У тебя никогда не будет друга

Возвращаясь домой, пинаешь
жестяную пивную банку,
а дорожный изгиб изящен,
словно горлышко у бутылки.
И пришедшей на ум правде
не хватает интерробанга:
у тебя никогда
не будет
тыла.

По приходе домой взвоешь:
устремились до неба стены,
а тарелка едва ль встретит
теплым супом да расстегаем.
Понимаешь, судьба такая:
стать поддержкой, плечом, заменой,
И врываться в людскую жизнь,
чужие
компании расторгая.

Потолок разукрасив, полночь
вскипятит в твоей таре горечь,
вскормит досыта молодого,
но несчастного демиурга.
И в густом напускном молчании
осознаешь свою беспомощность:
у тебя никогда
не будет
друга.

И оттого на душе так
темно беспроглядно,
что катись оно к черту:
дорога домой, октябрь,
четыре стены, вроде
настроенные на лад, но
только вроде;
трезубец грусти,
изображающий канделябр.

Перемирие духа
или мир - несуразный и шаткий,
обретенный, должно быть,
по правилу
и по праву.
Небоскреб-переросток
в облачной шапке,
жестяная
банка,
угодившая в канаву.

И оттого на душе так
легко и свободно:
можно не пить стаканов
восемь воды,
не смотреть
умное
кино.
Только осень и ты.
И листва хороводом
кружится,
степенно стелясь
у ног.

Можно вместо
лекарств горьких
найти еще много
земных отдушин.
Можно съехать
с детской горки,
а не съехать вконец
с катушек.

Можно обидчику зло
возвращать сторицей:
у тебя никогда
не будет
друга;
можно вслух рассуждать,
восклицать,
материться -
только, сука, как больно.
Сука.

А потом от зимы побежишь,
только та все равно застанет
в застрявшем авто,
в пяти километрах от юга.
Это - ласкает в танце
тебя озорная вьюга.

Это - у тебя нет
Друга.