Дулиха

 
  Как-то вечером к нам неожиданно пришли гости, а хлеба - только самим на завтрак. Магазины в те времена закрывались в семь или в восемь вечера. А круглосуточных и вовсе не было. Мы пару дней, как въехали в эту квартиру, и я ещё никого во дворе не знала, вот и постучала в ближайшую дверь. Тишина. Я подождала немного и уже собралась  отходить, как вдруг послышались шаги и неразборчивое недовольное ворчание. Отворила грузная седая женщина. На мои приветствия, объяснения и извинения она ни разу не улыбнулась, вынула из-за шторки серую буханку, отрезала немного и со злостью ткнула мне в руку:
- Чтобы вернула!
- Обязательно! – улыбнулась я, скрывая удивление. Потому, что сама я много раз делилась хлебом. Но ни разу и в голову не приходило требовать расплату за пару кусочков.    
- Меня Таней зовут, - я протянула ей руку. - А к Вам, как обращаться?
- Нечего ко мне обращаться!
    Гости ушли за полночь. А утром рано вставать. Я наскоро прибрала со стола и легла спать. 
- Московское время: шесть часов! - возвестил репродуктор!
- Ну, ещё хоть пять минуточек….
  Тут загремел гром, за ним ещё..., забил ставнями ветер. По козырьку громко и быстро зацокал дождь. Нужно подготовить всем одежду по погоде, накормить завтраком, дать с собой, завести ребёнка в сад и успеть в приличном виде к восьми на оперативку.
  Выбегаю, на ходу раскрывая зонты.
- Где хлеб?! – как выстрел в спину.
- Прямо сейчас?!
- Нет, через год! Я жду!
  У нас не большой, но очень уютный дворик. Верандочки, вьющиеся вверх по наружным стенам деревянные лестницы и снова верандочки, и неуклюже притулившиеся к проёмам и выемкам балкончики. С приходом тепла  в центре двора за столом усаживаются женщины, уступив мужчинам зелёную беседку. Из неё стук костяшек домино глуше и не мешает соседям.
   Летит в скрученные из газет пакетики шелуха от пахучих жареных семечек, стрекочет детвора, под колонкой полощутся затоптанные за зиму половики.
   На балконе, несуразно выпирающем во двор, как на троне, восседает Она. Надменно-каменная, глядит поверх проходящих соседей, не ждёт ни приветствий, ни хоть бы кивка. И соседи уже много лет не замечают её.
   Я никогда не видела, чтобы она выходила за порог. Навещал её только сын. Приносил каждый раз несколько больших авосек, полных продуктами. Одну из них всегда распирали два огромных каравая белого хлеба. Для меня до сих пор загадка, что она с ними делала? Возможно приваживала под окно птиц или соседских кур. Должен же человек хоть с кем-то общаться.
- Почему она никогда не выходит к людям? – Спросила я как-то соседей, присев с ними на лавочку.
- Боится, что убьют.
- За что? - усмехнулась я, приняв слова за шутку.
- А ты не смейся. Её ненавидят. Тварь она фашистская.
Её муж полицаем у немцев служил. В войну вверх по нашей улице немцы гнали колонну - старики, женщины с детьми. В одной руке ребёнок, в другой узелок с самым необходимым. А эта - бежала рядом, выхватывала узелки и отшвыривала на обочину. Срывала с несчастных платки и цепочки с крестиками. Она знала, что никто не вернётся. Но троим жительницам нашей улицы удалось сбежать. Одна  из них устроила расправу с Этой, за что срок получила. Отсидела. Но людям в глаза прямо смотрит.
- Если она могла так поступать, значит, ненавидела всех ещё до войны? За что?
- Она власть Советскую ненавидела. И всех, кто не противился советскому строю. Из её рта одни проклятия сыпались. Приходу немцев радовалась несказанно. Что ты удивляешься. Таких, как она, знаешь сколько было? Кто сбежал с немцами, кого засудили и по лагерям…
- А её?
- Её, говорили, лет пять здесь не было. Всем хотелось верить, что отсидела. А теперь вот на весь мир злая - нос боится высунуть. Да никому она не нужна.