Испытание любви нанотехнологией повесть Непрощённы

  Часть первая. Испытание любви нанотехнологией. (повесть "Непрощенный")    

         Париж мок в вечерних сумерках под затяжным летним дождем, сырость вымороченного, всё более холодеющего  воздуха проникала сквозь неплотно прикрытую дверь балкона в слегка обшарпанный номер. Однако именно благодаря серовато размытым полутонам синие птицы на дешевых бумажных обоях уже не казались потрепанно-потасканными временем и постояльцами. Телевизор у стенки бубунил семь часов кряду: только начинало моросить – вечер ещё  казалось можно разбавить прогулкой по ближайшему кварталу, и он решил начать с подходящего вестерна.

          Клин Иствуд пару часов без перерыва пытался заработать в «Непрощенном»  тысячу баксов из кармана проституток Вайоминга   на троих. Потом эта затянувшаяся сага с изрезанным лицом проститутки всё ж таки сменилась новостным каналом. Пальцы долго перебирали два десятка с хвостиком заставок, пока глаз не споткнулся о доклад какого-то официального лица, рапортовавшего о бравой работе местных лягавых по предотвращению заказного убийства грузинского криминалитета со странным именем Ладо, в чём-то созвучным по названию местному шоу Лидо.

         Зое в начале их знакомства, помнится, затянула его на Елисейские покушать под грудастых девиц в кокошниках. Ужин тогда обошелся чуть больше доли Иствуда, которую тот мог заработать за голову  изуродовавшего проститутку ковбоя. Проститутки, соблюдавшие братство по ремеслу, казались на сегодня нонсенсом. Вот разве что бывшая русская мафия, как сбиваясь с текста  репортажа, корреспондент именовала грузинских гангстеров, запрудивших, по словам участвовавших в программе французов, их прекрасные тихие уютные гнездышки. Гнездышки, смешавшись в сознании, выглядели украшенными разноцветными петушиными перьями участниц балета Лидо.

        Под монотонные перипетии дела по спасению одной  верхушки  грузинского криминала от конкурентов со стороны  другой верхушки грузинов  и зачпоковший по оконному отливу частый дождь веки стали смыкаться, проваливая память в какие-то мало относящиеся к происходящему образы и внутренние комментарии. Подсознание почему-то сконцентрировалось на Фердинанде Великолепном. Где он слышал это имя, оставалось за коркой серого вещества, которое надо думать транслировало совершенно другой новостной канал. Это случалось столь часто, что он уже давно понял – собственно как такового его нет. Есть тонкая плева, чем-то похожая на плеву девственниц, разделяющая пространство снаружи и изнутри. Пока она держится в целостном виде – ты человек. Но стоит прорвать этот кожаный раздел – и всё. Агония разума  и развал психики. Додумать мысль о границе миров как обычно не удалось. Словно подхлёстнутое его внутренним Я, внешнее информационное поле завело разговор за Фердинанда. Невольно подключившись к потоку слов того самого полицейского,  которого неожиданно, видимо даже для него самого, пробило на глобальность происходящего в замочаленной арабами Франции, он осознал: убитого в марте в Ницце грузинского вора отчего-то здесь воспринимают как эрц-герцога Фердинанд в начале первой мировой войны. Чем там насолил французским властям герцог не уточнялось, но само сопоставление какого-то горца-выскочки с высшим светом подыхающей под чужими Европы показалось весьма забавным.

       Мужчина встал и вышел под козырек на балкон. Изморось отлетая от перил и стенок тут же покрыла лицо и руки. Но умученное суточным  кувырканьем в шерстяных одеялах  видавшего виды номера тело не съежилось от прохлады посеребрившей неоновым отсветом воды. Правда, и глубокий вдох, такой чтобы достало до самого солнечного сплетения, не получился. Последнее время какая-то резкая, неоткуда возникающая боль сковывала возможность хватить полные легкие воздуха. Он словно подавился и машинально прислонился к стене – не хватало вывалиться за ажурную стальную решетку перил – прямо на  мчащиеся в радужных  брызгах  сверкающие машины. Париж, как водится, не приглушил из-за не погоды свой ритм ни на минуту.  Монотонный дождевой занавес расписывался  иллюминацией могущего себе позволить быть манящим города. Глаз, наэлектризованный воображением, неожиданно среди хаоса загорающихся и тухнущих надписей зацепился за бегающие буквы: Фердинанд. Третий за сегодня символ был изумрудного цвета. Невольно, начав присматриваться к окружающему пространству из символов и знаков, взгляд стал вести поиск второго знакового для постояльца слова – Эсмиральда. Но нет – такой надписи не удалось распознать в висящей над столицей мгле.

         Он был мало суеверен, но обычно это имя приносило удачу, и хотя дел в ближайшем будущем не планировалось собственно ни каких – удача никогда не бывает лишней. Эсмиральда ассоциировалась с Зое. А та девушка, как никакая другая, приносила ему   фарт. Фарт исчез вместе с ней за коваными воротами какого-то местного замка, переоборудовано под психиатрическую клинику. Когда у него не стало денег – платить за невинные мужские радости, его девушку отключили от сервера, поддерживающего функциональную жизнедеятельность. Зое так и не поняла – что собственно говоря произошло. Но может быть неведение лучшее из возможного – меньшее из зол. Вначале, расстроенный произошедшим, он хотел вернуть всё  назад. Чувство вины не давало покоя, – хотя кто знает о его вине?  Фортуна даже будто бы улыбнулась на первых порах. Врачи ему пообещали оказать содействие – только требовались опять же деньги. Можно подумать, будь у него требуемая сумма, Зое они бы довели до клинического срыва. Он попробовал еще раз найти компромисс с хозяевами – но тема в их понимании была закрыта. Единственное, что могло помочь – взаимовыгодный обмен. Требовалось предоставить три чистых экземпляра, желательно из итальянок, но могли подойти и югославки. Теперь, когда условие было выполнено – оказалось слишком поздно. Зое пошла гулять «по рукам»,  ни о каком восстановлении речи уже не могло идти. Это насмерть перепуганное, мало сообразующееся с реальностью существо было глубоко погружено в потусторонний беспредел. Лучше бы они её повесили на Гревской площади, о которой когда-то рассказывала далекая от реалий сегодняшнего мира ветреная француженка.

         Это только ради неё он пошел в Нотр-дам: где-то есть их французский бог, может быть, ему захочется решить этот вопрос по-человечески. Но, видимо, бога озадачивали дела местных Фердинандов больше чем местных Эсмиральд – последнее посещение Зое ничего не дало. Чем они только обрабатывают эти доставшиеся даром экземпляры? Однако предъявить претензий было некому. Когда начался Гаагский трибунал, он абсолютно далекий от всех этих Карл дель Понте, неожиданно для себя решил, что разверни они компанию «милосердия» - Зое смогут вернуть к жизни, как ни как она свидетель. А уж довести дело до конца – он не робкого десятка. Откуда взялась уверенность, теперь не вспомнить, но тогда, выудив в интернете её охоту:  «Я и военные преступники», он несколько раз прочитал всё – чтобы запомнить. Я и моя борьба. Майн кампф наоборот.

         Однако Франция, как и все, больше озабоченная спасением грузинских воротил, чем тех, кем они воротят – осталась глухой к понтийской истории Косова. А, следовательно, и его Зое. Надо полагать, девственную плёву её сознания уже не сшить самому искусному хирургу. Холод ночного Парижа, в конце концов, пробрался в самую душу – захотелось под клетчатое овечье одеяло – и забыть всё и всех.

        Лягавые кончили свой спектакль, шла погода в стране  и мире на завтра 21 июля 2011 года. Бессмысленно уставившись в экран, он так и не уловил, что ожидается в Париже и других столицах содружества. Провалившись в пакибытие, он видел ту же Югославию, которою описывала Карла. Сквозь химерное марево где-то гремела гроза и частая дробь отбивала такт какого-то из представлений Лидо. Во всем этом хаосе сугубой константой бала только Эсмеральда, что-то нашёптывающая по поводу проданной невесты.

         Ночной Голивуд флудил почти до утра. Противоестественно высоколобый и круглолицый парень в какой-то зашнурованной под горло одежде все суетился, словно боялся опоздать на важное свидание с бело-серым, словно высеченном из скального известняка человеком в длинной накидке с капюшоном. Эта деталь не давала возможности рассмотреть лицо Бело-серого, но даже в полусне это хотелось сделать. Казалось, что не успей тот лобастый на эту встречу – и все лодка отчалит без него. Какое дело собственно до проблем  "странного малого" ему самому никак не сообщалось. Но подобные информпрогоны были не редкостью, так что  мучающийся бредом постоялец недорогой парижской гостиницы пытался самоотстраниться от  "их" возможно где-то номинированных на Оскар крутых сюжетов.

        Между тем, как будто бы опасаясь, что его примут не за того или вообще сбросят со счетов, парень в камуфляже настойчиво выбрасывал руку в приветствии "рот фронта". Собственно далёкому от всех зашельмованных идей молодому человеку эти изуродованные чужими идейками сверстники никогда не нравились. Он был чужд коллективной  мысли. По всему судя, к такому положению вещей привело многолетнее раздрайное сознание, в котором ретранслировались самые противоположные понятия. Вот и теперь, где-то на периферии возникал стойкий шумовой эффект:   «Обрати внимание на приветствие». К кому обращались, оставалось за гранью восприятия, но что возникающее время от времени приветствие не соответствовало заявленному или ожидаемому – было, несомненно. Вызывающий у кого-то недоумение парень с выброшенным перед грудью кулаком от сердца, словно заученный текст твердил одну и ту же фразу: «Но пасаран». Может он ошибся лодкой, раз его не хотят принять за своего. Однако лодочник всё медлил отчалить – словно ожидал: вот-вот парень одумается и вскинет руку совсем в другом приветствии.

         Сон не давал закрепиться ни одной собственной мысли, и тем не менее,  в памяти всплыл тот хмурый день в  Лондоне, когда он неожиданно для себя столкнулся с симбиозом двух малоподходящих друг другу приветствий. Серовато-черный мрамор, по которому струйками то ли слез, то ли росы стекали длинные зигзагообразные дорожки, напоминал сцепленные гигантские руки. Но предплечья заканчивались не плечами, а ладонями: правая была вскинута в нацистском «зик хайль», так как его в последние дни войны исполнял уже провалившийся в глубокую шизофрению Гитлер, а вторая была выброшена кулаком вперёд –  жест, который  настоящий Гитлер, разумеется, бы не одобрил. Но художник видит мир с другой колокольни. Возможно, в том мире парни, обремененные столь непохожими идеями, недалеко ушли друг от друга.

         Принял ли лодочник настойчивого парня на борт, так и осталось до конца не выясненным. Провалившись как в смерть – в сон –  реальный человек не смог уже сопоставить ни один из посылаемых сигналов с повседневной реальностью.

         Пробуждение было как возвращение с того света, словно машину-сознание на какое-то время отключили, а затем включили с новой ноты. На удивление голова была пуста и безмятежна. Словно ночные кошмары уже закончили своё существование в реалиях этого мира.  За окном простирались мокрые мрачные крыши и серое безжизненное небо. Взявший передышку дождь, казалось, давал возможность пройтись и что-то перекусить, только тут он вспомнил, что уже больше суток ничего не ел. Многие вещи в мире казались иногда бессмысленными, и наиболее идиотскими в последнее время стали ощущаться: еда и секс. Однако без первого было сложнее, чем без второго. И он всё ж таки набросил тонкую кожаную ветровку и направился по кварталу наугад.

         Собственно это  район был ему более менее был знаком, так что подходящее место не заставило себя долго ждать. Легкомысленное кафе «Привет, Китти» было почти пустым: пару мотоциклов у коричневых из-за сумрачности дня непроглядных витрин,  группка местных завсегдатыев: середина недели, время около 16 – для обеда поздно, для ужина рановато. Мясо на гриле и пиво – в конце концов, столь долгое голодание должно было быть вознаграждено.  Официанты не спешили, что было только на руку, в номер возвращаться не хотелось, а больше в перспективе дел не было. Он долго смотрел на пробегающих мимо людей, редкий поток машин и с удивлением ловил себя на одной и той же мысли: где-то на небесах кто-то изумляется и радуется каждому из нас. Небольшой экран демонстрировал загнанную стихией лодку под ремейк фильма «Достучаться до небес». Странно, ему не удалось: хотя первый и единственный раз он хотел это сделать не для себя, а для неё. Но серые промозглые небеса были пусты. Единственное доступное для него небо, которое воплощала в себе Зое, они продали крысам в халатах врачей СС, как рассказывала в одно из посещений еще до конца не деградировавшая его половина.

- Почему им? – так и не понял логики, сжавший кулаки охотник за головами.

- У них нюх на элитные матки, - попыталась вспомнить Зое, - больше чем они – не заплатит никто. 

         Они переговаривались через пуленепробиваемое стекло – словно он мог бы покуситься на её жизнь. И тоже играл где-то фоном «Реквием по мечте». Он почти не любил музыку, но видимо это было одним из способов воздействия на пациентов: трогательно и сентиментально, так как предполагалось, что Зое любит этого коротко стриженного ежиком парня, и уже другим реальным врачам надо было знать, как ведут себя подопытные в разных условиях внешнего воздействия.

- Потерпи, – он прислонил руку с свинцовому стеклу, - я обязательно вернусь. Есть одно дело. Они заплатят – этой суммы хватит на хоть какое-то восстановление. Они обещали.
 
         Но Зое, казалось, уже полностью ушла в музыку другого мира. Если то, что стояло за этим, можно считать миром. Он не был сентиментален, оттого почти безжизненное, какое-то сморщенное, рано постаревшее лицо Зое, обрамленное прядками седо-пегих волос, в морщинках которого он только угадывал текущие по лицу тонкие бороздки слез, хотелось размозжить одним ударом кулака. Он бы врезал по этому экрану – пусть бы только что-то изменилось. Рот фронт, – как  окончание истории. Но менять происходящее было некому. Седые грязные небеса были столь же  глухи к женщинам с ампутированными матками, как и к  проданным невестам с вымышленной Гревской площади.   

        Правда, именно тогда он рискнул – и пошёл в Собор. Где этот чертов Бог? Раз уж он висит у них на крючке – должен быть кто-то, кто понимает,  к чему клонится история. Но подойти к священнику – показалось слишком рискованным. Да и станет ли тот вникать в мало ему подвластное дело? Оставалось привезти этих  заказанных девиц – а дальше будь, что будет.

        Делай, что должен – и будь, что будет. А ничего не будет.  Еще одна ночь. Лодочник и остров в ночи. Ночь колибри. Неприметных таких птичек.  Но от этого ещё более опасных. Синие на красном кресты в небе. Так всё ж таки оно обитаемо? Но додумать нет возможности. Ещё один провал памяти. Еще один просмотр вестерна «Непрощенный», который на этот раз заканчивает другой новостной канал, уверяющий что в 17:00 ситуация в Осло взята под контроль. Мелькают машины скорой помощи. Мельтешат раненные в каком-то очередном шоу. Борцы за очередную идею фикс минируют машины аммиачной селитрой и мазутом.

        Он вышел под слегка просевшее на землю небо и поразился своей наивности. Только что на глазах разнесло в щепки столицу западной цивилизации – и боги скандинавов остались глухи. Но пасаран?  Так кажется салютовал тот парень под небом с синими крестами. Так кому – но пасаран? Парень отчего-то не идет из головы. Что-то в репортаже заставило вспомнить именно о нём. Вот хрень – флаги на доме, где произошёл взрыв! Кому здесь во Франции есть дело до их  флагов? Разве что в виде норвежской селёдки. Хотелось выйти из логова и затеряться среди людей. Но он только спустился в ближайший магазинчик, прикупил пива и разогретых сосисок и вернулся в номер. Нет, мир не удивился и не замер. Парижу не было дела до Осло. Что впрочем не могло стать чем-то удивительным. Парижу не было дела даже до парижанок. А это однозначно значительно хуже. Одному ему не удалось вытянуть Зое из лап химерных торговцев счастьем.

         Хотелось зарубиться снова в какую расовую дискриминацию индейцев, как неожиданно включенный на прежнем канале телевизор начал вещать  полный Апокалипсис. Кто-то расстрелял целый остров. Чуть дальше Осло психи открыли огонь по ни в чем не повинным людям. Пойманные в ловушку отсутствием сообщения с материком, участники какого-то фестиваля  были  убиты на месте. Сколько распрощалось с  жизнью в этот пятничный вечер репортерам пока уточнить не удалось,  врачи прибыли на остров только после того, как было объявлено, что их жизни ничего угрожать не может. Спасать одну жизнь ценой другой жизни в Норвегии считается  бессмысленным. А ведь он хотел спасти Зое ценой даже не одной – а трёх жизней?  Будь он норвежским врачом – ясно, что ещё до начала всего возникло бы это противоречие: бессмысленности обещанного чуда для какой-то безумной девушки.

          Он просмотрел все репортажи, все аналитические программы по поводу острова мертвых, по поводу заказчиков и исполнителей – но так и не увидел главного: нигде не всплыли закадровые голоса, никак не дал о себе знать тот, маячивший стеллой бело-серый балахон со скрывавшим лицо капюшоном; остался только маньяк-одиночка, к удивлению не сменивший приветствие «рот фронта» на «зик хайль», но при этом позиционирующий себя не как интер-бригады, а как фашистский последователь европейского расового порядка. Псих что-то лепетал о возмездии за Югославию, о каком-то очищении континента от крови мусульман, о своей исключительной роли в истории, при этом осутствовал краеугольный камень – не было тех, кто прогонял в подсознании четким полу-металлическим голосом что-то очень напоминающее инструкции по этому обкуренному идейной пропагандой наемнику. Ему нужна была не разгадка синих крестов за сутки до трагедии, ему хотелось определиться – кто его истинный хозяин, и за что его могут пришить как ягнёнка в каком-нибудь  очередном их мюзик-холле.

         Показанный в одной из программ, растиражировавших  неожиданно всеми тв- каналами еврозоны  подробности произошедшего в норвегии,  пожилой мужчина с  проплешью на макушке, дававший интервью спиной к зрителям, словно, боясь быть узнанным,   утверждал, что он отец  того самого скандинавского охотника за скальпами мусульман, уверял,  что его сын после случившегося должен был покончить с собой - стало интересно, какое дело пожилому джентльмену до 77 трупов записанных за его сыном норвежской правоохранительной системой? Неужели он не понимает, что сын всего навсего зомбированная пешка, которой жертвуют в начале партии  опытные гроссмейстеры, чтобы вовлечь противников в азарт игры?  Собственно, этот отец ему не понравился. Мать же, как и всякая мать, как его собственная, оказалась на высоте. Но это делало женщину заложницей мурзона, разыгрывавшегося на глазах ошельмованной общественности. Ощущалось, исходя из личного опыта – той осталось недолго. Он вспомнил, что его собственную мать добили очень быстро – матери таких сыновей обычно обречены, система съедает их на редкость безжалостно, хотя к кому она хоть когда испытывает жалость.

         Так и не поняв главного: своей  роли в этой бессмысленной истории, он получил новое задание и временно выпал из реальности происходящего. Его снова командировали на юг. Объектом была средних лет гречанка. Добыть требовалось установленную по месту аппаратуру: троянский  конь. Чья была техника не уточнялось, и он опасался, что за дамой могут вести наблюдение настоящие хозяева, что всегда чревато лишними затратами денег и энергии. Однако, дельце оказалось пустяковым, по всей вероятности  объект был в режиме автономии или ожидания, и если самому не оставить отпечатков пальцев, то ищи его неизвестно где. Аппаратура оказалась закамуфлирована под  систему: кибер-китти  с довольно приличным внутренним наполнением. Мадам была вполне ухожена и  досмотрена со стороны поставщиков информации, чувствовалось, что о ней заботились. До определенного часа: Z.

           Он, разумеется, наступил. За изрезанное лицо проститутки из «Непрощенного» его вряд ли кто спросит. Извлеченные материалы  поступили на базу, а раскромсанная шрамом Z греческая красотка осталась деградировать физически и психологически в небольшом  городке у подножья Олимпа. Тоже мне праматери цивилизации: полностью выеденные изнутри настоящей цивилизацией богов. «Мне очень жаль», - закрыл когда-то тему по его Зое заместитель главного врача, которого ему все ж таки удалось достать. Ему жаль. Интересно, которою из них. Ту что лежала под их электронными скальпелями, или тех, которые были принесены в жертву, чтобы отнять у эскулапов его  девушку?

          После операции  уже не хотелось возвращаться во Францию. Париж отчего-то напоминал только о Зое, только о добиваемой в его предместьях неудачнице француженке, которая умудрилась повстречать на своём пути парня, оказавшегося в один прекрасный день финансовым банкротом. Однако, как преступника, говорят тянет на место преступления, так  и его тянуло в места, которые всё равно напоминали о Зое. Или может он был излишне чувствителен к символам, порождающим воспоминания  о собственной никчемности. Вероятно, можно было избавиться от этого груза простейшим перекодированием ситуации, но он ещё помнил чисто физическую боль ото всех эти вмешательств, когда самое большое, что ты можешь – это выть в  одиночестве или стучаться головой о стенки.  Посему, как садомазохист, как монах,  сам себе наложивший епитимью, он неуклонно возвращался к той легкомысленной и  слегка капризной Зое, которая любила вышедшие из моды театры, с глупейшими постановками, типа «Проданной невесты» Сметаны,  долговязых девиц Лидо, морские гребешки в дорогих ресторанах и загорать на катамаране подальше от берега абсолютным  нагишом.

           Он специально выбрал тот городок в Болгарии, где они никогда не бывали вместе. Однако голос прошлого не менее чем через пару дней дал знать о мрачном настоящем Зое, проходящей, как принято писать, восстановительный курс за зарешеченными окнами бывшей обители какой-то французской знати, ярко-жизнерадостной афишей: «Сметана. Оперетта. Проданная невеста».  Главную женскую партию и партию Эсмеральды исполняла одна и та же актриса, правда согласно фамилии всё же не француженка, а гречанка. Нет – его не потянуло на представление. Ему представилось, как и на этой эллинке кто-то поставит в свое время знак: зеро. Ставки уходят в пользу казино.

           Может вместо нудной Европы смотаться на сафари? Кровожадные аллигаторы и вооруженные аборигены – могли оторвать от гнетущего психику скудоумия заполнивших Болгарию туристов, по большей части – русских, те словно вырвались из-под одной контролирующей их системы в другую, которая незаметно для последних подгоняла незадачливых освобожденных пожирателей телесных удовольствий под более  хитроумный, но технически менее заметный  режим  прессинга. Толстозадых идиотов незаметно для них самих скармливали истосковавшимся по легкой добыче акулам технократичного, давно знающего цену человеческой жизни и морали Западу. Хотелось ухмыльнуться: зеро, господа – малые народы. И где дают такие знания? Добывают собственным горбом, в котором складируются чужие тебе сновидения и видения. Как те синие кресты в Париже, недавно сменившиеся на оранжевые. Чем одни лучше других, чем парижская Эсмеральда лучше чешской? И чем его Зое была хуже всех этих загорелых охотниц за чужими карманами на Солнечном берегу? Только тем, что встретила его, а он не пожалел на их совместное будущее денег? Собственно и заработанных на этих ничего не подозревающих откормленных курортных курочках?

          Раздражение между заданиями, которые давали возможность не думать о чем-то сугубо личном, становилось всё более сильным и наступало все более быстро. Вероятно он становился трудоголиком, когда работа нужна была не для того, чтобы заработать на жизнь, а для того, чтобы вообще не думать о жизни.

          Однажды он работал в паре с русским. Тот в таких случаях повторял: чем больше узнаю ГАИ, тем больше нравится таможня. Что такое ГАИ уточнить не пришлось. Но сегодня он думал примерно так же: чем больше времени  на передышку, тем сильнее хочется уйти в работу.


***
Часть  вторая.

     Вскоре мне осточертело смотреть на стыдливо прикрытые шортами цвета хаки коленки пятидесятилетних курортников и на туго поджатые попки их подружек. Правда, попки всё ещё были редкостью.  Чаше  по старинке дамы демонстрировали прикрытые фиговыми листочками либо прозрачными блузонами фигуристые заманчивых размеров бюсты.

         Представительницы другой половины человечества, напичканные гламурными, навязанными пластической  хирургией стандартами женской красоты, уже почти ставшими раковой опухолью для природы, выбрасывали, как видно, сногсшибательные суммы на выходящие из моды элементы тел. Одурманенные красотки закомлексованные сбытчиками силиконовых долин в допотопные представления о красоте  не замечали главного: на хорошую задницу проще поймать достойного представителя противоположного пола.

         Но никто не спешил развенчать культ эдаких  дающих грудь матрон. Все ещё продвигались как бы живописные полотна мастеров ренессанса, воспевающие молочно-белые, лишенные посторонних взглядов и солнца упругие женские прелести с жадностью припавшими к ним  крепышами-бутузами. Но то, что по всей вероятности, во времена отсутствия плейбоев могло дать возможность заглянуть постороннему мужчине в святая святых добропорядочных  горожанок, сегодня уже было верхом анахронизма. Хотя  полотна мастеров еще и не сдали в утиль истории, свою изначальную функцию установления эталонов половой ориентации они безусловно уже выполнили. Мужская половина всё сильнее пыталась избавиться от навязанных иной цивилизацией представлений о половом влечении, в виде той же, кама-сутры. Однако, поставщики имплантатов пока не спешили менять приоритеты, и гнали ту же волну, что и пятьсот лет назад. А никто не ручается за результат, мадмуазель, Лохнесское чудовище тоже вызывает повышенный интерес, но стоит ли тратиться на его поиски? Лох-несс, мадам.  В то же самое время,  он был уверен, тот, кто сегодня совершит марш-бросок в область поставки искусственных  женских  гениталий, вместо сбегающих потоком с конвейера  бывших  молочных накопителей   –  в самом скором времени станет миллионером. Им нужно не то, что отличает их вторую половинку от них самих, а то, что объединяет каждого из них.  Братство духа, душ и тел.

         Посему пляжный сезон с легкой душой я и сменил  на круиз по Средиземноморью. Выьор пал на самый тихий из маршрутов: паломничество по монастырям и католическим соборам южного побережья Европы. В таких маршрутах возможность нежелательных встреч исключалась практически с гарантией. Хотя, мною уже давно  подмечена именно за  собой эта особенность:  когда управляющей компанией не подразумевалось  больше использовать мои данные на конкретном направлении даже самые стойкие знакомые и места стирались из памяти. На память пришёл парадоксальный случай, когда ровно через полгода после последней нашей  встречи мне так и не удалось  узнать в подошедшей в одном из аэропортов женщине свою собственную кузину. Сестра стала за эти месяцы лишним субъектом в информационном поле.  Маразм был явлен на лицо – но  претензии в этом пространстве, как  давным-давно отложилось в памяти, никогда не принимались. Финита ля спектакль.

         Среди пассажиров небольшого морского судна преобладали пенсионеры, несколько семейных пар старавшихся, вероятно, воспитать  отпрысков в почитании бога и старших,  к ним могли бы примкнуть религиозные фанатики, разных возрастов, одурманенные надеждой стать избранниками где-то там и увидеть божественный свет, маленько фотографов, как отметил его наметанный взгляд, любителей, которые на вольных хлебах ищут: куда толкнуть свои творения.   Паломники, для которых подобные увеселительные прогулки были верхом мечтаний, те, что, как можно было судить, экономили на всем, отказывая себе чаще всего в более насущном, чтобы приблизиться к невозможному чуду, казались самыми жалкими в этой компании.  Этих развели круче даже чем грудастых  дамочек подсунув протезы не тех частей тела и при этом содрав бешенные баблосы. Лох-несс, господа, ваш мессия.

         Помнится в одной из полуразрушенных противниками христианской веры церквушек, побитой, как приблудная собака, сербской деревеньки, неожиданно произошёл разговор с тамошним священником. На пахнущем гарью подврье   последний всё убеждал  в истинности своего служения,  словно оправдывая и себя,  и своего бога. И кому в том случае  оно уже было нужно – его запоздалое сокрушение, что бог отвернулся именно от правоверных, избравших путь воров и разбойников.

         В селе тогда изнасиловали всех подростков, не взирая на возраст и пол, а напоследок как раз и сожгли церковь. Одуревшие от содеянного люди не откликнулись на набатный призыв святого отца о помощи: потушить деревянную часть собора.  Горел сарай - гори и хата.

        Можно было не встревать в местную разборку, но что-то щелкнуло на подсознательном уровне, и я притормозил у головешек их храма. В моей помощи, как выяснилось, здесь уже не нуждались, однако священнику, вероятно, требовалось хоть на ком-то отвести душу:

- Сын мой, это только кажется, что придти к вере сложно. А ты вот возьми, да и перекрестись хотя бы один раз. Даже не нужна молитва. Достаточно самого жеста. Во имя отца, и сына, и духа. Посмотришь, однажды тебе придет в голову: а, может  быть, за этим есть что-то настоящее.  Во второй раз ты сделаешь крестное  знамение уже боле осознанно. И может быть это станет твоей второй натурой. Потом ты вспомнишь меня, сын мой.

         Но я так и не перекрестился. Как тот парень – норвежский стрелок не смог поднять руку в приветствии: зик хайль. Чего–то такого главного для такого жеста нам так и не было дано понять. А, ведь, казалось бы: только один раз – и ты наш. Но крутолобого парня загребли скандинавские эскулапы, так и не добившись главного – кто за ним стоял.  Правда, оставалась, по всей видимости, у них призрачная надежда, добраться до душеприказчиков одними только им известными способами. Но, вспоминая свои парижские видения того времени, не верится  в их врачебную удачу, отчего  ясно – стрелку придется худо. Он еще хлебнет на своей передовой, между двух огней.

         Иногда всплывает мучительный вопрос: отчего бы им не создавать механические системы для выполнения таких заданий? Всё экономят, суки. Природа уже создала человека, немного технических усовершенствований – и кибер-аппарат готов!  Какой уж тут божественный промысел? И где он этот воззвавший сербским набатом с возгласом: сын мой?

         Вечером  в баре на глаза попалась одна из тех, отнесенных на причале к категории свободные художники. ПРипомнилось, что девушку на пристани провожала довольно пожилая дама в каком-то наглухо застегнутом балахоне. Это несоответствие между палящим солнцем в зените и  легкими, минимальными нарядами окружающих неуклюжую старуху курортников – казалось абсурдным. Мелькнула мысль, что женщина стыдится своих дряблых конечностей, чего нельзя было сказать о раскомплексованных американках где-то того же  возраста, одетых в безрукавные футболки и цветные шорты по колено. Сама дама провожала с явными предосторожностями и напутствиями именно вот ту молоденькую девушку, что скромненько примостилась за барной стойкой.

          Кажется, не испугайся оставшаяся на берегу мадам морской качки, что, похоже, накладывала определенные ограничения в свободе перемещений, учитывая почтенный возраст и увядающий организм, старшая женщина никогда бы не рассталась со своим сокровищем. Воспитанные в других системах главы семейств, еще не свыклись с мыслью, что подросшие чада больше им не принадлежат. Как собственно они не принадлежат и сам себе. Даже сбегая из-под крова и опеки. Вот и сейчас невольно парень отметил, что на берегу девушка была одета более  пуритански: черная маечка с открытой спинкой до пояса, белые просторные хлопчатобумажные шорты и черные кожаные  сандалии, на манер римских,  со шнуровкой тонкими ремешками до колен. Теперь шортики были уже совсем другого фасона: черные и достаточно откровенные. Явно на девушку засматривалась сильная половина салона.

         Почему бы не поиграть в кошки-мышки и не запустить меченный атом:

- Не будет нескромным поинтересоваться Вашей профессией?

         Девушка очаровательно улыбнулась, что с головой выдало в ней провинциалку:
          
- Нет, отчего же. Я закончила художественную школу и работаю дизайнером-оформителем апартаментов и офисов.

         Ответ в целом устроил.

- Мне, правда, показалось, что Вы одна из фотографов-охотников за сюжетами, судя по Вашей экипировке, - и что резюмирует на происходящее подсознание?

- Нет, свои фото я чаще сама  использую в собственных проектах – очень редко бывает возможность, что-то предложить на сторону и получить приличное вознаграждение, - девушка, судя по манере выражать собственные мысли, воспитывалась несколько старосветски, потому, чтобы удостовериться  в правильности выбранной линии поведения, пришлось продолжить в том же духе:

- Это Вас провожала близкая родственница? Было заметно, что она переживает, отпуская Вас одну? Вероятно, здоровье не позволило пуститься за вами следом… - позволим  себе ответную улыбку.

- Да, это мама. Но дело не совсем в здоровье. Мы живём  вдвоем,  и доходы не так уж велики. Она меня родила уже на излете возможного, оттого очень надо мной дрожит – поздние дети – это крест божий как для родителей, так и для наследников, -  на эту тираду подумалось, что девушке следует потом, если появится желание объяснить, что мир не так устроен, как забила ей голову престарелая малообеспеченная родительница, желающая при всём при том,  дать дочери как можно больше из того малого, чем она располагает, и видящая опасность дальше, чем под собственным носом.

- Тогда, может быть, выпьем за знакомство? -  привычка очаровывать требующиеся в данный момент субъекты сама подмигнула за меня.

         Девушке явно нравилась наша компания:

- А разве мы уже знакомы?

- Ты не поверишь, - улыбка была не заученной, а вполне естественной:  подсознание дало зеленый свет.

         Лайнер  держался довольно близко к побережью, отчего казалось , свобода никогда не станет полной – каждого из нас можно достать простейшей аппаратурой наведения.  Однако, на беглый взгляд,  такое положение дел мало кого на борту  интересовало.

         Иногда мне хотелось проверить дальность действия сети, но, видимо, я еще не созрел оказаться вне зоны доступа окончательно. Потому как  из системы можно выйти и не таким гениям,  однако на вольных хлебах Летучие голландцы мало объявляются вне закона,  они еще и становятся  лакомым куском для отпетых  ублюдков, если  деградация не завешена к тому моменту полностью,  а что ожидает  после рассекречивания – кому же и знать, как не нам же самим.  Это самое надежное поручительство, гарантирующее: каждый не одну  сотню раз подумает, прежде чем, поднимет флаг Весёлого Роджера. 

        Я зналвал довольно высокопоставленных боссов,  которые, не смотря на свои, допустим,  истинно фашистские идейки, предпочитали оставаться в тени организаций, официально позиционирующих себя как противодействующие ультраправым  блокам.  Не скажешь, что это страх. Это возможность достичь большего минимальной ценой.  Те для кого цена не важна – потенциальные тейсинтай, а жизнь и без того кургуза.

       Когда подходили к Дубравнику, и бухта расцвела красноватыми крышами гуськом сбегающих к морю каких-то неестественно самобытных, не растиражированных туристическим проспектами   домиков, ни с того, ни с сего – захотелось затеряться, именно, здесь. В маленьком дружелюбном муравейнике    рыжих  мурашей.

- Давно наблюдаю за тобой, – голос застал врасплох:  человек теряет бдительность, когда начинает ощущать себя человеком,  при том, что многолетняя тренировка давно ввела  звериную настороженность и чувство пространства в ранг естественных потребностей.

       Рядом нарисовался невзрачный  средних  лет мужчина в какой-то поношенно-потертой одежонке, диссонансом к коей являлась фотоаппаратура слишком высокого для такого  парня уровня, свободно болтающаяся  на  пятнистой,  как у леопарда, шее,  обвисшей складками,  будто  пигментированная  кожа  была  надета на не совсем подходящий по размеру манекен.

- И  что ты хочешь этим сказать? – бесцветным  по интонации вопросом  уточнил я у незваного собеседника.

- Не удивляйся.  Среди местного контингента – ты сразу бросаешься в глаза. А я, как профессионал – чую, где может пахнуть жареным, - чувствовалось, что выбранный этим типом для общения итальянский ему неродной, но я решил не облегчать ему задачу и не подыскивать наиболее приемлемый вариант для общения, моя словарная база позволяла многое, но стоило ли искать ключевой момент в данной ситуации.

- Я на отдыхе – так что обращение не по адресу, - можно было на сей фразе попытку знакомства закончить – непредвиденные ситуации тем и плохи, что обычно проходят в экстренном режиме, когда решение требуется принимать мгновенно.

       Хотя программное обеспечение тестируется на миллиард одном возможном случае взаимодействия – никто никогда не может быть гарантирован, что не наступит на пятки миллиард второй, и вся сага о бондиане может лететь к чертовой праматери, тебя просто потом включат  в картотеку возможных вариантов контакта, и  дело с концом. 

      То,  что контакт всё ж таки назревает – сознание выдало моментально, примерно с такой же быстрой и качественной обработкой сиюминутного  изображения в режиме реального времени, как у аппаратуры рядом стоящего фотокора.

- Ты планируешь сойти на берег? – нотка была не вопросительной, но и  не  утвердительной: примерно также был сформулирован посыл и в моей голове.

- Ты против? – как и следовало ожидать субъект не позволял полностью контролировать процесс  обработки информации.

       Я ожидал чего-то другого, но тем оригинальнее оказалась причина его интереса:

- В начале декабря девяноста первого я сделал там фоторепортаж, - седоватая голова произвела кивок в сторону приближающегося побережья. - Только-только назревал передел Балкан, так что мою работу удалось толкнуть по завидной цене зачинщикам разделения Югославии.  Нечасто можно оказаться здесь и сейчас и ещё при этом получить солидный гонорар, - на эту тираду я прикинул: прошло двадцать лет, мне в то время было пятнадцать, что может связывать столь удаленные во времени события? – старый хрыч, выдавило мое подсознание, но насколько старый не уточнило: может кто из старших пытался нащупать в пространстве потерянные контакты?

       Впрочем, вступительное слово лично меня не впечатлило:  Старый Свет и так напичкан разного рода отшельниками всех зашибившихся систем  –  куда тут еще добавлять  похороненных в дебрях небытия, но, надо думать, так и не смирившихся с подобным положением вещей, пилигримов.

- С чего ты взял, что кого-то сегодня интересует тот Дубровник? – мог ли я иметь процент с намечающегося, судя по всему,  дельца?

- Та девушка с тобой, как мне показалось, балканка? – переход  темы нельзя было назвать взаимоувязанным.

       Тем не менее, я ответил:

-  Чешка, - потом ещё раз присмотревшись к Дубровнику, добавил,  – на половину. Её отец – чех, а мать румынка.

- Мне бы подошла такая девушка, - честно признался  данный тип,  что несколько разрулило ситуацию.

       Собственно, бизнес на давальческом сырье хорош только при условии, что ты непременно встретишь потенциального покупателя.  На заказ работать однозначно сложнее – если не удастся доставить требуемый экземпляр, соблюдая весь дресс код – дело  летит в тартарары.  Удержать птичку в клетке, когда на неё столько охотников за дармовой игрушкой, удается, только имея про запас парочку практически идентичных клонов.  Подмена мало кого волнует – волнуют функциональные возможности. 

- Так что там случилось в одна тысяча девятьсот девяноста первом?

       Городок  изумительно взирающий на мир девственностью и чистотой,  оказывается был   не так уж невинен и  целомудренен. Аккуратненькие домики тогда, по словам словоохотливого джентльмена,  напоминали руины средневекового,  заброшенного бывшими жителями  бастиона, хотя только что развернувшаяся баталия у побережья Хорватии больше смахивала на малобюджетную оперетку.  Но что в горячей точке смахивало бы на заурядную проделку отпетых головорезов,  в  на фиг продажной мировой системе ценностей  заведомо целенаправленно было возведено в ранг одного из величайших  военных преступлений. Эти парни международных сил быстрого реагирования  активировались в кратчайшие сроки – кровь лучшая  приманка для  скучающих по всем континентам  бесхозных вольных стрелков.

- И как скоро тебе нужна помощница? – берем быка за рога: конец истории мне был уже не интересен – всё всегда заканчивается одинаково.

       Мы перебросились парой фраз, прояснив необходимую конкретику и тема исчерпала себя – Дубровник с этой минуты значился как место прибытия, оставалось сообщить об этом Надье.

- Не выпить ли нам за знакомство? - спросил я в первый вечер у единственной обращавшей на себя внимание мужчин  девушки на судне.

- А разве мы уже знакомы? - неискушенная кокетка смотрела на мир канувшими в лету мамиными глазами.

- Ты не поверишь, - с того зеленого светлячка вспыхнувшего где-то в уголке внутреннего зеркального отображения происходящего вне контуров тела прошло пять дней.

       У неё оказалось довольно подходящее имя, вероятно, подобранное закомплексованной румынкой, провожавшей несколько дней назад круизный лайнер на Солнечном Берегу.  Их семейство проживало где-то в донельзя обобранной  дунайской глуши, где очевидно  такие экземпляры,  с привитым аристократическим  вкусом и представлением о реальности,  неотвратимо  уходили в небытиё.

       Опыт не пропьёшь. Со временем учишься себя контролировать : чем ювелирнее проделанная работа, тем выше шанс  не прогореть. Обжегшийся один раз на молоке – будет вдвойне осторожен, наливая вино.  Мутные неестественно расширенные зрачки  Зое,  делающие её взгляд    слишком чёрным, подтверждающим худшие опасения  католических инквизиторов :  путалась с дьяволом,  какая-то вымученно-испуганная улыбка на губах, живущих как бы отдельно от по-ведьмински потусторонних глаз,  малокровные руки, на которых ярко проявлена синяя сеть сосудов - всё что сохранила на сегодня память о глупости и недальновидности сам себе бога.

       Сеть, наброшенная на мелко дрожащие руки. Самое броское напоминание – не прикасайся к клавиатуре. Нельзя оставлять следов. Не забывай: идёт поиск.


        Порт Дубровник был первой остановкой в разработанной турагентством  программе. Православная Греция осталась за спиной – католический мир приветствовал Храмом Влаха. От стен избитого временем небольшого затерявшегося среди южных предгорий молельного дома начинался ритуальный пальмовый обряд признания господином мира Иисуса Христа.

- Тебе нравится идея начать приобщение к святыням веры с головы святого Власа? –
 нельзя сказать, что я был настроен скептически к происходящему, мне непременно хотелось достигнуть главного: согласия Надьи остаться в этом городишке хотя бы недельку.

        Недья, вероятно, где-то глубоко в душе  сочувствующая людям  в одеждах с крестами, попросила:

- Не стоит задирать церковные символы – это плохая примета на ступенях собора сомневаться в учении. Таких людей у нас называют христопродавцами.

        Продавцы Христа? Мысль мне понравилась: спрос рождает предложение. Почему бы не продавать с тем же успехом антихриста? Всё хочется соблюсти дресс код в свите небесной канцелярии…

        За пару часов мы осмотрели все католические пункты приобщения к высшему разуму. Побродили в свободном полете по узким улочкам средневековья, поглазели на дешевенький ширпотреб местных лоточников, попробовали стандартный  для любого средиземноморского ресторанчика набор блюд и вновь оказались у Власа.

         Уставшая и захмелевшая от бутылочки неплохого испанского вина Надья уже не была столь провинциально-суеверна:
 
- Интересно, а его голова нас сейчас слышит?

- Глухую голову не стали бы возводить в культ, - нисколько не сомневаясь в своих словах, уверил я девушку.

- Тогда можно у него попросить, что-то такое необычное – что нескромно просить у самого… - мне стало весело, что такого нескромного может  созреть в голове совершенно неискушенной прихожанки. Разве, что стать второй богородицей? Но поставка богородиц еще более прибыльный бизнес, чем прочие проделки христопродавцев, так что я на полном серьезе уверил:

- Проси – и по вере вашей да будет вам!

          Надья несколько отстранилась, может её бестелесная сущность всё же не была столь уж недальновидной, чтобы не распознать в  полученной проводке истинный посыл?

- Ты сейчас говоришь серьёзно?

          Я уже знал наперёд ближайшее будущее просительницы,  по крайней мере, лет на пять, если она сама не наломает дров и не испортит обедню.

          Чтобы голос вновь не подвёл, но мысль была услышана, слегка притянув за талию молодую особу поближе, я без отсебятины повторил четкую вводную.

          Что там  конкретно попросила настроенная мною на внешнее взаимодействие девушка, уточнять не хотелось. Собственно, моё ли дело вникать во все перипетии программ и подпрограмм.  Дерево пускает новые корни и новые ветки, пусть ботаники вникают в весь этот фотосинтез. Технари, как лесные доктора,  обеспечивают только бесперебойность процесса.

          Русский, который заморачивался на проблеме взаимодействия ГАИ и таможни,  выполнял со мной одно и  то же задание по православному каналу. Тогда нашей задачей было обеспечение связи с греческим Афоном. Трюк заключался в том, что братия имеет четкую установку: женщин на остров не допускать. Можно предположить, что сто лет назад – это было серьезное препятствие в границах подлежащих исполнению задач. Но теперь-то подобный анахронизм мог лишь слегка ухмыльнуть. Паломнические суда официально грузят на борта  так называемых прихожанок, которые заведомо знают, что отправляются в запретную по местным канонам территорию. Пусть формально закон братии не нарушен. Девы смиренно ждут основной состав в открытом море, но без такого эскорта вся миссия однозначно может считаться невыполнимой. Брать с кораблей прекрасно осведомлена, что она взаимодействует на запрещенном уровне, и кому приходит в голову провести интимный досмотр тех же Наташ, дабы выявить явную контрабанду? Мы только обеспечиваем бесперебойность… Пробой на корпус – дело других структур.

- Надья, как ты смотришь на то, чтобы получить достаточно солидный проект в работу?

- Ты хочешь пригласить меня в оформители? – чувствуется, что,  как профессионал с маленьким стажем, Надья польщена самой возможностью приличного финансового вознаграждения за настоящее дело.

- Нет, не я.  Но я получил заказ: требуется скорпулезно-дотошный  отчет о местных достопримечательностях в формате фоторепортажа.

- Когда это ты успел его получить – ещё там в Болгарии?

- Напротив. Здесь по месту, - признание было совершенно честным.

            Надья смотрела с осторожностью и некоторой гранью недоверия: такой поворот дел требовал спешиться и остаться в Дубровнике на какой-то период. А где-то в Болгарии в дешевеньком номере ее ждала мама в надежде,  что дочка, несколько раз давшая ей твердое слово, вернуться, не наделав при этом глупостей, действительно будет предельно осмотрительна.

 - Ты гарантируешь, что мы уложимся к возвращению обратно нашего корабля?

- Разумеется, - хозяин положения может быть уверен в собственных намерениях.

- Но на всех местных католических  храмах стоит запрет на фотографирование, - напомнила девушка, которой действительно не удалось снять за день что-то особенное.

- А у меня есть свой маленький секрет, - примирительно подмигнул я на все страхи Надьи, -  нам окажут содействие.

- Правда? И кто это будет, если не секрет? Священники-ослушники, - хорошее расположение духа вернулось в эту темно-русую головку с задорно-сколотым перламутровым ободком произведением «а ля конский хвост».

- Да что ты –  бери выше – ангелы.

- Все скопом?

- Один, - я нежно прикоснулся к маленькой мочке  с золотой сережкой в виде пальмой ветви, и доверительно изрёк,  - но самый надёжный – Падший.


***
Часть третья.

  Прошло пять дней, практически перекодированный и полученный в итоге результат мог порадовать. Разумеется, и опыт не гарантирует стопроцентного выхода материала, но тем не менее, позволяет тратиться на все прихоти заказчиков с наименьшими финансовыми и функциональными потерями. Собственно, если преодлолеть в себе спонтанное, периодически возникающее желание раздвинуть рамки допустимого, как при смене пуритански рекламируемой христианской церковью позы для половых контактов, на что-то из более современного, чтобы, как предлагают новейшие разработчики получения удовольствий, заглянуть за предел горизонта, то допустить неконтролируемый резонанс бывает, как ни странно, достаточно сложно.

         Эйфория от собственных возможностей быстро проходит. Разумеется, в самом начале, когда только прикосаешься к возможностям и реалиям устройства системы контактов,  самоконтроль - бич каждого начинающего технаря. Ты просто не веришь собственным глазам и рукам - человеческая масса прекращает представлять собой что-то кроме массы. Эта граница - мы и они, уже никогда не позволит тебе забыть об умственной неполноценности всех этих выведенных Дарвином гомиков.

         Вот тут-то и возникает ловушка - стать со временем шизоидом похлеще производимых тобою для разных проектов кибер-труперов. В начале разумеется, что-то ещё контролируется, но уходя в самостоятельный выбор поручителей и поручений, потерять лицо становится самым плёвым делом. Власть над безмозглой природой вещей - ничем не ограниченная, это наиболее скрытый наркотик в окружающем пространстве. Но ломка от попыток сломать свою неизбежно возникающую на каком-то этапе  зависимость от профессии  - это твой личный бич, и если выиграет не пророк, а порок - наступает крах и конец. Так устроена система. Собственнно, об этом известно еще с первой дозы, но притяжение запретного плода, сметает любые пороги и проги.

         Каждый принимает решение на удачу. Он преодолел несколько ломок, но не дал себе возможности слететь с катушек. Да иногда, на уже добиваемом материале, возникали ситуации на грани: стереть мозг до можжечка и увидеть возможности потусторонних воздействий на уровне извращенного сумасбродства. Но пока ситуация из раза в раз возвращалась к началу отсчета - и хотелось не очень-то выделяться на общем фоне. Серый цвет имееет столь же широкую гамму оттенков, что и любой другой, а возможно даже и шире. Так что пока сам процесс работы доставлял удовольствие - не стоило проходить периодически заговорщецки подмаргивающую точку невозврата.

         Это не был ни рационализм, ни жалость, ни милосердие, ни какие-то внутренние тормоза, которые должны срабатывать у хорошо отлаженной машины. Что значило такое самоограничение, теперь он больше не задумывался. Возможно, ничего большего, как привычка.

         Активизация первым делом снимала с объектов пороговую чувствительность болевого воздействия. То что обычная особь восприняла бы как опасность - пациенты принимали, если принимали вообще, с непоправимым опозданием. Но тогда реакция была ещё  более непредсказуемой. В самый ответственный момент элемент мог дать сбой: отключиться,  покончить с собой, прекратить подчиняться командам, сменив волну взаимодействия. А такой брак разуметтся разрушал и карьеру инструктора,  и карьеру программиста. Не хочешь соблюдать выдвигаемые к проекту требования - кончай в туалете. Примерно так наставляли его настоящие тренера.

         Поэтому к подготовке Надьи он подощел самым проверенным вариантом. Девушка не понимала откуда берется неуверенность, старнные желания, какая-то болезненность во всем теле.

- Может быть мне не подходит средиземноморский климат? Все ж таки Румыния отличается в этом плане от Хорватии.

         Ещё несколько дней назад абсолютно неприспособленная к реальности девушка была глупа, оптимистично-весела и непредсказуемо-игрива в своем воображении. Теперь от былого первозданного восприятия реальности можно было отметить только всё ту же глупость, правда, даже она сменила вектор приложения, прочие же инстинктивные реакции оказались утрачены безвозвратно.

         Передающее сознание должно реагировать только на посылаемые образы и сигналы - и не производить никой отсебятины. Кроме того оно обязано держаться в строго заданных границах взаимодействия. И умение распознавать боль при несанционированном удалении из указанной зоны с неоспоримой требовательностью выдвигает к субъекту четкую, ни с чем другми не ассоциируемую команду - на место, будет её больнее.

         При этом нельзя допустить, чтобы сдвиг приорететов и внутренних посылов вызывал в окружающих и знакомых  срабатывание тревожного сигнала: происходит что-то не то. Такие сердобольные люди из близкого окружения объекта могли своим упорством разрушить основополагающие программы, довести дело до конкурирующих взаимодействий, и, казалось бы, уже хорошо зарекомендовавший себя результат отправляется к чертовой матери насмарку.  Он был щепетилен в вопросах личного клейма на ушках рабочего скота, это пока еще соблюдалось с завидной долей предявляемых к проделанной работе требований.

         За двое последних суток он полностью откатал программу, протестировал на взаимодействие, возможность распознавать требуемые каналы пердачи - всё получилось на достаточно приемлемом уровне. Робокопы могли отдыхать - его Эсмеральды если и будут повешены на Гревских площадях, то не раньше, чем тени Нотр-Дам решат выйти из тени.

         Может быть он слишком льстил себе? Ведь единственный раз, когда он попытался сделать что-то для себя Тени не одобрили, вылив на темечко его опытного образца ковшик растопленного свинца, запаяв сознание Зое в металлическую коробку, но оставив в живых - надо полагать, как маяк, для блуждающего в одиночном плаванье дайвера.

         И откуда у них уверенность, что он не плюнет на живой труп, не першагнёт через мелом очерченный на асфальте у ступеней Собора Парижской Богоматери образ его самой главной неудачи, и не попробует начать ещё раз?

         Только теперь он назовет её как-нибудь по-другому. Допустим, Химера...

         Или Химерой он назовет самого себя.

         На заре атомного века человечества солдатам выдавали индивидуальные спец-пакеты на случай внезапного  вхождения в контакт с смертельно опасными воздействиями.

         Боевые отравляющие вещества опасны только при превышении дозы. Пока, в его понимании, доза не поднималась выше запретной линии в выработанной системе ориентиров.

         Под ногами хрустело битое стекло и осколки штукатурки, пахло метаном, мелькали бледные лица, исчерченные кровавой сеткой, словно обладатели их проникли в сон из театрального представления про упырей и вампиров.  Что еще за бал-маскарад? Только этот вопрос и был определяющим в потоке информации. Куда они опять клонят? Суки пытались что-то вынюхать под грудами битого кирпича, слышались нечеткие отрывистые команды то ли по отношению к собакам, то ли к мельтешащим в этом хаосе на искореженных стенах полупривидам.

         Он отрыл, в конце концов, глаза и последние фразы утонули в реальности нового утра.  Многие попадаются в капкан таких трансляций  - мучительно потом пытаясь вспомнить  голоса и картинки из видений, как будто от этого может зависеть их собственная судьба.  Это еще один трюк в реальности происходящего – такие восстановления  размываемых сознанием сюжетов нужны не передатчикам, а по сути таким же психотроникам, но подключающимся к вашему каналу на другой функциональной составляющей. Именно они не могут проникнуть в  те, предающие сети, причем кроме вашего подсознания, никто им помочь в этом деле не может.  Хорошо если вы принимаете что-то из психотропов – это облегчает  задачу  вмешательства параллельных игроков, так как контролировать  себя агент практически не в состоянии.  Но если таких возможностей по добыче вы им не оставляете, а кровь из носу нужно получить интересующую информацию – вам придется худо. Но и став добровольным их донором, не избежать главного: им плевать на порты находящиеся в открытом доступе. Просто выжмут как половую тряпку, до последней капли крови.

          Поэтому он давно взял за правило: забывать самостоятельно и как можно скорее, не давать им повода слетаться как мухи на мёд к его подсознанию.  Вот и в данную минуту – он уже выветрил весь чердак, молниеносно избавился даже от осоколков битого стекла и запаха застарелой штукатурки.  Посему попытка раскрутки не удалась. Можно себя поздравить. Он всегда удивлялся мракобесам, допустим тюрем  формата Гуантаномо,  ежу же понятно, что словарная база агентов убирается в экстренных случаях  пулей. Гуд бай до Америки. И что они пытаются тогда всеми запретными инквизиторскими методами вытряхнуть из этих пыльных мешков с костями? Что там есть кроме супового набора для не очень-то привередливых сук каких-нибудь закрытых от внешнего мира концентрационных лагерей.  Никак до него не доходит:  кому пускают пыль в глаза, списывая на борьбу с международным терроризмом, надо думать,  нехилые бабки, при этом зверскими  методами добывая что-то именуемое «полученная информация», которая, мол, позволят выявлять потенциальные очаги антипиндосского  направления. Перегудбай до всех территорий.

          Можно было начать утро с чашки кофе, как любому нормальному человеку. Однако он уже давно понял, что его норма никогда не совпадет с миром пропагандируемым как нормальный и общепринятый.  Посему начало дня было положено сигаретой ,   полстаканом вермута со льдом и внимательной пробежкой взглядом по пейзажу за окном.

          Сначала в поле зрения попал довольной  крупный дымчато-черный ворон со странным хрипло коротким тембром голоса, птица и её голос одномоментно создавали  впечатление, что стиль передачи этой пернатой штуковиной информации ему достаточно хорошо знаком.  Это не ширпотреб – это эксклюзив, что с одной стороны не плохо, разумеется, не плохо, что  ворон, всё ж таки, более дорогой экземпляр, чем загадившие всё и вся голубки, а  такого в пустопорожние акции не бросят- уровень, так сказать.  Хотя и бывает, что то, что кажется вам подъемом, на самом деле чей-то лихой спуск. И, возможно, даже спусковой крючок. Посему с другой стороны, от вещего до зловещего нет никакого промежуточного звена.  И короткие реплики, напоминающие ночной сеанс одновременной игры, как раз и доказывают – всё под контролем. Не спится, господа? Разве что: делай скидку на разницу часовых поясов.

          Отключившись от ворона, наблюдатель от неожиданности попашейся на глаза вещи хватанул дыма и резкий, словно ножевой порез, сгусток отравленного воздуха прорвал легкие: на соседней стене, гораздо ниже ворона, но и выше нормального человеческого роста красовалась свежая красно-бордовая надпись:  ZARA.

          Именно на этой ноте закончился с час назад его ночной выход, или ввод. ZA-RA. Может в доме  напротив поселились турки, и так обозначили территорию?  Но как им удалось так быстро взять след?  Суки, вынюхивающие что-то под завалами? Или вот тот ворон… но ворона уже простыл след… В  этом мире существует  только одна константа – время и место действия.

         Так что там с местом? Где должна вспухнуть эта   багровая надпись?

         Всё приходит во время только к тем,  кто умеет ждать. Не прикасайся ни к чему – не оставляй  своих пальчиков. Они тебе ещё могут пригодиться.  Кто-то из литераторов утверждал, что если на сцене висит ружье не за горами день, когда оно выстрелит.

         И так… Прага… Театральная… Он замер в ожидании: прямо на уровне глаз красовалась та самая сигнальная  точка: ZARA, каким-то только им известным образом клонированная в пространстве. Невольно парень огляделся: того, отдающего короткие команды прокуренным голосом, ворона рядом не наблюдалось. Зато наблюдалось другое: Сметана. Проданная невеста. Эсмеральда.

         У него в Праге были дела другого рода, но кто может знать : какой из родов в данную минуту диктует свои условия пространству, и как ротозеев тянуло на Гревскую поглазеть на расправу над очередной жертвой инквизиции, так и его к Сметане – не вспорхнет ли в каком узеньком ответвляющемся от главной магистрали проулке серо-дымчатый крылатый вестник. Случайность совпадение двух информационных посылов: его навязчивой мысли облаченной в французское поношенное платье цыганки или ромалы и чужой, но четко выданной угловатой надписи: ZARA. Случайность… Случка сук, что-то там пытающихся вынюхать под грудами искореженных остатков. Может быть …

        Неожиданно, мысль проваливается в грохот и резкую тишину. Землетрясение? Не хилый пророк тот ворон… потом  возникает гул, крики,  и из проулка неподалёку на проспект выскакивают какие-то  возбужденные  люди.  Землетрясение  выглядит театрально и несколько искусственно.  Но пока все бегут от, он, всё ж таки победив здравый посыл разума, идет туда… Так и есть – они объявляют шах на Сметана. 

        Под ногами хрустит стекло, пахнет какой-то странной химической смесью, неуловимо  исчезающей в глубинах памяти этот запах оставляет о себе только одно:  он слышал нечто похожее по ту сторону: химический димержи. Передача информации на запах. Свой – чужой.  Кто  более прав:  человек или собака.  Последняя  - ибо у неё нюх.

        Изрезанные осколками бледные лица,  зияющие,  словно вырванные глаза,   провалы на месте бывших окон,  периодически срывающиеся с верхних этажей куски  толстого оконного стекла, крики и ругань… 

- Что это за здание? – он пытается помочь присевшей у бордюра на мостовую светленькой разлахмаченной  девушке, в волосах которой словно серебряная пудра проблескивают  мишурой  острые грани  стеклобоя: судя по всему перелом ноги – мысль действует в одном направлении – надо её перенести в более безопасное место,  но разум в тот же момент ведет совершенно отличную партию: что это за здание?

          Девушка, уже подхваченная на руки,  одновременно стонет, плачет и пытается отвечать на его вопросы:

- ГАИ.

- Как ты сказала?

- ГАИ. Государственная авиационная инспекция.

          Над ними трещат вертолеты –всё ясно, первое, что  сориентировавшись перекрыли :  небо.  Переулок наполняется спасателями и собаками. Под ногами трещит стекло и штукатурка.  Запах… Он,  наконец,  ассоциирует его в своем сознании: зарин. Полусон, полуявь – пахнет химическими реактивами. Собака более права – у неё нюх.

           Вот уже та самая девушка,  словно в испанском сапоге,  в белой гипсовой накладке, фиксирующей сломанные кости.  Инквизиция ищет отступников и отступниц для зрелищ на Парижской площади. Проулок перекрыт – теперь туда нельзя. Суки ищут раненых под завалами. Вертушки барражируют небо. Хаос сменяется порядком.

          Чем больше узнаю ГАИ – тем больше нравится таможня? Что там лепетал в таких случаях русский?

          Долетались суки…

          Аэропорт Шарля де Голя встретил как обычно, и молодой человек улыбнулся своему фатальному озарению, пришедшему на развороченной донельзя улочке Праги: долетались, суки.  Ему рано поддаваться глобальному намазу:  ни возраст, ни положение, ни время – не совпадают с безысходностью старческого нагнетания  ионов в атмосферу. Никакого предгрозового  фронта, который переломает хребет одной из систем,  не предвидится – сколько бы деревьев не вырвало с корнями –  молодая поросль только обрадуется возможности очищения пространства от спрессованной столетиями корневой системы добиваемых природой былых великанов.

          Отметившись по всем необходимым адресам,  он не устоял и двинулся в предместья:  получить информацию о Зое можно было только на месте, такие вопросы никогда не обсуждались  вне тщательно охраняемой территории.

- Мы следим за её текущим состоянием, - врач отделывался дежурными фразами, как обычно делая упор на финансировании содержания указанной пациентки.

         Его в такие минуты особенно подмывало спросить: что будет, прекрати он выплачивать оговоренные суммы.  Они пустят её на биоматериал,  превратят в подопытную крысу – чем конкретно будет отличаться её сегодняшнее положение от ожидаемого в том случае, если некому будет оплачивать по счетам?

- Могу я привезти к Зое кого-то постороннего?

- Для чего это может понадобиться?

- Может быть,  смена лиц   даст какой-то положительный эффект?  Новизна восприятий… и потом она  любила общение, в крайнем можно пригласить какую-либо патронессу из монастыря… - вне всякого сомнения за этим не крылось ничего большего, чем  попытаться дать Зое шанс хоть сколько нибудь  вернуться к реальности происходящего.

- Её состояние не позволит проникнуть, кому бы то ни было на  подсознательный уровень, но не стоит драматизировать ситуацию – замечу, что это лучшее, что может предложить медицина.  Отсутствие реакций и эмоций – во имя их же блага. Прочие психологические трюкачества только усугубляют состояние, ведут к неконтролируемым срывам, лишним дозам препаратов для восстановления утраченного спокойствия и прочим побочным эффектам.

          Бессмысленная тирада  доказывала только одно – они не допустят к своим опытным образцам ни одной живой души, находящейся не в теме происходящего. Настаивать было бесполезно.  Ни одна кухарка не любит,  чтобы по её святая святых разгуливали посторонние и совали свои пальцы и носы под крышки кастрюлек и баков.

          Зое за толстым, несколько искажающим очертания стеклом показалась постаревшей ещё на десяток лет. А может и не показалось.  Женоненавистники здесь собрались что ли?  Что за химиотерапия  могла уничтожать со скоростью реакции атомного полураспада? В конце концов – не от онкологии же её тут лечат.

           Никакого разговора, как и предупреждал в приемной фраеристый эскулап, у него не получилось.  Зое практически не реагировала вообще на какие бы то ни было внешние раздражители.  Может быть,  он оказывает её иезуитскую услугу еще и проплачивая  все производимые над пациенткой опыты?  В который раз пришла в голову  назойливая, как мухостеб, мысль:  пусть бы допустили кого-то из местных христопоклонниц.  Пусть бы   они попытались  разомкнуть порочный круг безумия творимого за этими толстыми стенами с окружным видеонаблюдением по периметру.  «Надье называла нас христопродавцами» , - но,  глядя на Зое, он бы сформулировал это по -другому:  потрошители.

           Сколько молодые люди молча просидели друг напротив друга  парень не смог бы сказать. В голове вертелись какие-то фразы  и никак не концентрируемые на происходящем видения. Кроме одного:  каменная статуя химеры, украшавшая Нотр-Дам , вся была покрыта кровавой испариной. Священник серб уверял, что перед  разгромом его деревеньки  икона в  церквушке мироточила. Плакала  - проще говоря. Почему же он никогда не видел,  чтобы Зое плакала. Наверное, сам бы он  на её месте взвыл.  Неужели ей всё равно?

- Зое, я хотел тебе сказать, что был в Соборе Парижской Богоматери.  Та,  твоя любимая химера, как мне кажется, плачет кровавыми слезами. Ты никогда не видела чего-то подобного.

          Ничто не дрогнуло в лице, но губы разжались:

- Видела, - девушка помолчала,  словно не могла от долгого воздержания вспомнить ни слова из человеческой речи, - по ней ударили. Каменный дождь.

          Радио в машине несло какую-то обычную  чушь. Он не придавал информации никакого значения. Пока в эфир не вклинилось резюме, что вновь неуравновешенная Карла дель Понте сделала ничем не доказанное заявление по зарину.  Он вспомнил её текст: я и военные преступники.  А ведь она могла бы подойти на роль современной богоматери. Она и они.  Демержи.

           Зое и метеоритный дождь из осколков химеры над её городом.  Если бы он был художником – он бы попытался оставить после себя хоть что-то стоящее.

           Уже на въезде в Париж радио нашло наконец-то достойную новость: какой-то старикан застрелил себя на ступенях Норт-Дам в знак очередного протеста…

           Кому они оставляют убирать трупы….


Copyright: Волна Поль Домби, 2013
Свидетельство о публикации №213052301928