Три сестры

Семейные предания

...еще и подростком не был, а баба Иля, наша заступница и утешительница, злая на отца, обозвала и меня алкашом. Попался ей со своими шалостями под горячие и вечно занятые стиркой, уборкой, приготовлением пищи, пришиванием пуговиц и воспитанием руки. А тут только и хлебнул из стакана на столе "Жигулевское".
Ну и доставала же она всех, особенно в старости! Всё наводила в оставшемся у нее мире порядок и справедливость.
- Баба Иля, сделай вид, что тебя ищут!
Она рассказала, как мы попали сюда. В 1852 году наш тобольский предок, казак, задумал жениться. Но невесту прямо из-под венца увели. Плюнуть бы. Да утереться. Не судьба, знать. Но мой пра-пра... решил разобраться с соперником, да, видать, переусердствовал, вот с того и сбежал подальше в Сибирь.
Муж бабы Или Афанасий Иванович на 20 лет ее старше. Стал офицером. Выслужился до дворянства. Из капиталистов. Той новой формации, что сменила ухарей Островского. Или даже более поздней. Из их внуков. После революции он тоже вынужден был скрыться за Уралом, бросив свои заводы в Перми и в Ирбите. Где над воротами была приклепана надпись "Коростелев и К". Запомнились групповые фотографии с дырками. Это его лицо зачем-то с поспешностью удаляли из некоторых прежних снимков. Связанных с первой семьей. Вместо человека получились дырки с офицерскими погонами. Он, говорят, был образован, мягок, интеллигентен. После разгрома Колчака стал литправщиком в местной газете. И надо же: по уши влюбился в задорную и не глупую комсомолку двадцатых годов, тогда наборщицу типографии.
Он умер в страшной тоске в 43-м, когда его жену посадили. Умер от голода и водянки, хотя дочери и старались поить его витаминным супом из крапивы и лебеды.
Мира между разновозрастными супругами не было, баба Иля вышла за него из жалости (он даже травился), и регулярно доводила до состояния, которое люди называют тихой сапой. Видели, как он выбегал из дома и падал лицом в снег. Вот такие страсти-мордасти!..
- Ах, этот Юзек! - бывало возмущался Афанасий Иванович и вопреки себе (так хотел бы я написать) не стеснялся в выражениях. Но это неправда. Он вообще ни разу не произнес ругательного слова. В семье знали, о ком речь. Юзеком он называл вождя всех народов. По той же, видимо, причине по какой сибирские охотники медведя иногда именуют хозяином. Из суеверия, дабы не столкнуться. Сам-то не столкнулся. Но все равно не помогло...
Хлеб по карточкам. Некоторые их теряли. В детских яслях, которыми заведывала баба Иля, часто скапливались недоеденные куски. Пропасть же могут. Пожалела одного пьяненького бедолагу, и за то, что тот откидал по ее просьбе снег от садика, рассчиталась сухариками. Нашлись и еще охотники поработать на тех же условиях. Кто-то донес. Вскрылись недостачи по хлебу. Ее разоблачили и осудили. На семь лет. Громкий был скандал. Со статьей в газете, где работал Афанасий Иванович. "Как же ты мог?!" - спросил он потом автора, часто бывавшего в гостеприимном доме, чуть ли не друга семьи. Тот извинялся, смущенно разводил руками и тыкал пальцем куда-то вверх.
Но почему именно Юзек? Это же польское имя. В 40-м в Тайге оно стало нарицательным.
Юзеками называли поляков, вывезенных сюда из занятого Красной Армией Кракова. Были и нарядные пани - жены юзеков. И их дети. Всего человек четыреста. Причем, только гражданские лица, в основном творческая интеллигенция: ученые, художники, литераторы, музыканты. Интернированных поселили в леспромхозовских бараках в стороне от города и работать водили в лес на деляны. Как было не возмущаться моему деду!
Тогда и появилась в доме двоюродная сестра у моей матери и тети - Берта Биненшток. Ей уступили кровать. Она жила в комнате с девочками, восхищавшимися ее ночным шелковым гардеробом, а родители Берты, отец, профессор университета и мама - модная и красивая дама, поминая матку-бозку, видимо, ворочали в это время бревна и пилили лес, осваивая новые более нужные социализму профессии. Выход в город полякам был запрещен. Но мать Берты все равно иногда прибегала по ночам, чтобы увидеть дочь...
Берта знала иностранные языки, на русском говорила с едва заметным акцентом. Походившим на дефект речи. А так как была примерно ровесницей сестрам-погодкам, то и в школу ходила вместе с ними. Полгода проучилась в классе с тетей Женей, затем экстерном сдала предметы и была переведена в класс постарше, где училась будущая моя мать. Вот на старом снимке, который держу в руках, Галя и Берта рядышком.
Страшная тайна, что Берта никакая не сестра и даже не родственница раскрылась только в июне 1941-го. За неделю до начала войны. Полякам вдруг объявили, что их отправляют к себе на родину. Ликованию не было предела. Обносившиеся люди с чемоданами и узелками заполняли поданные для них четыре бардовых вагона-телятника. Пусть без удобств, но домой!.. Прощаясь с приютившей ее семьей, со своими новыми друзьями, Берта обещала писать с дороги и не могла сдержать слез. Специально для лучших подруг Берты кто-то из юзеков играл на скрипке...
Мать вспомнила эту историю, прочитав изданный к тому времени в Кемерове трехтомник "Архипелаг Гулаг" (первое полное отечественное издание). И закрались в ее душу сомнения, потеряла она покой.
Почему Берта так и не написала письмо? Вот-вот грянет война. Куда же, на самом-то деле, могли увезти поляков? Какова их судьба?
Обратилась с письмом в "Мемориал", еще куда-то - без ответа. Будто и не было в Тайге целый год иностранных поселенцев. Никто из чиновников ничего не знает или им "велено молчать"? Архивы же до сих пор хранят тайну, которая с годами становится все более зловещей.
Но язык до Москвы доведет. Одного спросишь, другого - что-то и просочится. Я и сам по ее просьбе ходил в тот же "Мемориал", но двери там всегда были закрыты. Однако приходилось слышать версии, что вывезли поляков по томской ветке в какой-то лесной тупик на север Кемеровской (тогда Новосибирской) области да и расстреляли там. Рассказывал, например, один человек, что видел затесы на деревьях с вырезанными на них как бы украдкой крестиками и надписями по польски. Поляков в Сибири много, еще с тех давних, царских, времен, есть костелы, по школе помню Катвицких, Осмольского и др., у меня самого прабабушка Данилевская, вполне могла найтись сердобольная душа, чтобы хоть так сохранить память о соотечественниках. А тут еще Сашка, шурин, работавший тогда в ГУИН, вернулся с учений по минно-взрывному делу, которые проводились где-то там же на севере области. Выпил, изобразил фигуру с притопом и прихлопом из "Яблочка", мол, вот я и нарисовался, и заявил, что теперь от поляков никаких косточек днем с огнем не сыщут.
Почему поляков?.. Каких?.. Не тех ли?..Откуда он о них слышал?.. - резануло и еще больше напрягло мать.
Значит, кто-то из его начальства что-то знал и проговорился?..
Выгодно же было убрать концы в воду, хотя бы во избежание нового скандала, ведь тот, связанный с Катынью, до нас тогда только докатился...
Наш народ мало чему уже удивляется. Ко всему готов. Российские просторы и до сих пор настежь открыты для домыслов, предположений, догадок. И по-прежнему закрыты для правды. "Дурят" - так у нас говорят. А в принципе ничего ведь тут конкретного. Подумаешь, Берта не написала!.. К тому же вскоре началась война. И что угодно могло случиться. Вот и сам я, поглощенный своей жизнью, ничего не предпринял, чтобы проследить дальнейший путь поляков. Не отправил запрос в Ягеллонский университет, не навел справки в консульстве...
Но матери втемяшилось - не свернешь: потому и не было писем от Берты, что поляков убили!..
Ах, этот Юзек!
Кончится ли когда-нибудь его правление!.. Тьма поклонников и защитников у него сейчас, коммунисты, без тени стыда, снова произносят в его честь тосты.
...На зоне у бабы Или появился новый муж. Некий Шлема. То ли имя, то ли прозвище. Это все, что о нем знаю. Вот, говорят, была настоящая любовь. Кощунственно, но не исключено, что именно там, в неволе, она впервые познала вкус счастья. Он освободился раньше и больше они не встречались. Рассказывают, она сильно переживала.
Сохранилось стихотворение Афанасия Ивановича, посвященное "Тов. Шуре Песковой" (настоящее имя бабы Или*), написанное в 25-м, то есть за год до рождения матери. Баба Иля иногда доставала эту свернутую вчетверо. потемневшую по краям тетрадную страничку откуда-то из-под коробок, с самого дна шифоньера, садилась на пол и начинала вдруг всхлипывать:
"Если счастья всего ты не в силах снести,
Приходи поделиться со мною,
И поверь, что на этом счастливом пути
Я порадуюсь вместе с тобою...".


*Баба Александра Васильевна - не выговорить. Так она и стала для всех бабой Илей, бабой Илечкой (1905-1981).