Поэту

Обнаженные женские руки
                его чаровали,
И прекрасная женская грудь
                наводила
                тоску на глаза,
Ах, как славно тогда
                в кабаках тогда
                славно певали,
Как певали цыгане,
                теперь невозможно
                сказать!

Уходил он от них залечить
                свое сердце
                стихами,
Уезжал на поляны,
                в деревенскую
                древнюю глушь.
И врывалась в стихи его
                русская песня
                лихая,
Забывалась ему проституток
                болтливая чушь.

Но залив эти раны
                петушиной  разбойною
                трелью,
Он ходил по утрам постоять
                у развилки дорог,
И шумы городские отдаленно
                призывно
                звенели,
И опять покидал он родительский
                низкий порог.

Приходил погулять русокудрый,
                веселый
                и звонкий,
Так чертовски похожий
                в свои двадцать пять,
На кудрявого, нежного
                с ласковым блеском
                ребенка,
Что пропойцам кабацким
                просто было его
                не узнать.

Изливалась на скатерть,
                залитую красным
                и белым,
Вековечная,  русская,
                чуткая к грусти
                слеза.
И цыганка опять
                ах, как славно
                цыганочка  пела,
И как ей подпевали,
                теперь невозможно
                сказать!