Я поднял из золота чашу...

Владимир Свидзинский

(1885 - 1941)





*  *  *


Как плещет твой плащ химерный
Из ветра, тьмы и огня!
Прошла ты – и больше в мире
Нет ничего для меня.

Как очи твои бездонны! –
Заря и ночной звездопад.
И там, в темноте их карей,
Ветвится мой песенный сад.

Как нежно остры твои груди,
Едва лишь притронусь к ним,
Теряю и волю и память!
И счастьем тревожусь своим.

Как тонко узки ладони,
Что, словно во сне, наяву
На лоб мне кладёшь ты, и снова
Тобою одной я живу.

Как плещет твой плащ химерный!
Как ясен очей огонь!
Как нежно остры твои груди!
Как тонко узка ладонь!





*  *  *


Брожу весь день то лугом, то в гаю,
Как дерево, вдыхаю запах лета,
В низине ключевую воду пью,
И глажу колос, полный зёрен света.

И так живу, как придолинный цвет.
Без замыслов, без дум и непокоя.
А что потом? Ночь властною рукою
Мне заслоняет осиянный свет.

Тогда иду я вдоль речной излуки.
Там стужей прикасается роса,
Как будто бы невидимые руки,
Ко мне из тьмы, и из Большой разлуки
Звучат давно немые голоса.


4.9.1939





*  *  *


Над Чёрным морем, на Коготь-горе,
Зацвели до зари чашечки голубые,
А в них стрелки карминного пламени.

До зари хмуро, туман и морок.
Только на море грохот и гул.
Тогда подумали чашечки голубые:
«Да будет солнце!» И всё засияло.
Теперь, волны, гомон умерьте,
Голубые чашечки придут к вам.
Вот идут они жёлтым накатом,
Одна за другой, не звенят, не веют,
Несчётно несут карминный свет,
Обложили море карминным светом.

1934





*  *  *


В полусонных покоях мещанки
За трухлявым и низким окном
Дни за днями, как перстни, теряю,
Над своим наклоняясь столом..

Подоконника лиственный морок,
Украшение стен – дребедень
И лоскутный повыцветший коврик,
Погружённый в извечную тень.

Во дворе над густыми садами
Спеет облако – а на нём,
Словно шмель на черёмухе белой,
Грузнотелый устроился гром.

И велит уносить себя в поле,
Ближе к ладану нив яровых,
И качается на медуницах.
Ни листка не сминая на них.

Средь кустов бузиновых ночует.
И, играя с утра сам с собой,
Целый день беззаботно кочует
По светлыни, насквозь голубой.

У мещанки же ангел из бронзы
Трубным звуком, как перед судом,
Возвещает, что жизнь моя меркнет,
Как цветочный узор за стеклом.

1934




Были цветами


Я стал возле пригорка,
Ты там, где тёрна кусты.
Я поднял из золота чашу,
Свою, из сапфира, – ты.

Заклокотало в солнечном горне,
Вздрогнула телом река.
Твоё душистое дыханье
Коснулось меня, как рука.

Мелькали проворные зайчики,
Сверкали на белой коре.
Ты полнилась полуденным светом,
Я – вспыхнувшим на заре.

Задремали. Повеяла синеоко
Тень вечернего мира.
Лелю, ой, лелю! Закрыло нам чаши,
Мою – золотую, твою – из сапфира.

10.8.1930







*  *  *


Что странного, что улица пуста,
Что не поют под вечер те, кто молод?
Окно заледенело неспроста,
Ручейных вод завязаны уста,
И с топотом бредёт по полю холод.

А с вечера на куполе небесном
Я отыскать своей звезды не смог.
Знать, и вверху гремел буран железом
И повалил блестящий теремок.

1937





*  *  *


Туча с радугою и громом,
С грохотом, с чернопёрым дымом
Проползла тягуче мимо,
Как улитка со своим домом.

Тёмный остров похмуро помнил нас.
Голос горлицы был отрадой нам.
Тополиным настоем-ладаном
Тяжелело пространство, полнилось.

Мы искали к солнцу брода.
С нами шёл розоватый горошек.
Ты лукошка плетёный ковшик
На ходу погружала в воду.

Там лохматились тканей обманки,
Вились травы подводные зыбко,
Там туманились бурые рыбки –
Вековечных глубин полонянки.

Туча с радугою и дымом,
С молчаливой руиною грома
И там проползала мимо,
Как улитка с расколотым домом.

3.8.1932





*  *  *


Удилище в руке чуть покачнётся,
Горячий ветер в бересте шумит;
Блеснёт на дне рыбёшка позолотцей,
И заводь спит, как память сердца спит.

И сонный блеск голубизны приветной
Под тучами яснеет в глубине,
И чашечки кувшинок о заветной
Загадке дня рассказывают мне.

И я боюсь, что встану и пойду,
Плавучий лист руками разведу
И, доверяясь глубей притяженью,

Навек отдамся властному движенью.
Безмолвно погружусь, войду туда,
Где отразила небеса вода.

1936





*  *  *


Где б ни шёл я. всё то же самое
Перед взором моим предстаёт:
Башен старь, в запустенье фонтаны,
Золотые навершья ворот.

Но везде было пусто. Повсюду
Лёд на ветках хрустел, как стекло,
И, подобно луне, облик солнца
Шрамы смерти исчёркали зло.

И нигде не шумели воды,
Ни один не звенел листок,
И порывами лёгкими ветер
Ни один не сгибал колосок.

Звал я, не получая ответа,
И за каждым окном ждал тепла:
Нигде ни рука не блеснула,
Ни плечо, ни юность чела.

Я устал и упал. Я заплакал.
Всё сквозь сердце моё прошло,
Что любил я,  о чём мечтал я,
Всё, что умерло и цвело.

И приснилось мне в угасанье.
В неподвижной печальной мгле,
Радуга – радость небу,
Девушка – радость земле.

1935




*  *  *


Лесе Чилингаровой


А ты не пришла. Одиноко
Я липовый цвет срывал.
И солнце прозрачным мёдом
Сочилось сквозь краснотал.

Я лёг и заснул. Проснулся –
И нет медвяного дня.
И только заря над гаем,
Как грива гнедого коня.

И липовый цвет в ладони,
Что сорван был не вдвоём,
Увял и усох, обожжённый
Горячим июньским днём.

Печально я шёл на запад,
Гнедые шерстинки искал.
И грезил тобою – и тихо
Увядший цвет целовал.

1932






*  *  *


Моя радость тиха и затеряна,
Словно ириса цвет в камыше.
Нет ей дара посева. Сквозь тень она
Самосевом восходит в душе.

И мерцает упорно и тайно,
Будто свет от зарницы в ночи.
Чья рука мне махнёт, хоть случайно?
Все дары мои – словно ничьи.

Я живу в обезлюдевшем тереме,
Не устав свой огонь зажигать.
Жду – но нет никого. Только, веря мне,
Сны о чуде приходят опять.

Всё пишу я на пепле счастья
Свою сказку-мечту про любовь.
И уносит безумства ненастье,
Но зову я их вновь и вновь.

Или звуки молитвенной музыки
Шлю словам, что ещё не сказаны,
Что взметнутся, как звёздные отзвуки,
Крепом полночи перевязаны.

1933





*  *  *


Вновь дует ветер северный в дуду
И гонит стаи снежных вихрей в поле.
Снегирь гудит, снегирь гудит в саду,
Как бесконечна зимняя неволя.




Перевёл с украинского
Сергей Шелковый