Мие с хвостиком двадцать...

Мие с хвостиком двадцать, да вот чувствует – на все сто.
Миа дни прожигает, всё нутро ее сплошь черно.
Вечер с Марком помпезен: шик, вино, ресторанный зал.
Лунный свет красит спины, охлаждает сердец металл.
Убежать, не оставив и волоса на подушке.
Миа тянется к рюмке, любому бокалу, кружке.

«Миа, здравствуй, моя родная. Что-то неважный вид».
Том жует ее смачно. Миа – конченый инвалид.
Утро с Томом трафаретно не с кофе, но с сигарет.
А потом он уходит, садится в свой желтый Корвет
И уже не вернется ведь. Наскучило, стало быть.
Миа ставит заплатку и с трудом продолжает плыть.

'Адам чище, светлее, но тот еще добрый малый.
Питер душит свободой, запущенной по каналам.
'Адам сидит напротив, и прищур этот бесОвский,
Нет, не питерский вовсе – какой-то чужой, московский.

Тают льды на Неве, Мие дышится каплю легче.
'Адам чувствует то, затягивает узлы крепче,
Чтобы Миа, чего доброго, не ушла к другому.
Миа просит о помощи, крик ее сродни стону,
Воплю больного, претерпевающего рецидив.
Апрель ласков, свят, на редкость улыбчив и бережлив.

Однажды ей удается выскочить из квартиры.
'Адам в бешенстве. Ищет по барам, клубам, трактирам,
Но на рассвете пустой возвращается в кровный дом,
Хлещет ром около часа, сгибается над столом,
Долго думает, есть ли святость на самом деле, Бог,
Ухмыляется, свинцом сдабривает себе висок.

«Миа, ну что же ты? Где была?», «Девочка, как же так?»
Этот гул осуждений нарастает, как шов-зизгаг,
Ударяется в Мию. Она решает немедля
Покинуть Питер, сразивший ее, испить забвенья.

Вещи собраны все и взят курс на Ростов Великий.
Поутру новый город встречает, светлый и тихий.
Улыбается Миа: «Боже, как я тебя люблю!».
Ее путь лежит к Авраамиеву монастырю.