Воздаст любому слову по делам...

На Святой земле



1. Иордан


Языческих примет нахваливать не буду,
но кем-то полдень мой столь щедро освещён,
что «здравствуй» молвил мне брат Господа Иуда,
запив глотком воды тождественность имён.
Ведь тот, Искариот, скрипел за кадром тусклым,
за рыбьим пузырём, оконною слюдой...
Но трудно родники рекли иссохшим руслам,
что не устанут быть единою водой.

Что будет полон струй источник Иордана
средь спёкшихся песков и жарко-рыжих глин...
Там окунул чело в купель я покаянно
и не хотел отнять от той воды седин.
И рыба подплыла, в уста поцеловала.
Тончайшим серебром сверкнули крышки жабр.
И влажное лицо я поднял - всё молчало,
лишь в мокрые глаза дышали мирт и лавр.




2. Геннисарет


И Бог, и дьявол, спрятавшись в деталях,
траву и воздух делят пополам.
И будет так, что голубая сталь их
воздаст любому слову по делам.
А потому молчи, чурайся фальши.
Всё меньше смысла в умноженье слов.
Живи, умри. - А он плеснётся дальше,
серебряный, от галилеян, лов.

Вода, тенёта, лодок древесина -
всё подлинно и взвешено сполна.
И мускулисты бронзовые спины
ловцов. И силу кормит глубина.
Добро и зло, намешаны в чернила,
бумажный лист испишут пополам...
Пройдёшь Геннисарет и дельту Нила
и, если не иссякнет в сердце сила,
вдоль русла ляжешь, высветлен и прям.




3. Сон о Иерусалиме


Прошу тебя: оставь мою печаль
со мной. И охромевшую педаль
стреляющего лаком пианино,
похожего на чёрный катафалк,
оставь. Земляне-губы бросят «фак!»
летающей тарелке магазина.

Не нам решать. Оставь всё так, как есть,
во мне. Всё, что замедленная месть,
на нищенство умноженная честь,
влила в меня из прежних генераций –
из штофов синих, глиняных баклаг,
из завещаний дьяков и бродяг,
отцов без средств, актёров без оваций.

Оставь – я недоверчив и упрям.
Все ваши «здесь» – мне даже и не «там».
«Нигде, нигде!» – вот адрес необманный.
Опять сквозь сон я силюсь долететь
до места, чтоб в ладонях растереть
полынный лист земли обетованной.

Горячей охрой обозначен склон.
Хрипучий сурик и лимонный крон –
тысячелетней засухи работа.
И вновь разжарен добела зенит,
присох язык, и в темени болит.
Но, помню, я хотел спросить про что-то...

О чём еще по-русски вопрошать? –
кто виноват, как в сумраке рожать,
как умирать в загаженном пространстве?..
Во рту наждак, и в черепе звенит,
но я скажу: мы твёрже пирамид
в грехе тверезом, в покаянном пьянстве.

Меж Городом и Масличной горой,
свежа, как пиво чешское «Праздрой»,
кудрявится Кедронская долина.
И, если б от души воззвать «сим-сим!»,
шепнул бы в ухо Иерусалим:
«Продлим повествование, продлим.
Меж валуном вон тем и кедром сим,
вот здесь, раскрыла рот Господня глина...»