Освоение простора поэзии

Иван Чарота, доктор филологических наук, профессор


Само по себе название сборника стихотворений – «Неведомая планета» - может спровоцировать разговор о поэтических планетах, кометах, галактиках, о законах их возникновения и гибели. Но стоит отметить сразу: издание это привлекает нас не как возможность потренироваться в ассоциативности. В связи с ним возникает ряд вопросов, имеющих отношение как к автору сборника, так и к литературной ситуации вообще.
Прежде всего обратим внимание на творческих путь автора «Неведомой планеты», по нашим представлениям, не слишком типичный. С юношеским максимализмом Валерий Липневич когда-то махнул рукой на студенческую скамью, попробовал хлеба рабочего, солдата, журналиста. Печататься начал где-то на меже 60-70-х, вскоре подготовил к печати книги «Трава и дождь», «Тишина», изданные в Минске «Мастацкай лiтаратурай» соответственно в 1977 и 1979 гг.  В течение последующих лет в республиканской и союзной печати появлялись его рецензии, статьи, переводы. И вот через десять лет почти одновременно снова издаются две книги поэзии – «Неведомая планета» в Минске и «Дерево и река» в Москве.
Снова не обойти тот факт, что первая книга В. Липневича была встречена абсолютно противоположными оценками. Комплименты, которые сделали бы честь любому зрелому писателю: «Поэт… одаренный, с большим творческим потенциалом» (А. Аврутин), категорично перебивались такими выводами: «Сборник слабый», «поэт ставит задачу и не справляется с ней» (М. Мищенчук). Рецензенты не сходились ни в отношении к направлению поиска молодого автора, ни в отношении к более или менее очерченных проявлений его манеры письма, ни даже в восприятиях одного и того же текста.
Случайно ли это? Скорее всего, нет. На оценку влияло многое. И тем более то, что с самого начала В. Липневич как-то очень задиристо, демонстративно стремился показать свою нетрадиционность – прежде всего в форме. Это бросалось в глаза и так или иначе влияло на дальнейшее осмысление творчества мало еще известного поэта: в поле зрения оказывалось внешнее, антуражное.   При чём, так смотрели  тогда на В. Липневича даже те, кто его хвалил. Как было не обратить внимание на «расслабленные» верлибры, на подчеркнуто цветистые метафоры, усложненные конструкции, опосредованной – преимущественно книжной – ассоциативности.
Между тем, разглядев деревья, можно было бы задуматься и о лесе. Кроме своеволия в области формы, стихотворения В. Липневича отмечены воплощением какого-то иного контакта с окружающим миром, иного ощущения и видения его. По меркам того времени это было неприемлемо. Но, как видим теперь, такое мироощущение и мироотражение стало даже преимущественным в последней поэтической генерации. И тут уже не обойтись вкусами, не спастись упрёками: мол, теряется гармония, и мы доживем скоро до того, что даже и мечтать о ней перестанем. Что ж, меня тоже привлекает гармоничная картина мира. Но что толку пенять на зеркало? Оно дает только отражение дисгармоничной жизни. В осколках – принимаем мы это или нет – вынуждены отражаться не целые явления и вещи, а их кусочки, частицы, возникают образы, которые уже могут показывать  не то, что ожидаем, а что-то совсем неразборчивое, смутное, или, наоборот, слепящее солнечными «зайчиками».
Существен и такой момент: творческие опыты этого автора приходилось рассматривать если не чисто в контексте русской поэзии, то с обязательным учетом его. Всё написанное Липневичем по-русски (оставим в стороне деликатный вопрос: русский он поэт или белорусский) соотносилось и сравнивалось с традициями, приобретениями и, соответственно, всеми новациями российской поэзии.
Неблагодарное занятие – демонстрировать «задний разум». Тем не менее хочу отметить: те, кто знаком с творчеством В. Липневича по первым книгам, теперь едва ли подтвердят свои давнишние впечатления. Так, некогда упорный сторонник верлибра, он всё больше привыкает к традиционному стиху.  Смотреть на то можно по-разному. Кто-то будет считать это изменой давним принципам, кто-то будет сожалеть, что исчезла естественная юношеская неуклюжесть и дерзость и даже упрекнёт: вот, мол, критики причесали по своему вкусу. Но, думаю, что у нас больше оснований считать это нормальными переменами, возмужанием, которое рассталось с внешней шелухой     и поверхностным эпатажем.  Это подтверждает и содержание новых книг.  Остановимся на той, которая вышла в «Мастацкой лiтаратуре», сравнивая, где это уместно, с предыдущими минскими книгами.
Хочется, например, припомнить некоторые строки сборника «Тишина» (1979): «Туча – как растрёпанная курица. И как потерянное перо – облако у горизонта»; «Бабочка луны бьётся о стекло, осыпая белую пыль»; «Он трясет ее за плечи, как мальчик копилку, в которой упрямо звенит так нужная ему монетка…»
Думаю, что едва ли кто всерьез считает, что впечатление о поэте можно составить по нескольким строчкам.  Но процитированные строки в достаточной мере все же выявляют остроту поэтического зрения. Причем эта способность отнюдь не потерялась, а развилась, о чем свидетельствуют, на мой взгляд, многие стихотворения из книги «Неведомая планета». Скажем, даже эти фрагменты:
Смолистый рисунок на досках
похож на фотографию течения
той реки,
что текла из глубин по сосновому руслу
и впадала в небо,
ветвясь, как дельта.
Или:
Вырвались березы
из черной земли.
Только родинки
на белых телах унесли.
А также строки: «Любопытный малек метнулся из глубины, ударился о поверхность»; «Грязными руками март пьяно лапал белые холмы…»; «Лесть уходила через дырочку его улыбки, насмешливой, равнодушной…»
Уточним: могут зацепить и по-настоящему тронуть не только визуальные образы, есть у Липневича и то, что называют поэзией мысли. Ради примера можно выхватить хотя бы такие цитаты: «Облако – мечта реки о небе»; «Черными ягодами созрела белая надежда черемухи; «Истина бесстрастна, как как под напряжением нагота высоковольтных проводов»; «Жизнь – это на всем ходу один-единственный оборот вокруг оси…»
Из целиком удачных стихотворений можно назвать такие как «Друг мой, май…», «Воспоминание», «Детство», «Сюжет», «Это слово», «Куда идет тополь в мае?», «Неведомая планета».
Всё сказанное до этого вовсе не означает, что в последних сборниках В. Липневича всё хоть куда. К сожалению, обнаруживаются и заданность поэтических конструкций, и избыточная рациональность. В книге «Тишина» это выглядело так: «Уже давно старик, только старик – ветхий, пожелтевший листок бумаги протершийся на сгибах…» Что-то похожее встречается и в новых книгах. К примеру: «И брюшко – курган над погибшим героем» - это из обобщенного жизнеописания человека, который спасовал перед трудностями. Или ещё: «Перегруженный воз Российской державы» со временем превращается в «телегу Российской державы, оснащенную реактивным двигателем революции»» а потом и взлетает с» космодрома Ленинграда…»
Только непонимание, кажется, может породить текст, который начинается так: «Красная богородица, увенчанная рогами, ты возникаешь в проеме дверей из темноты глубокой, как откровение…» Тема этого произведения – корова, и название соответствующее. Что же, поэтическая корова, по законам искусства должна отличаться от обычных, и тут не задашь сакраментальный вопрос: «А зачем ещё раз изобретать велосипед?» Можно было бы согласиться, что нет необходимости вести спор о вкусах, можно откровенно признать над собой власть крестьянской психологии и соответствующего мироощущения, но как поверить, что автор процитированных строк в самом деле несет новую веру, новую натурфилософию? Он, скорее всего, ещё раз пробовал приемы, использованные в «мультфильме для взрослых» под названием «Пляжная история». Поэтому ограничимся предложением: давайте оставим корове коровье, а богородице то, что причитается только ей. Тем более, что во многих других произведениях В. Липневич обнаруживает способность глубоко чувствовать природу – не случайно образы живого мира постоянны в его книгах, да и названия говорят сами за себя – «Трава и дождь», «Дерево и река». Нет никаких оснований сомневаться в том, что поэт не осознает разницу между «высоким» и обычным.
Вместе с тем, нельзя не отметить, что содержание и поэтика «Неведомой планеты» обусловлены своим временем.  Само по себе это не несет никаких оценочных характеристик. Если брать отдельные произведения, то чаще встречаемся с положительными итогами. Но, поэт, очевидно, не может преодолеть некоторых соблазнов. Главный из них – оригинальность любой ценой. Вот и появляется корова, как «откровение», сюрреалистичная мультипликация и подобное. А другой, как ни удивительно, противоположный соблазн – стремление охватить как можно больше материала – и по темам, и по проблемам, и по жанрам. Если удачными воспринимаются стихотворения преимущественно медитативного характера, визуальные образы и лирические зарисовки, то публицистика В. Липневича производит менее сильное впечатление. Возможно, это вообще не его стихия. К такому заключению подводит и такое наблюдение: в сборниках «Неведомая планета» и «Дерево и река» почти не встречаются чистые монологи, «я»-декларации. По форме высказывания больше всего стихотворений рефлективных, внутренне диалогичных.
Авторское «я» в стихотворениях В. Липневича не отождествляется с так называемым лирическим героем, между ними, как правило, приметная дистанция, а в некоторых случаях подчеркнутая отдалённость, даже отчужденность. Можно сослаться на стихотворение «Автошарж», словно и написано специально для такого разговора, но и в других стихотворениях такое раздвоение имеет свой смысл и создает соответствующий эффект.
Внимательный читатель стихотворений В. Липневича, наверное, заметит, что, как и раньше, так и теперь поэт мало заботится о музыке стихотворения. Думается, что это не столько вопрос техники, но больше проявление натуры и выработанной манеры.
Не лишне было бы сравнить две последние книги между собой. Если ограничиться несколькими словами, то можно отметить, что «Дерево и река» включает написанное ранее, являясь тем самым чем-то вроде избранного. Московский сборник, на мой взгляд, лучше составлен, более цельный. Да и название у него целиком  соответствующее содержанию.  Но перечитал стихотворение, которое дало название минской книге и засомневался. Позволю себе процитировать его:
Как уверенно
взлетает ствол
в небо
и как робко
осваивают ветви
пространство вокруг.
Как похоже –
не правда ли? –
наша юность,
стартующая как ракета,
и блужданье
по неведомой планете –
жизни.
До тех пор,
пока корни
молчат о себе.
Емкое стихотворение. По крайней мере, по воплощению всеобщих, хоть и простых с первого взгляда, законов, которые, прежде всего, нам интересны в проекции на биографию писателя.
Остается пожелать поэту, чтобы ощущение неведомой планеты было преодолено и чтобы его корни сумели сказать свое слово.

(перевод с белорусского)


Лiтаратура i мастацтва,  16.6.1989, Минск