Чёрная

            О С Е Н Ь






                П Р Е Д А Т Е Л Ь

      На  утро, после расстрела  задержанных,  Кригеру  доложили,  что к нему на приём просится один местный мужчина. Ганс заду-мался, кто это мог быть и приказал привести.
      Он медленно закурил и задумался над тем, как ему поступить с  предателем  своего  народа,  из-за  которого столько пришлось расстрелять невинных  людей. Он  считал,  что  воевать  нужно  с  армией, а не с населением. Конечно, он об этом  никогда  и  ни   с  кем не говорил, боясь  предателей, вроде  этого, только со сторо-ны  противника.
      Вошёл Панас, вытянулся в струнку  и,  выбросив  вперёд  пра-вую руку, зычно приветствовал офицера:
- Хайл  Гитлер!-  выкрикнул он, вылупив  глаза,  с  преданностью  собаки, глядя  на хозяина кабинета. 
- Хайл,  Гитлер! – Сдержанно ответил ему Ганс.
      Кригер молча  подал  листок  бумаги,  дал ручку и  придвинул чернильницу ближе к Панасу.
      Панас низко наклонил голову и, закусив нижнюю тонкую  гу-бу,  медленно  писал корявым  подчерком. Наконец  он  закончил  пи-сать и протянул бумагу Гансу.
- Готово!
      Тот не глядя, положил  кляузу в стол и позвал часового:
- Подать  машину!
 Потом,  подумав,  достал  листок и  положил его в карман. Через  некоторое  время они вышли  и  сели  в  чёрный,  ещё  довоенный  «Опель»
      Ганс сам  вёл  машину  и  нарочно  проехал  мимо  балки,  где  накануне  расстреляли  земляков  пассажира. С  десяток  пленных  копали общую могилу. Трупы уже были сложены рядом  с  ямой.
      Краем глаза Ганс наблюдал за предателем и видел его доволь-ное выражение лица и злую усмешку.
      Вскоре машина  миновала старое кладбище, миновала боль-шой пустырь, потом заросли терновника и оказались на террито-рии разрушенного бомбёжкой завода. 
    «Опель» резко - затормозил, разбрызгивая  лужи. Ганс  открыл  дверцу и пригласил  пассажира  к  выходу.  Панас  в  недоумении  смотрел на немецкого офицера. Его сердце часто забилось в пре-дчувствии недоброго. Он медлил.
- Вот и приехали!  Выходи,  Панас! – Строго  приказал офицер на  чистом русском языке.
      Предатель всё понял и ещё глубже забился в  машине,  но  это  ему не помогло! Ганс вытащил его и заставил  идти  вперёд,  при-вив пистолет к затылку.
      У Панаса ещё теплилась  надежда: «Может  быть,  его  просто  проверяют». 
      За полуразрушенной кирпичной стеной вскоре раздались  два  выстрела.
      Ганс подошёл к трупу  и брезгливо  пнул его  ногой. Ганс  ос-мотрел труп. Одна  пуля вошла  прямо  в  сердце,  а  голова  была  изуродована разрывной пулей так, что труп будет трудно  опо-знать. Офицер  вложил  пистолет  в  кобуру,  немного  постоял  в  задумчивости, достал  из внутреннего  кармана  исписанную  Па-насом бумагу,  потом  медленно  закурил  и  поднёс  зажигалку  к  кляузному листку,  который  вспыхнул синим пламенем и  сгорел  без остатка, чуть обдав жаром  пальцы.  Ганс  встряхнул  рукой  и  медленно  пошёл  к  машине.
      Он не  прочёл список  в  целях безопасности: мало ли что! То,  чего не знаешь, не выдашь ни при каких пытках.
      На обратном пути он прокручивал вчерашний кровавый день.   Таких дней за  войну было не мало, но этот особенно ему  запом-нился и первый свой смелый шаг против фашистов, против  Гит-лера,  против  фашизма. Участвуя  в  расстреле, Ганс  намеренно               
стрелял  в  уже  погибших  пленных,  хотя это было очень риско-ванно. Он ещё в самом начале заметил, как арестованные  поти-хоньку оттеснили женщину с большим животом  за  свои  спины.  Он даже не  догадывался,  что  женщина  была  не  беременная,  а  прятала  у себя  на  животе  годовалую  девочку. Потом отклонил  повторную проверку  гибели  людей,  сославшись  на  погоду,  на 
приказ  новой облавы на завтра. На  душе  его  было  тревожно  и  светло,  словно с  плеч  сбросил  большой  груз,  груз  отчаяния  и безысходности. Но он уже  точно  знал,  что  это  слишком  мало!  Но  что  делать?
               
                В    Б А Л К Е

      Во  время суматохи  с  попыткой  заставить расстрелять  евре-ев другими  пленниками,  смертники  осторожно и незаметно  от-теснили совсем молоденькую женщину в  центр пленных, а когда  начали стрелять, кто-то толкнул её, и  она  упала,  больно  удари-лась головой о камень и потеряла сознание.
      Очнулась девушка глубокой ночью. Дышать было очень тру-дно, она хотела закричать, позвать на помощь, но  вспомнила  где  она…  Собравшись  с илами, стала  осторожно освобождаться  от  окаченевшого трупа, который  лежал  поперёк  тела, плотно  при-жимая её к  земле.  Девушка  пошевелила  конечностями. Правую  руку пронзила острая боль. Она  во время  стиснула  зубы  и даже не застонала. Но тут на неё нахлынул такой  страх,  что  она  чуть  опять не потеряла сознание. В голове шумело. Придя в себя, глу- 
боко  вдохнув холодный  и  сырой  воздух, напряглась и с огром-ным усилием, налегая больше здоровой рукой,  столкнула  с  себя  труп.
      Ползая в грязи, смешанной с кровью, она ощупывала каждого  в надежде найти кого-нибудь живого.  Её  временами  подташни-вало от запаха крови, от непривычного занятия и  просто  живот-ного страха за свою, совсем молодую  жизнь. Время  от  времени  девушка  останавливалась  перевести дыхание, чутко  прислуши-валась к мерному шелесту осеннего дождя. 
      Сколько прошло времени,  не  знает,  но  ни  одного  признака  жизни так и не обнаружила. Встать на ноги девушка боялась,  по-тому, что время от времени над  этим побоищем  скользили  лучи  фонариков: не  все каратели ушли под крышу, спасаясь от дождя. 
      Вдруг ей почудилось, что где-то, совсем  рядом  кто-то сопит.  Сердце  её  учащённо забилось, кровь прилила к вискам не то  от радости,  не  то  от  нового  приступа  жестокого  страха.
      Она почувствовала, что её  раненая  рука  стала  неметь.  При-шлось перевернуться на спину и шарфом прямо поверх  фуфайки  перетянуть  рану.
      Временами,  ей  казалось,  что  она  теряет  рассудок,  что  это кто-то   другой,  а  не  она  валяется   в  грязи,  что  это  не  явь,  а   страшный сон, который преследует её всю ночь…
      Сопение продолжалось и девушке пришлось не  мало  потру-диться, чтобы найти автора этого таинственного звука.Девушка  продолжала искать, ползая кругами в середине побоища, и  долго  никого не могла найти. О, Боже! Помоги мне найти того,  кто ос- тался жив в этом побоище! – так  думала  она, моля Господа.               
      Потом девушка стала переворачивать мокрые тяжёлые трупы.   Когда, уже совсем обессилев,  она  приблизилась  к  окоченевшей  женщины,  то  сердцем  почувствовала  рядом  другое  крохотное  сердцебиение и тихое дыхание с лёгким посапыванием.  Ощупы-вая женский труп, ощутила тепло  на её  груди. Вначале  подума-лось, что  женщина  жива. Стала осторожно расстегивать  пальто  на  женщине и обнаружила, что сбоку, прижавшись к покойнице,  спал ребёнок. Видно мать  продержала  дитя у  своей  груди  весь  тот  страшный  дождливый  день. 
      Как это ей удалось? Уму не постижимо! Столько времени  су-меть  удерживать  малышку  от  капризов  и  плача.  Вот  загадка!  Наверное, тревога матери настолько была сильной, что её родное существо, чувствуя угрозу своей  жизни  через  мать,  молчало,  и  это её спасло. Даже, сражённая пулей, мать, падая, думала о том ,  как не повредить своему дитяти. 
      Елена просунула малышку под пальто, застегнула нижние две   пуговицы  и  огляделась по  сторонам. Лучи  фонариков  давно не
давали о себе знать, наверное, патруль задремал  где- нибудь  под               
кустом. Некоторое время она с напряжением вспоминала, с какой   стороны  находился  ближайший  посёлок. Огней  не было видно, ведь продолжалась  война, и  прифронтовой  город  был  начисто  зашторен – иначе тут же расстрел!
   «Не  нарваться  бы  на  патруль». С тревогой думала  девушка.

               
                Н  А  С  Т  Я
               
      Стояла глубокая осень. То мелкий  дождь, то  изморозь засти-лали  обозрение за окном. Настя стояла на табурете у окна и смо-трела поверх простеньких занавесок  на улицу,  на осеннюю  сля-коть, на редких прохожих. За школой со стороны балки за  посёл-ком  доносились  короткие  автоматные  очереди. Женщина  каж-дый раз вздрагивала, словно автоматные очереди  проходили  че-рез её сердце. За окном чавкало, хлюпало, грохотало, и  было  ей  невыносимо тоскливо и обречённо.
      Уже несколько дней  молодая  женщина  прячет  своего  пяти-летнего сынишку Володеньку под  полом,  где  она  сама  вырыла  глубокую яму, высушила её ещё тогда, когда  едва  была  слышна  канонада, и полыхало небо в далёких  пожарах, выстелила  её  су-хим сеном, бросила одеяло и подушку…
      Она и сама периодически туда спускалась и на короткое  вре-мя  засыпала  тревожным  сном, просыпаясь от  каждого шороха. А тут с самого утра  сердце разрывают эти  автоматные  очереди: чувствуют  немцы свой  скорый  конец  и  лютуют.  Врываются  в  мирные дома и, уводят  стариков  и  детей  в  неизвестном  напра-влении, а  кто сопротивляется,  того расстреливают  на  месте.  В  посёлке  уже  почти  никого  не  осталось. Бежать было  поздно,  да и  некуда. В тыл к немцам? – Ни  за  что! Через  фронт  проби-раться, не зная дороги, рискованно: можно  попасть и  под  шаль-ную пулю или снаряд…
     Стоит Настенька, скованная страхом, и  думает обо  всём этом и не знает, на что решиться и с кем посоветоваться. Стоит,  не за-мечая ни времени, ни голода,  который был постоянным  их спут-ником в эти тревожные  дни,  стоит  до  онемения, вглядываясь в темноту  до боли  в  глазах,  на темнеющий  в нескольких  метрах небольшой пришкольный скверик. Из-за школы чуть выглядывал               
продуктовый  магазин,  двери  которого  уже   довольно  давно не открывались. За магазином  начинался большой  пустырь, плавно переходящий в широкую балку с редким  кустарником,  и  на  са-мом её дне говорливым ручейком…
   

      Уже несколько дней  продолжалась охота за  людьми  на  ули-цах  и в домах. Каждую минуту  можно было услышать стук при-кладами автоматов в двери.
      Вначале выискивали жителей еврейской  национальности, по- том стали брать всех  подряд. Держали задержанных  в балке под дождём на пронизывающем ветру, окружив колючей проволокой и собаками.
      Ждали распоряжения отправить всех в Германию,  но  желез-нодорожных составов не хватало, и фрицы не знали,  что  делать. Ждали  приказа  командования. Теперь стало ясно, какой пришёл приказ.   
      Всех евреев выстроили в один ряд. Из  оставшейся толпы  вы-брали мужчин не моложе четырнадцати лет. Подростков отобра-ли и поставили в стороне, а потом их погнали в сторону железно-дорожного  вокзала. 
      Против каждого еврея  поставили мужчин  и женщин  и  дали  по пистолету с одним патроном и приказали стрелять. Каждому в спину упирался автомат, но,  не  смотря  на это, выстрелы хоть  и  прозвучали, но никто не  был даже  ранен!  Тогда фрицы, совер-шенно озверев, стали расстреливать всех подряд. 
      Всё это происходило на исходе дня. Быстро темнело и растре- лянные  падали в темноту на вымокшую созревшую траву.  Пада-ли в ночь.
      Немцы  ходили  между  трупов  с  фонариками  и делали  кон- трольные выстрелы. Накатила непроглядная ночь, которую  свер-ху пронизывали  прожекторы, а  внизу выплясывали свою страш-ную пляску фонарики  карателей.
      Потом всё  затихло.  Каратели  ушли  в  комендатуру. Шелест  дождя и ветра смешался с далёким перезвоном ручейка, приглу-шая тихий плач  ребёнка, который временами доносился до чут-кого и  напряжённого  слуха  женщины, и шёл он словно  из-под  земли.   
      Давно  прогремел  последний  выстрел, а  Настя  всё  стоит  и  стоит. Кажется, прошла целая вечность! Чего она ждёт и сама  не   знает. В голове  нет никаких  мыслей, а  в ушах  всё звучат и  зву-чат автоматные очереди. В душе пусто…
      Но вот её  глаза,  нет – не увидели, а скорее  ощутили  дви-жущееся тёмное пятно сквозь сетку дождя во мгле  на  фоне  сквера.  Вот уже  стал различаться мужской  силуэт. Он двигался едва за-метно, осторожно и чутко, не оглядываясь. Вскоре этот  загадочный силуэт скрылся за бараками. Настя с облегчением вздохнула. Возможно, этому ночному путнику удалось  избежать  расстрела, а может быть – это был предатель и он скрывался с места  преступления,  уходя  от свидетелей  и  возмездия,  втянув  голову  в плечи, как улитка.
      Женщина оживилась. Сонливость, как рукой сняло. Она стала чего-то  ждать. Мало ли  что! Уж  больно быстро немцы  управи-лись. Настя продолжала стоять у окна, уже  опустившись  на пол,  переминаясь с ноги на ногу, чуть отодвинув занавеску.   
      Когда забрезжил дождливый рассвет, из сквера, озираясь  по  сторонам, вышла женщина со свёртком на руках. На улице боль-   
ше ни души! Шаги заглушают дождь и монотонные звуки капели с крыши. Незнакомка завернула за угол барака…
      Тут Настя замерла  и  на  какое-то  мгновенье  была  в  полной  растерянности:  как  быть? Но  вдруг  сорвалась  с  места.  Только  сейчас она поняла смысл своего ночного ожидания. Наощупь до-   бралась  до  сеней,  тихонько  сняла  щеколду,  чуть  приоткрыла  дверь, осторожно выглянула во двор и  тихо  позвала :
- Эй! Сюда! Быстрее сюда!
      Прислушалась. Ни звука… Она вновь  позвала. И через  неко-торое время послышались хлюпающие, осторожные шаги. Незна-комка  медленно продвигалась вдоль стены, прижимая свёрток  к  груди. Дождь в это время  усилился  и усердно смывал маленькие следы, таким образом, проявляя своё покровительство.
      Анастасия  подняла  крохотный  фитилек  в коптилке и пошла  на встречу гостье, которая осторожно прошла и закрыла за собой дверь. Сени  едва  освещались  тусклым светом  каганца,  рождая  уродливые тени на стенах и потолке.
      Пропустив женщину вперёд, хозяйка прошла следом,  обошла  её и сосредоточила свой взгляд на мокром лице незнакомки.
      Тем временем женщина устало опустилась прямо на  пол. Ка-залось, что  она  потеряла сознание. Руки её ослабли и прямо с её мокрых колен, выпутавшись из тряпок, сполз  маленький  ребё-ночек, На первый  взгляд пол ребёночка не  возможно было опре-делить  из-за  грязи  и рвани  на его худющем тельце. Лицо  было настолько чумазым,  в пятнах крови, что только одни глаза  и  го-ворили, что это живое существо.
     Настя понесла это существо к рукомойнику и что-то ласково  говоря,  словно  мурлыкая, умыла личико и ручки тёплой водой. Из-под непонятного фасона  шапки  упрямо  выбивались тёмные  кудряшки, а на лице  выделялись синяки  и  кровь. Потом  оказа-лось, что присохшая кровь была чужой.
      Сердце  женщины заколотилось  и  похолодело.  Она хорошо знала,  что за укрывательство еврея, даже ребёнка, положен  рас-стрел. На  какое-то  мгновение  она  застыла  в  нерешительности,  потом  быстро  раздела малыша - это оказалась девочка,  закутала  в старенькое одеяло и быстро опустила в  подпол,  где  принял её,  так  же  молча,  её сын Володя. 
      Настя проворно уложила на место  доски, бросила на  них по-ловик и поставила сверху стол. И сама с облегчением опустилась  рядом с гостьей.
     За окном  уже совсем  рассвело. Было  слышно далёкое движе-ние вражеского войска. На востоке  гулко громыхала  далёкая ка-нонада, а  на улице напротив бараков не было ни души.
      Незнакомка зябко жалась к тёплой печи. Женщину бил озноб. Настя достала свою одежду из сундука. Она что-то шептала себе под нос.
      Гостья  неуверенно,  молча, осторожно  переодевалась  во всё сухое, а хозяйка достала бутылку из-за печки и налила  в  кружку прозрачную жидкость. Незнакомка, стуча зубами о край  кружки, сделала глоток, задохнулась, закашлялась,  на  глазах  выступили  скупые слёзы, которые тускло светились в рассветных лучах сол-  нца, которые просочились сквозь занавески. Настя прижала  жен-щину к груди, но  та резко, застонав,  отстранилась,  ухватившись  за предплечье правой руки.
      Настя испугалась и осмотрела руку гостьи. Оказалось, что ру- ка была прострелена  насквозь. Кость была  цела. После перевяз-ки, Настя отправила женщину спать в тот же подпол. Володя  ти-хо и осторожно, боясь разбудить малышку, выбрался на верх, ос-вобождая место.
      Хозяйка, зевая и крестясь, закрыла подпол, спрятала крышку под половиком и сверху поставила  стол.  Потом  налила  горячей  воды в корыто и занялась стиркой одежды  неожиданных  гостей.  Потом, развесив всё на верёвке, протянутой в  комнате,  прилегла  на кровать и укрылась ярким лоскутным одеялом.
      Четыре  долгих  дня  и  пять  тревожных  ночей  провели  они  вместе,  поочереди  отдыхая, пряча остальных под полом, почти без еды и питья. Во двор выходить было опасно. Только на пятое утро за окном  послышалась  громкая русская  речь,  а  не  сдав-ленный страхом шепот.
      Настя,  выглянув  в  окно,  увидела  спокойно  идущих  наших бойцов и разрыдалась. Кое-как  успокоившись,  открыла  подпол,  разбудила всех и они, держась  друг  за  друга,  чтобы  не  упасть  от истощения, вышли во двор, а  за тем и на улицу, где  в стороне  уже дымилась полевая солдатская  кухня, и вкусно пахло мясны-ми  консервами,  которыми  была  приправлена самая  любимая  и,  почти  единственная во  время  войны,  перловая каша…
      Подвиг  на Земле  всегда  имеет  место! Никто  не знает своих возможностей до  конца. Подвиг  врывается, как  музыка, неожи-данно  и  просто.  Он  в  каждом  есть! Даже дети совершают его. То он незаметно и медленно совершается всю жизнь,  то взрыва-ется вулканом и восхищает нас своим светом любви ко всему жи-вому, к человеку.
      Если бы все люди были добрыми,  умными,  простыми, само-отверженными и любящими всё и всех, терпимыми и терпеливы-ми! Что бы тогда было?  Неужели так трудно  совместить  в  себе  все  эти  качества? Но  это  когда-нибудь  будет! А  когда? – Не знаю! Наверное, ещё не скоро!!!
      Как  важно,  что  бы  каждый  человек  излучал  тепло  и  свет,  как Божество.
     Некоторые  такими  рождаются, другие  пытаются  стать ими,
но, увы, чаще всего их не только не понимают, но даже призира-ют, стараются, как можно больше навредить и унизить их.               
      Почему-то от доброты шарахаются, как от чумы. Добрые счи-тались и  считаются ненормальными, почему-то все  и  всегда бо-ятся их любви и доброты, бескорыстия… 
      Большинство из  них,  что очень важно, как бы их не  казнили  за это, как бы их не унижали, они  всё  равно  остаются  до  самой  кончины  любящими  и  сердобольными. 
      Не просто добро превратить в зло, хоть это и случается  в  на-шей  жизни…