можно? Жили, будь здоров,
     Без банков, без чиновничьей конторки
     Совсем никак? Всё это отговорки
     Для сытых вырожденцев и воров.
     Вот слой второй: сворачиваем базу
     Товаров потребительских... Не сразу,
     Но в срок, учтённый графиком. Уж тут
     Резон экономистам потрудиться
     С расчётами, суметь распорядиться
     Резервами... Я думаю, учтут
     Ресурсы мира, выведут кривую
     Потребностей, сходящих в низовую,
     Простую область жизни – в третий слой.
     Вот в этом бы кругу и оглядеться,    
     И льготы скотовода, земледельца,
     Охотника оставить за собой,
     Но, развернувши маховик прогресса,
     Здесь важно в пастораль не упереться,
     И, вспять катя дурное колесо,
     Не совершить одну ошибку дважды,
     В лужках остановившись, где однажды
     Уже остановил его Руссо,
     Нет, путь наш дальше, путь наш запределен,
     Он вспять, до безначалия  нацелен,
     До самоотреченья!.. А баланс,
     Все бульдо-сальдо подведёт, как надо,
     Учёных и учётчиков бригада…    
     Сейчас другой вопрос волнует нас:
     Как, ты спросил, закончить это свинство?
     Тварь подлую склонить к самоубийству?
     Позволь, самоубийство – это быть,
     И продолжая поступью победной
     Торжественное шествие, весь бедный,
     «Ещё несовершенный мир» гнобить.
     Но, впрочем, суть не в терминах... Задача:
     Законы бытия переинача,
     Склонить людей на подвиг, на исход.
     Но как склонить? Какие механизмы
     Задействовать, чтоб от бывалой жизни
     Отбился и последний доброхот?
     Задача не из лёгких... И советам
     Я был бы только рад. Как раз об этом
     Нам стоит поподробней, поплотней
     Поразмышлять – всем вместе. В общем виде
     Я схему набросаю, предьявите
     Претензии свои, поправки к ней...

     Из главы двадцать шестой

      …столица не уйдёт от нас. Но после.
     Когда всё полыхнет вокруг и возле,
     Губернии, станицы загудят,
     Она сама очнётся... А деревня?
     Соблазн, как будто есть. Но время, время!..
     Покуда все расслышат, разглядят,
     Покуда раскумекают, по кругу
     Десяток раз передадут друг другу
     Чудную весть, да переврут притом,
     И, вдосталь язычищами поцокав,
     Глядишь, забудут... Тут никоих сроков
     Не станет. И не стоит о пустом…
   
      Из главы двадцать шестой

     …но тут не я ответчик. Я по пунктам
     Продолжу...
     Предположим так, что путь нам
     Деньжата приоткрыли, что теперь?
     А вот теперь, коль прежде не раскусят,
     И возгласим, что всем грехи отпустят,
     Как только сгинет человеко-зверь,
     Что заплутали мы средь демократий,
     Тиранств... Бороться вновь – чего же ради,
     Когда уж ясно, золотой магнит
     Перетянул все веры и в итоге
     Сын пагоды, мечети, синагоги
     Иль церкви всё ему и подчинит:
     Соединит в одних руках всё злато
     В конце концов... Так велика ли плата
     За униженье подлое: исход
     Из мира, где всё продано, и каждый
     Из вас, вы только вдумайтесь, из вас же! –
     Запродан, и уже совсем не тот,
     Кем в гордых мыслях мнил себя... Есть Некто,
     Кто держит нити. А марионетка
     Ход замысла не в силах изменить.
     Вот – мы, мы лишь звено из той цепочки,
     А всех вас скопом и поодиночке
     Так просто в сеть сумели заманить.
      
      Из главы двадцать шестой

     …ну, вот он, самый общий принцип схемы.
     Конечно же, её обсудим все мы,
     Но главное, я думаю, создать
     Такую атмосферу, где, чем хуже,
     Тем лучше будет всем. Всем нам. Чем уже,
     Тернистей лаз, тем ближе Благодать.
     Начало... вот где корень...  Расшатать бы
     Хотя бы городок... А там усадьбы,
     Предместья, сёла, как бикфордов шнур,
     Займутся чередом... А там – столица,
     А там, а там... Вот здесь определиться
     Пора бы со страной… и перекур
     Пора, наверно, сделать… Все сомненья,
     Поправки выложить...»
    
   
      Из двадцать седьмой главы

…уж давно
     Терзался я в себе: что ж так темно,
     Так тяжко мы живём? Ведь не в упадке
     Держава, и последняя война
     Давно отполыхала, а страна
     Как будто бы невидимым пожаром
     Сжигаема, как будто бы подзол
     Незримый тлеет где-то... Ведь позор,
     Кромешный срам, когда не слепошарым
     Окрест окинешь взглядом край родной:
     И там, и сям разор... Разор сплошной!
     Леса, озёра, пастбища, долины, –
     В избытке благодати, а смотри,
     Кругом руины, зоны, пустыри,
     Да мёртвые заводы-исполины.
     Что, некому работать здесь? Смешно.
     Бездельников, гляди, полным-полно,
     Пьянь, дым столбом по родине клубится
     (Я не об нас, наш город не таков),
     На коммуняк всё свалим, на жидков?
     Чего уж проще, взять да озлобиться,
     Причину за разор в своей судьбе
     Найти в стороннем. Только не в себе.
     Всё это сказки, если разобраться…

     Из двадцать седьмой главы

     …он проницает мировые бездны,
     Всё зримо и подвластно всё ему...
     Кому пронадлежит он?  Никому.
     Быть может, Богу?.. Может быть. Чудесный,
     Всевидящий, он свой наводит луч
     На землю нашу, сквозь заставы туч
     Идёт легко и нет ему преграды,
     С высот своих всё ясно видит он.
     И что же видит? Шарик разграфлён:
     Какие-то невнятицы, шарады,
     Его прозрачной воле вопреки
     Все в клочьях, в лоскутах материки
     Разодранно пестрят меж океанов:
     Смердит завод, дымится полигон,
     Томится пашня, взятая в бетон,
     Лишь чудом средь искусственных вулканов
     Блеснёт полоской, клинышком души
     Свет золотой – пшеницы или ржи...
     А может быть (я это представляю
     В полночной тьме), а может быть, Ему
     Потребно только это? Ничему
     Другому на земле не потрафляя,
     Он ждет от человека лишь одно –
     Он солнечное подарил зерно
     Планете голубой, чтоб золотинка
     Зерна того, разлившись по земле,
     Прожгла миры и вспыхнула во мгле,
     И проступила славная картинка:
     Вся, влагой голубой окаймлена,
     Сверкает чистым золотом она -
     Из тьмы миров!..  Воистину блаженно
     Лишь  э т о  для Него, и, может быть,
     Лишь  э т и м  грех свой давний искупить
     Возможно было нам, светло, смиренно
     Рассеивая мраки... И века
     Отпущены нам были, но рука
     Лукавая  тот замысел прекрасный
     Хитро перевернула, завела
     В тупик...
     На безобразные дела
     Глядит в печали взор благообразный:
     Нерадостен планеты нашей вид...
     А ум наш то и дело норовит
     Ещё какую штуку, железяку
     Мудрёную подкинуть, наущить
     Как половчее атом разлущить,
     Как заварганить мировую драку,
     Где самый главный человек земли
     Себя забыл бы, цель свою, в пыли,
     В крови и грязи облик человечий
     Забыв,  уничтожал таких же, как
     Он самый, земледельцев... И – рубак,
     Невольно помрачённых чёрной сечей...

      Из главы двадцать восьмой

     … – «А на ком его нету, греха?.. Грех на всяком...
     Здесь поболе, тут, может, помене, но Там
     Всё «кум» замутил… То ли цацку не дали,
     То ли чо, шибануло ль мочой по мозгам,
     Аль жена изменила, не знаю... А только
     Озверел наш начальничек. Так лютовал,
     За бараком барак, будто взял разнарядку,
     Через карцер (и всё не по делу!) прогнал.
     Дело прошлое, давнее дело... А вспомнишь,
     И взвоешь опять...  Сам же тот беспредел,
     Устроил!.. Ну, в общем, поднялася зона,
     Сколь ментов положили, сколько наших ребят
     Поломали, забили... всем накинули сроки...
     Мне, считай, повезло – с перебитой ногой,
     С черепушкой проломленной всё же очнулся,
     Огляделся – решётки на окнах... Покой...
     Хорошо! Тихо-тихо в больничке: калеки,
     Старики, доходяги... живи, не хочу.
     Санитары – военные люди, с понятьем,
     Задушевный народец, пьянь один к одному.
     На казённых харчах, на ворованном спирте
     Раздобрели ребятки... А главное, к нам
     Без придирок...  Ну чем, говорю, не житуха?
     Так ведь нет! Оклематься не дали и там.
     В аккурат к Рождеству пережрались, поганцы!..
     Ну, сперва, как положено, весь лазарет
     Обошли, все засовы, замки затворили,
     И в кандейке своей заперлись, и – вперёд!..
     В общем так, диспозицию поясняю:
     Корпус в два этажа. Корпусок небольшой,
     Но усадистый, крепенький. Прошлого века
     Кладка в пять кирпичей. Клали, черти, с душой –
     Не проскочет блоха, волос в щель не пролезет,
     Дверь – стальная... В подвале, однако, ходок
     Запасной, аварийный (это прямо под вахтой).
     Что ещё?.. Вот ещё. – Наш этаж на замок
     Запирается в ночь, он – второй. Первый – ихний.
     Ну, подсобки там разные... для процедур
     Кабинеты...  Короче, закрылись ребятки
     И накушались. Мало сказать чересчур –
     Вусмерть! Всё б ничего, да окурок
     Кто-то бросил в тюфяк - и заснули... Верней
     Здесь на скажешь – мертвецки заснули. Буквально!
    
     Мне в ту ночь не спалось. Всё о жизни своей
     Думал, думал, на звёзды глядел... Сквозь решётку
     Звёзды ночью, особенно в ясный мороз
     Зло сверкают. Особенно как-то колюче.
     Смотришь – будто бы инеем космос оброс...
     Ну, лежу потихоньку, бессонницей маюсь,
     Голова – забинтована, в гипсе – костяк,
     На верёвке – нога... Что ни ночь, богатею, –
     Дурень думкой у нас богатеет...  Ништяк...
     Только слышу: весёленький этакий, бойкий
     Треск … – как в печке сперва...  А потом – запашок.
     Чую, тянет к нам снизу... Да крепенько тянет!
     Ну, приплыли! – подумал... А уже не дымок,
     Гарь уже разьедает глаза, по перилам,
     По ступенькам дощатым, уже к нам теперь
     На этаж влез огонь... Гложет пол, окна лижет,
     Рвётся, слышно, в закрытую дверь.
     Ну а та на замке, вся в железах, оковах, –
     Та, покудова, держит, но чую, она
     Тоже рухнет вот-вот... А на окнах – решётки
     В полруки...  Это что? Всем хана?
     Что есть мочи ору, все клистиры, все склянки
     Расшвырял, всполошил всю палату... Вот здесь
     И открылось мне самое-самое, понял,
     Понял всё, кто такие мы есть
     Перед Богом, пред смертью самой, друг пред другом:
     Хоть и страшненько было, не скрою, но жуть
     Интересно кто как себя вёл в том капкане,
     Сообразив что захлопнулся он, что чуть-чуть –
     И кранты, задохнёмся!..  Что, братцы, творилось!
     Кто-то выл диким зверем, уже не зовя
     Никого, просто выл и хрипел на постели...
     Кто-то полз по палате, в отчаянье рвя,
     Раздирая бинты на себе, будто сети,
     Кто-то хныкал надсадно, с подвывом стонал...
     Но меня поразили не те и не эти,
     А два старых зека,  жаль, имён не узнал:
     Те не выли, не плакали, не суетились.
     Друг на дружку взглянули, и, точно в цене
     Не сойдясь за жизнешёчку, перекрестились
     И молчком – навсегда – повернулись к стене.
     И отплыли... Отправились, видно, в дорогу,
     Где хлеба не горят, где полынь не горчит,
     Эти – точно от Бога. И – прямёхонько к Богу.
     Бог безмолвствует. Дьявол кричит.
      Ну а я? Я не смог... Я был молод, хотелось
     Кое-с-кем поквитаться, да и просто пожить...
     Ногу вырвал (весь в гипсе), уж тут как сумелось,
     Покатился, пополз в коридор... Вот где жуть,
     Вот где мерзость открылась!.. Представьте картину:
     Как в мертвецкой, синюшная лампа едва
     Освещает... какие тут скажешь слова? –
     Полусгнившего мяса куски, всю мякину
     Полутел, друг на друга ползущих, урчащих,
     Сатанеющих... Чьи-то протезы, культи
     Подыхающих и тем сильнее хотящих
     Доурчать, дохрипеть, досмердеть, доползти!..
     Но куда? К эпицентру огня? К раскалённой
     Бронированной двери внизу?.. А зачем?
     Для чего вместе с ними я тоже, причём
     Самый первый! – Всей кровью, всей тушей палёной
     Где ползком, где рывком, кувырком, на локтях,
     По ступеням горящим, хрипя, завывая,
     Ничего уже, кажется, не сознавая,
     Волочу к этой двери свой ужас, свой страх?..
     Для чего? Я отвечу. Я крепко запомнил,
     Всем нутром, шкурой всей осознал я в тот час:
     Страх и ужас – вот всё, что хранит нас!.. И понял,
     Что на подвиг толкает отчаянье нас.
     Подвиг – значит подвинуться, двинуться далее,
     Чем другие, на локоть, на палец, на пядь,
     Это страх, что забудут тебя, и едва ли
     Там, на огненной грани спасут...  И опять –
     Страх, что кто-то (не ты!) самым первым прорвётся
     Через пламя к той двери, где, может быть, ждут
     Черти, ангелы... в общем, спасители... Тут
     Все равно как спаситель тобой назовётся. –
     Там уже притартали пожарные бочки,
     Ломом дверь подломили, но в открывшийся створ
     Только первых, и тех только поодиночке
     Можно вырвать на волю, чтобы вновь под запор
     Затолкать, запечатать, забить...  Но об этом
     Разве думаешь тут? Разве помнишь? Ты в бой
     Рвёшься, подвиг верша, – оттесняя собой
     Самых злых и отчаянных, рвущихся следом.
     Ты – спасёшься. Они? Может быть. А другие?
     Бог судья… Недостало им страха и сил?
     Значит, замыслы были у неба такие,
     Значит, слабо спасенье себе испросил.
     Но вот-вот уже рухнут опоры, стропила,
     Всех, кто в дверь не ушёл, под собой погребя
     (Между прочим, скажу, так на деле и было),
     Кто не смог, – видит Бог – отстоять сам себя.
     Ты себя – отстоял. Вот твой подвиг. (О коем
     Толковали вы здесь). Личный подвиг. Лишь твой.
     А каких-то абстрактных – я, может, тупой? –
     Не видал… Чем ни капли не обеспокоен.
     Просто люди боятся – пожара!..  Конешно,
     Здесь понять можно шире: загорелась душа,
     Истерзала подлюка, бабёнка шальная,
     Либо долг воротить не хватает гроша,
     Кто-то дом не достроил, а кто-то карьеру,
     Кто-то главную книгу не втюрил в умы,
     Вот и рвутся, коль страх есть и сила, на подвиг,
    Лишь бы вырваться первым из огненной тьмы...
   
     Из главы тридцатой

     …Изот умолк, свой тёмный, приблатнённый
     Сведя с концами сказ. Стакан гранёный,
     Уже опять наполненный, поднял
     И тяпнул целиком, от перегрузки
     Освобождаясь умственной, и хрусткий
     Огурчик с удовольствием умял.
     Он был доволен – справился с заданьем,
     И вроде как не худо, пониманьем
     Людей и жизни вроде как поверг
     Неопытную публику в смятенье...
     А я был счастлив, пафос самомненья
     Легко простив ему, он просто мерк
     В сравненье с тем, что, кажется, качнулись
     Весы сомнений… Мы переглянулись
     С Донатом, с Никодимом – не беда,
      Что всё пока неясно…  И с Настёной
     Пересеклись ненадолго... Но тёмный,
     Спокойный взор её, как и всегда,
     Непроницаем был. Она сидела
     Как будто отстранившись, и глядела
     В окно, самим безмолвьем поясня:
     Что будет – будь. Я с вами. Мировые
     Проблемы вам решать, ну а живые,
     Житейские, те лягут на меня...
     Но самый главный узел, он всё там же,
     В Даниле коренился... Если даже
     «Личарда» поддержал меня, за ним
     По-прежнему решающее слово.
     И я ловил, стремясь понять, соловый,
     Тяжёлый взгляд. Он был необьясним.
     То вспыхивал, как будто разгораясь,
     А то скучнел... То, в сумерках теряясь
     Изотовой невнятицы, тускнел.
     Вот и теперь, отлично понимая
     Что слова ждут его, не поднимая
     Ни голоса, ни взгляда, каменел.
     Резоны ли просчитывал, как практик,
     Куражился, «выдерживал характер»,
     Показывал кто набольший в дому?..
     Но вот он потянулся... папиросу
     Размял... И я увидел – нет, не просто
     Форсит, не до того теперь ему,
   
     Из главы тридцатой

      …режим расширения в недрах её
     Такие возможности вскрыл, что сквозь сети
     Межбанковских шифров сквозя, в банки эти
     Внедряться «чудовище» стало моё,
     Пошло их шерстить электронною лапой,
     И, код дешифруя, тишайшею сапой
     Чужие деньжата на собственный счёт
     Тайком перебрасывать... Позже мой «Демон»
     Космическим руслом, не только модемным,
     Расширил мои горизонты...  И вот,
     Втихую родных фраеришек пограбя,
     Я вплыл в Океан… В планетарном масштабе
     Раскинул незримые тралы мои.
     Но всё это позже, гораздо позднее,
     Когда от обиды глухой сатанея,
     Лишь чудом не стёр наработки свои.
     Тогда-то и встретился мне мой фанатик,
     Мой «Демон», маньяк-программист, математик,
     Но голь беззаветная, право!.. В кабак
     С тоски я в ту пору свернул...  Он за столик
     Прибился ко мне с «парой слов».  Алкоголик?
     Безумной гордыней палимый чудак?
     По счастью, – последнее, как оказалось.
     Судьба его также с мечтой не связалась,
     Причина тут, правда, была посложней.
     Он шёл поперёк установке тогдашней
     На роль ЭВМ как послушной, домашней
     Машинки для скорых подсчётов, о ней
     С презрением он говорил, аж гримаса
     Кривила лицо… программист экстракласса,
     В ту пору уже гениальным чутьём
     Он чуял какие здесь бездны таятся,
     Какие обьёмы, поля информаций
     Нас втянут в себя, и – входил в их обьём.
     Коллеги, конечно же, все отшатнулись...
     ***
     Словцо за словцом, две обиды схлестнулись,
     Мы душу друг другу открыли, и вот,
     В мои наработки лишь глянув, он мигом
     Проник все лакуны, он в хохоте диком
     Зашёлся, хватаясь за тощий живот:
     «Умно! – Вопиял от восторга и злости –
     Умно микроскопом вколачивать гвозди!
     А главное – ловко!.. И кой только чёрт
     Под ручку ведёт архивиста, профана
     Прямёхонько к цели, вкруг коей обманно
     Годами кружишь, в муть и мраки упёрт,
     Да знаешь ли ты на какие орбиты
     Тебя занесло ненароком?.. Обиды
     Смешными покажутся, ты уж поверь,
     Банчишко-другой тряханёшь ненатужно,
     Все старые счеты сведешь, если нужно,
     А мне... Мне дороги открыты теперь,
     Дороги в иные пространства!..»
     И верно.
     В его бескорыстии даже чрезмерно
     Я удостоверился… И, как-то раз,
     Смекнув, что фанатик по гроб благодарен,
     Стал брать с него дань как заправский татарин:
     Программы-ловушки мне шлёт и сейчас.
   
      Из главы тридцатой

      …писак легионы у нас, Бог им помочь...
     Но где эта крыса, та мелкая сволочь,
     Каков он собой тот «крючок», паразит,
     Графу сочинивший негласную, пунктик
     О нацпринадлежности?.. Гном, лилипутик,
     Безликое нечто скорее всего.
     А сколько разбитых, раздавленных судеб!
     И кто их поймёт, кто их с миром рассудит –
     Безмолвным, ушедшим в себя самого?..
     Никто, никакая учёная сволочь
     Не скажет  зачатому в смутную полночь
     Кровей безымянных дремучий состав,
     Но сам-то себя, не ища переброда,
     Он вправе причислить ко древу народа,
     Сквозь корни его (в той же почве!) восстав.
     Обсевок, подкидыш чернявый... в детдоме
     Тужили об этом не шибко, а кроме, –
     Родился в России, считай, что русак.
     Вопросец со временем встал поострее:
     Сперва цыганёнка, чуть позже еврея
     «Разглядывать» стали во мне... Но впросак
     Попал на экзаменах (вуз-то козырный,
     Считай – стратегический!)... Только настырной
     Натурой, упорством и смёткой тогда
     Пробился. С отличием кончил. И всё же
     Достали. – Коллеги уже...  Это позже,
     Когда расправлял свои крылья, когда
     Мои разработки к себе корифеев
     Всерьёз привлекли...  Вот уж где он, орфеев
     Огонь встрепенулся в коллегах!.. Поди,
     Тогда-то они, пусть тайком, но пропели
     Свои «лебединые песни» и цели
     Достигнули – мне перекрыли пути.
   
      Из главы тридцать второй

     …да, слишком давно... Взять хоть греков, к примеру,
     Хотя бы Европу: уж там свою веру
     На прочном фундаменте вынесли, он
     Крепился веками – по крохе, по грану,
     По гимну, по мифу, покуда ко храму
     Не лёг в подоснову, самозавершён.
     Из тёмных чудовищ – сторуких, стомордых,
     Аморфных ещё, а точней зооморфных,
     Виясь из хтонических, донных кривизн,
     С лицом человечьим титаны и боги
     Сквозь миф продирались, покуда в итоге
     Лик зверя не канул в антропоморфизм.
     И боги, в сознание вочеловечась,
     Олимп заземлив, рвя туманную вечность,
     Сошли в круг времён. – В бытовые дела
     Мешались, и на спор, пометив героя,
     Судили бои, плутовали порою,
     Следили – а ну-тка, мол, чья там взяла?
     Тайком от бессмертных, во гневе ужасных
     Законных богинь проникали в прекрасных
     Земных, очарованных смертью подруг –
     Дождём золотым, или птицей небесной,
     И кровь полубога смыкала над бездной
     Отныне земной и божественный круг.
     Всё было готово... Структура кристалла
     Оформилась. Личность себя разверстала,
     Из вязкого «Мы» трудно выпростав «Я»,
     Приходу уже предлежала дорога
     В едином лице человека и Бога
     Самою органикой предбытия.
     Не зря ж столь естественно и не спесиво
     Здесь было воспринято Дивное Диво,
     Пусть даже не сразу, пусть через века:
     Скудели земной неземным просиянье
     В догматах предельного самостоянья
     Внедрилось надёжно и наверняка.
    
      Из главы тридцать второй

     …но это Европа... А наши печали –
     Иные... Ведь Русь ещё в самом начале,
     Во тьме предсознания, предбытия
     Ворочалась тяжко... Подобно потопу,
     Захватом окраинным через Европу
     Слепяще волна подкатила сия...
     А здесь по чащобам, трясинам, порогам
     Якшались ещё с Переплутом, Сварогом,
     Стрибогом, Ярилой...  Перун здесь служил
     («Новинка» последняя) княжьей дружине,
     И, важно усы золотые пружиня,
     Пред теремом став, княжий двор сторожил.
     А «подлый» народишко, как говорится,
     Русалкам своим, упырям, рожаницам
     Молился, как встарь, «новостям» вопреки:
     К заступнице, к Макоши бабы взывали,
     И Велесу, скотьему богу, свивали
     В дожинки на бороду злат-колоски.
     Россия, Расеюшка, Русь... Триединство
     В догматы просилось. Но как утвердиться?
     Как в битом «трельяже» сомкнуть цельный свет?
     Осколки миров, черепушек зиянье...
     Нет, русский не нация, а состоянье
     Души, как поэт не профессия, нет...
      
    Из главы тридцать второй

      …и вот они, три разобщённых сословно
     Пласта – «Благородный» (что очень условно),
     Ни в Бога, конечно, ни в черта, ни в сон
     Не верящий, властью могущ и утешен,
     Затем – «Основной»...  я признал бы, но, грешен,
     Признать не могу таковым, странен он:
     Учитель и токарь, строитель и докер...
     А киллер и донор? А дилер и доктор?
     Как их сочетать в «основной" этот слой?
     По среднему, что ли, как прежде, достатку?
     Но дом – погорел, по кирпичику кладку
     Кто мог, растащил – весь достаток былой.
     Кто мог... А таких вот, «могущих» в народе
     Всё гуще и гуще – в тоске, в безысходе
     Посконного рабства, в расхристанной тьме
     Стыд-совесть похерил? Не мучайся, право,
     Знак Вора над Русью взошел величаво…
     Ты честный? Теперь твое место в тюрьме.
     Слой третий – издревле горючий, бедовый...
     Но если бывал он земной подосновой,
     Престранная нынче пошла голытьба
     Из новых чудил, не умеющих выжать,
     По капле сцедить из себя, чтоб хоть выжить,
     Ни стыд свой, ни совесть, не то что раба.
     Какие тут к дьяволу интеллигенты,
     Крестьяне и прочие? Все – «элементы»
     Из «электората»… Но этот дурдом
     Завёлся у нас не вчера, не сегодня,
     Кой чёрт себе лгать: «попущенье Господне»,
     Всё исповедимо, всё в хаосе том,
     Все корни в той зыби, в пластах довременья,
     Когда в серебре и кольчугах раменья
     Дружин оттеснили от смердов князей –
     Господ «золотых», кто богов своих древних
     Извергнул из капищ, когда по деревням
     Их чтили ещё с безоглядностью всей.
     Вот здесь и отмерилась первая мера:
     Душа-то народа, народная вера
     Разбилась сословно, покастово...  Здесь
     Все корни подспудные смут и трагедий,
     Страну раздиравших в подпочве столетий,
     Раздавшись, они обнажаются днесь.
 
     Из главы тридцать второй

     …и вот разрешилась Великим Собором
     Великая сделка – вопрос, о котором
     Гудёт меж историков шум-тарарам:
     «Позор», «Компромисс», «Синкретизм», «Двоеверье»... –
     Кто как изощрится, учёные перья
     И копья ломая доныне, а суть
     Проста: под народный, под самый исконный
     Подбить, подогнать календарь свой церковный
     И праздники «их» со «своими» сомкнуть –
     Заступниц, угодничков «их», чудотворцев
     Облагообразить, голимых уродцев
     В одежды облечь, прикрываючи срам,
     В сиянья одеть, в золочёные ризы,
     И лягут дары не на тёмные тризны,
     На светлые праздники лягут, во Храм...
     И верно. Теперь, пусть нещедро, ложились.
     Ожили попы помаленьку, прижились,
     Сдружились с «поганцами», глаз поприкрыв
     На жертвы обильные старым кумирам –
     И «новых» дарили!.. Казалось бы, миром
     Вот так, год за годом, срастётся разрыв.
   
    Из главы тридцать четвёртой

     …ну, кесарь, так кесарь. Холоп, так и ладно.
     Стерпелись помалу... Оно и накладно,
     Холопа ссадить, – уж повёз, так езжай...
     Да барин опять зачудил: всех развяжем,
     Законы распишем, свободой накажем,
     На Бога надейся, а сам не плошай!
     Стоит мужичонка – коряв, половинчат,
     Была на царя вся надёжа, а нынче?
     Ни веры своей, ни деньжат, ни земли.
     Кто злей да покруче – в делянки вцепились,
     А кто послабей – отошли, отступились,
     Снялись в города, на завод побрели:
     Чего там предложат, на то мы и клюнем…
     В неволе был пахарь, на воле стал «люмпен»,
     Завод не землица, большого ума
     Не надобно лясы точить да железы...
     Уж тут и очнулись дремавшие бесы:
     «Добыча плывёт! Прямо в руки!! Сама!!!
     Какой матерьялище для революций,
     Для смуты народной! Поманишь – польются
     Стадами в загоны, чего им терять?
     Царя? Дак ить батюшку любят не очень,
     Героя заместо царя напророчим,
     А там и предьявим его вдругорядь...»