Унгерн

     В мае 1921 года Азиатская конная дивизия
     генерал–лейтенанта Р.Ф.Унгерна–Штернберга
     двинулась от монгольской столицы Урги
     к пределам бывшей Российской Империи
     с целью свержения большевизма на всей
     территории России. Это был последний
     парад Белой гвардии. 
      
I.

От Читы и до Урги –
Море чёрное тайги,
Комиссарские войска,
Боль да горькая тоска,
Звук расстрелов,
Стук подков,
Звон отточенных клинков.
От Урги и до Читы –
Как до гибельной черты:
Лишь казачьи городки
Да суды, что коротки.
И, как стражи этих мест,
Сопки высятся окрест.
Под Читой,
Под Ургой
Доли не было другой:
Либо дьяволу служить,
Либо с Унгерном кружить
Меж Читою и Ургой
Под свинцовою пургой...

II.

Эх, Даурия, Даурия, Даурия...
Снова память беспощадна и свежа.
И во времени теряюсь, словно в буре я,
Одуревши от степного миража.
Если рухнула великая Империя,
Знать, судьба её галопом понесла.
Но жива ещё лихая кавалерия
Средь всеобщего предательства и зла.

III.

Поднятый трубою,
Замер эскадрон.
Не пора ли к бою,
Господин барон?
Чтоб в лихом галопе –
Боже, помоги! –
Двинуться к Европе
От самой Урги.
Чтоб промчаться лавой
По сухой траве,
Чтоб Орёл Двуглавый
Взвился в синеве!
Не пора ли к бою? –
Чтобы в том бою
С кровью голубою
Враг смешал свою...

IV.

Он уходит от Урги
Степью золотой,
И слышны его шаги
Где–то под Читой.
Со страниц забытых книг
Брошен он сюда.
Кто встречал его хоть миг,
Помнит навсегда.
Он уходит от Урги
В тающий простор
И слышны его шаги
У Алтайских гор.
Тайным случаем храним,
Он глядит сквозь тьму.
Кто сражался рядом с ним,
Верен лишь ему.
Он уходит от Урги,
Как в жестоком сне,
И слышны его шаги
Где–то в вышине...

V.

Эхом грозного звона
Взорван сон степняков.
Под рукой у барона –
Десять тысяч клинков.
От бурято–монгольских
И даурских земель
Собралось это войско
И бурлит, словно хмель.
Со времён Чингиз–хана
Не случалось такой
У степного кургана
Круговерти людской
Из седых атаманов,
Строевых казаков,
Русских штабс–капитанов
И монгольских князьков.
Будет день, будет пища.
К чёрту грусть, господа!
Позади – пепелища,
Впереди – города
Верхнеудинск с Читою
Да река Селенга,
Что за смертной чертою
Кроет в тень берега.

VI.

Пропели трубы.
                – Сабли вон!
...Под лязг незримых лат
Отправил конницу барон
В стремительный парад.
И в страхе Божии враги
Сошлись держать совет,
Узрев, как льётся от Урги
Неистребимый Свет.
Свет высших сил
И высших каст
Погубит и спасёт,
Его безумец и фантаст
В сплошную тьму несёт.
И путь ему не выбирать,
А лишь идти туда,
Где крестоносных предков рать
И Шамбалы звезда.

VII.

Эх, Даурия, Даурия, да скоро ли
Стихнет ярость сатанинского огня
Там, где кони, растревоженные шпорами,
Мчатся, в пропасть наши души оброня?
Но стекает кровь от лезвия точёного,
И летит, летит по выжженной земле
Кавалерия, на гибель обречённая
За страну, навек забытую во мгле.

VIII.

Как носились они
На хрипящих конях
И в монгольских степях,
И в даурских краях,
До небес поднимая
По сигналу трубы
Из багряного мая
Пламя Белой борьбы!
Как рубились они
В тех жестоких боях
И в монгольских степях,
И в даурских краях!
Жаль, что русской удачи
Не хватило тогда:
Тают силы и, значит,
Кончен бал, господа...

IX.

Их обложили с трёх сторон,
И сто за одного,
Что скоро в край уйдёт барон,
Где пусто и мертво.
Который день он всё кружит
С остатками полка –
То наступает, то бежит,
А смерть уже близка.
А смерть железом и свинцом
Грозит, лишая сна.
Блестит оранжевым лицом
Монгольская луна,
Да ветер запах диких трав
Несёт издалека...
И, миг у вечности украв,
Могильная тоска
Гнетёт и шепчет, как в бреду:
– Сколь темень ни круши,
А сменишь чистую звезду
На ад в ночной тиши!

X.

Он боль не глушит водкой,
Не рвёт наган к виску,
Хромающей походкой
Шагая по песку.
Земле сухой и ржавой
Слышны его слова:
"Потеряна держава,
На плахе – голова..."
И пусть по тайным тропам
Его обходит враг,
И пусть за Перекопом
Склонился Русский флаг, –
Ещё осталась сила,
И не дрожит рука,
Небесные светила
Глядят через века
На тех, кто шёл святою
Дорогою войны,
Сгорая за чертою
Чертогов сатаны.

XI.

Кому–то быть повешенным,
Кому–то быть расстрелянным,
Всё этим веком бешеным
Для нас уже отмерено.
Летит в атаку конница,
Сшибаясь на рысях,
Но день к закату клонится,
Но пыл уже иссяк.
Судьба упала решкою,
И конь убитый валится,
А комиссар с усмешкою
Из–под фуражки скалится.
Здесь злобу властную несут
Под крики воронья.
Но что такое красный суд,
Когда лишь Бог судья?

XII.

Эх, Даурия, широкая да пьяная,
Забайкальская степная сторона!
Только снова злая сила окаянная
Не вином, а нашей кровушкой пьяна.
И, как видно, долго маяться в слепой тоске,
Если продан ты изменчивой судьбой,
Ведь убит в далёком Новониколаевске
Тот, кто вёл нас безрассудно в этот бой.

XIII.

От степей даурских,
От лесов амурских,
От последних русских,
Кровных рубежей,
От байкальской глади,
С красными не сладив,
В гибельном параде
Шли они уже.
Шли они к Китаю,
Землю покидая,
Словно волчья стая
Через перевал, 
И склоняли кроны
Сосны похоронно,
Унгерна–барона
Ветер отпевал.
Верь – не верь, а всё же
Так бывает тоже,
Коль казак не может
Удержать слезу, –
В дальней дали тая,
Шли они к Китаю,
Будто улетая
В неба бирюзу.
 ______________________
 * Фотографии и портрет легендарного Белого полководца, командующего Азиатской конной дивизией, генерал–лейтенанта, барона Романа Фёдоровича Унгерна–Штернберга (1885 – 1921): в детские годы и перед началом Великой войны (в штатской одежде); портрет работы Галины Недовизий (Франция, Париж); последний снимок барона – в красном плену, сентябрь 1921 года; кадр из сериала "Вепрь", в роли Р.Ф.Унгерна–Штерберга – Ромуальд Макаренко
   
     Унгерновский цикл "Последний парад" появился
     давно, ещё в самом начале 1990–х годов, тогда же
     он был опубликован в журнале "Слово". С тех пор
     личности Унгерна было посвящено много книг, фильмов,
     статей. Вновь зазвучали старые легенды, например,
     о зарытых где–то сокровищах барона... Я полагаю,
     что впереди нас ждёт немало новых художественных
     воплощений образа "самодержца пустыни", он ведь
     был мифологизирован ещё при жизни. Ну, а я не ставил
     себе целью раскрыть глубинную сущность этой странной,
     фантастической личности, – меня лишь заворожил ветер
     чёрной романтики, дохнувший из монгольских степей,
     из далёкого 1921–го. Если же говорить о стихах, то
     в поэзии, пожалуй, наиболее ярко образ барона
     запечатлён в стихах выдающегося поэта восточной
     ветви русской эмиграции А.И.Несмелова (1889 – 1945):

     Баллада о Даурском бароне

     К оврагу, где травы ржавели от крови,
     Где смерть опрокинула трупы на склон,
     Папаху надвинув на самые брови,
     На чёрном коне подъезжает барон.

     Он спустится шагом к изрубленным трупам
     И смотрит им в лица, склоняясь с седла, –
     И прядает конь, оседающий крупом,
     И в пене испуга его удила.

     И яростью, бредом ее истомяся,
     Кавказский клинок – он уже обнажён –
     В гниющее красноармейское мясо,
     Повиснув к земле, погружает барон.

     Скакун обезумел, не слушает шпор oн,
     Выносит на гребень, весь в лунном огне, –
     Испуганный шумом, проснувшийся ворон
     Закаркает хрипло на черной сосне.

     И каркает ворон, и слушает всадник,
     И льдисто светлеет худое лицо.
     Чем возгласы птицы звучат безотрадней,
     Тем сжавшее сердце слабеет кольцо.

     Глаза засветились. В тревожном их блеске –
     Две крошечных искры, два тонких луча...
     Но нынче, вернувшись из страшной поездки,
     Барон приказал: «Позовите врача!»

     И лекарю, мутной тоскою оборон
     (Шаги и бряцание шпор в тишине),
     Отрывисто бросил: «Хворает мой ворон:
     Увидев меня, не закаркал он мне!»

     Ты будешь лечить его, если ж последней
     Отрады лишусь – посчитаюсь с тобой!..»
     Врач вышел безмолвно и тут же,
     В передней, руками развел и покончил с собой.

     А в полдень в кровавом Особом Отделе
     Барону, в сторонку дохнув перегар,
     Сказали: «Вот эти... Они засиделись:
     Она – партизанка, а он – комиссар».

     И медленно в шёпот тревожных известий —
     Они напряженными стали опять –
     Им брошено: «На ночь сведите их вместе,
     А ночью – под вороном – расстрелять!»

     И утром начштаба барону прохаркал
     О ночи и смерти казненных двоих...
     «А ворон их видел? А ворон закаркал?» –
     Барон перебил... И полковник затих.

     «Случилось несчастье! – он выдавил
     (Дабы удар отклонить – сокрушительный вздох). –
     С испугу ли – всё-таки крикнула баба –
     Иль гнили объевшись, но... ворон издох!»

     «Каналья! Ты сдохнешь, а ворон мой – умер!
     Он, каркая, славил удел палача!.. –
     От гнева и ужаса обезумев,
     Хватаясь за шашку, барон закричал. –

     Он был моим другом, в кровавой неволе
     Другого найти я уже не смогу!»
     И, весь содрогаясь от гнева и боли,
     Он отдал приказ отступать на Ургу.

     Стенали степные поджарые волки,
     Шептались пески, умирал небосклон...
     Как идол, сидел на косматой монголке,
     Монголом одет, сумасшедший барон.

     И, шорохам ночи бессонной внимая,
     Он призраку гибели выплюнул: «Прочь!»
     И каркала вороном глухонемая,
     Упавшая сзади даурская ночь.
     ________________
 
     Я слышал: в монгольских унылых улусах,
     Ребёнка качая при дымном огне,
     Раскосая женщина в кольцах и бусах
     Поёт о бароне на чёрном коне...

     И будто бы в дни, когда в яростной злобе
     Шевелится буря в песчаном ключе, –
     Огромный, он мчит над пустынею Гоби,
     И ворон сидит у него на плече.
               
                1920–е гг.