Вороний погост из Раждена Гветадзе

Стынут замшелые плиты забытых могил,
к тёмному зеву слепого церковного входа
сломанный тополь молитвенно ветви склонил;
всюду – следы запустенья, нужды и разброда.
На колокольне чуть слышно вздыхает сова,
в пыльных окладах тяжёлые дремлют иконы;
а вечерами, когда потемнеет едва,
шелестом крыльев пугают прохожих вороны.
Гонит сюда прихожан с незапамятных пор
смута сердечная, бедность, за близких тревога,
верят они, что Святого Георгия взор
их упасёт от беды у святого порога.
Но восседает отныне лишь стая ворон
у алтаря, где звучали священные песни,
ладан курился и лился торжественный звон…
Нынче иному внимают печальные веси:
раненый колокол странно гудит на ветру,
да, временами, безумные вопли ослицы
будят летучих мышей… и как звери в нору,
нищие рады сюда от ненастья забиться.
Осенью поздней, когда замирает, устав,
бедный поселок и топятся печи в лачугах, –
те же вороны, нахохлясь, сидят на крестах,
напоминая о близких утратах и вьюгах.
И на исходе пустого и жалкого дня –
с дрожью в коленях, с унылым смиреньем в природе, –
сам не замечу, как снова охватит меня
зависть к усопшим, к их неприхотливой свободе.
Там не гнетёт их похмелье чужих похорон,
не ужасает удел этой жизни убогой,
не возникают крылатые тени ворон,
чуткое сердце сжимая внезапной тревогой.