Шанс

Переулки пусты. Город вычурен и бумажен.
Дождь на каждом окне оставляет витой автограф.
Словно ртуть льется ночь из замочных скважин
под графитовым потолком.
Где-то в клинике мерно пикает кардиограф,
наклонившись тихо к стальной кровати,
где полгода кто-то дышит на аппарате
и в глубокой коме,
но хуже ком
не почувствовать кожу, что стянута и тонка,
не промокнуть в ливень, не вздрагивать от звонка
и лежать здесь беспомощным и нагим.

На другом конце разлинованного мирка
В огоньках и  размером с настольный глобус,
кто-то под вечер садится не в свой автобус
и случайно видит ее с другим.
Ту, которая говорила, что он любим,
Что всегда будет помнить, как неустанно
он катал на спине и за руку ее держал;
но становится всё искаженно вокруг и рвано,
Повторяя изгиб скорпионьих жал,
за окном раскачиваются строй-краны.
Приливает кровь, ему кажется вдруг, что он
опрокинутый вниз со скалы высокой,
Будто колокол, но с отломленным языком,
Словно лампа, от которой остался цоколь.
И два шага от радости - до курка,
Полмгновенья от веры - до отрицаний.
Он не знает, не знает, что люди глупы, пока
любовь дирижирует их сердцами.
Что четырнадцать миллиардов простых сапог
и вращают всю эту немую глыбу,
что на ней верна сложнейшая из дорог,
что у жизни один синоним, и это - "выбор".
И кто бы себя не мнил здесь каким героем
Время лежит на шее у каждого, как удав
Обвивая все больше, но мир этот так устроен,
что вперед не пройти, чего-нибудь не отдав:
последних пятьсот - за билет на ночной сеанс,
монохромную жизнь - за горстку цветных историй.
И если кому-то внезапно дается шанс,
Может, где-то сходят с назначенных траекторий
и идут ко дну чьи-то белые корабли.

Он сидит в салоне ни жив ни мертв.
И обшивка шипит под обстрелом капель.

Падает вниз катетер на той стороне земли,
и босые ноги встают на холодный кафель.