Закон бутерброда

Закон земного притяжения
И вероятности теория -
Всему нашлось свое решение
Хотя готов и с ними спорить я.

И аргумент, и доказательство
Даны наукою не зря нам,
Но вопреки всем обстоятельствам
Он маслом вниз летит упрямо.

         На этот раз закон бутерброда с маслом не действовал.
                Новеньким просто не дали масла.


Глава 1. День первый. Вечер.
Ужин начался с истеричного выкрика медсестры: «Диабетики! Кто съел чужой стол?» Ложки, расплескивая суп, замерли на полпути ко ртам. Столующиеся неохотно вынули взгляды из тарелок и настороженно уставились на маленькую женщину в относительно белом халате. Она медленно осмотрела помещение столовой, пощипывая каждого из присутствующих спрятанными за толстыми стеклами очков  глазками. Диабетики словно исчезли, растворились в окружающем пространстве. Отметив про себя этот приятный факт, белая фурия вновь проскрипела запылившимся голосом: «За первые два стола садятся вновь поступившие. На них масло еще не рассчитано!»
За столами тихо зашелестело:
- Как не рассчитано?
- А масло тех, кто уже выписался?
- К бабке не ходи, поделили.
- Им палец в рот не клади.
- А-ха,  им маслице подавай!
Новенькие, раздавленные всеобщим вниманием, гуськом просеменили за свои «безмасленные» столы. Ложки-весла медленно, одна за другой,  погрузились в суповую субстанцию, и корабль едоков продолжил свое плавание в загадочную страну пищеварения.
«Товарищи!» - отскакивая от стен, разнесся по столовой клокочущий и захлебывающийся от негодования выкрик. До противоположного конца столовой донеслось только окончание слова: «…ЩИ». Все внимательно взглянули в свои тарелки и, убедившись, что суп был гороховый, перевели недоуменные взгляды на оратора. В проходе между столами слегка возвышался над полом «довольно средних» лет мужчина в обволакивающем трико «а ля Марис Лиепа» и кудрявых, напоминающих бывшие в употреблении щетки для мытья бутылок бакенбардах.
«Шариков, ей-богу – Шариков», - не сдержался кто-то. Но Полиграф Полиграфович уже не мог слышать о своей идентификации. Его «кумачовая» речь звонницей лилась во все уголки столовой.
- Товарищи! Это нельзя. Так вот с новичками. Без масла. Как же это? Предлагаю бороться за права вновь поступивших. Не время сдаваться, товарищи! Выйдем на демонстрацию! Будем писать плакаты и скандировать лозунги! Объявим демарш администрации отделения! Долой гороховый суп и перловку! Даешь три ложки сахара на стакан чая!
Внезапно оратор потух. Глаза его наткнулись на толстые непроницаемые линзы старшей сестры. Единственное, что можно было увидеть сквозь пуленепробиваемые стекла окуляров,  – два сверкающих огонька зажженных бикфордовых шнуров, которые вели неизвестно к чему.  Но это что-то вот-вот должно было взорваться. Медсестра хладнокровно выслушала до конца пламенную тираду и теперь, подобно танку,  надвигалась на скукожившегося Полиграфа. Все с неподдельным интересом ждали оглушительного выстрела из воображаемого дула танка, но вместо этого сестра,  почти в упор глядя на возмутителя спокойствия, прошипела сакраментально-философскую фразу: «Ничто не принесло столько вреда человечеству, как борьба за всеобщую справедливость!»
Полиграф буквально испарился в этой немногословности. Его еще больше придавило к земле и он, поджав хвост,  молчаливой тенью метнулся за стол. Инцидент был исчерпан  и больные продолжили перемалывать пищу, одновременно обдумывая только что произошедшее.
Григорий Витольдович Сизооков тоже задумался, но только над тем, а действительно ли он попал в нужную ему больницу. Гриша впервые лежал в лечебном учреждении, и все увиденное было для него вдиковинку. Глазное отделение, где Григорий Сизооков оказался исключительно благодаря заботам «преступного элемента», на самом деле называлось незнакомым словом - офтальмология. Кроме того, что количество букв было чрезмерно большим, оно еще и равнялось 13-ти. В совпадения Гриша не верил, а поэтому приготовился к худшему. «Худшее» в свою очередь тоже не дремало и готовилось к встрече с Гришей…
…При поступлении оказалось, что палаты переполнены и Григория определили на диван в коридоре. Диванчик был мягким, но его расположение вблизи основной транспортной артерии отделения невольно наводило на мысли о вокзале. Мимо, то и дело, проносились локомотивы – врачи с вагонами-капельницами, а ближе к вечеру в несметных количествах появлялись изнывающие от скуки больные. В приглушенном, подрагивающем свете люминесцентных ламп они, словно души умерших, бесшумно проплывали из одного конца коридора в другой, никогда не разговаривая и не сталкиваясь между собой. Перемазанные зеленкой лица и перебинтованные головы дополняли ощущение метафизичности происходящего.
Потрясенный событиями первого дня пребывания в больнице, Гриша отвернулся к стене и стал быстро погружаться в небытие. Громкий стук и крики прервали блаженное неведение. Эпицентр шума находился в палате - напротив. Туда с заспанными лицами уже спешили дежурные сестры и охранники. Полиграф сидел на койке и, в полной темноте, что есть сил колотил железной кружкой по электрической розетке, время от времени выкрикивая: «Йоги, суки! Всю одежду поворовали. Их в лесах много!» Шарикову вкололи лошадиную дозу снотворного, и,  уже отключаясь, он тихим вкрадчивым голосом прошептал: «Только ванную не закрывайте, я там уходить буду…» На утро Полиграфыча в отделении уже не было. Гриша не стал интересоваться,  ушел он через окно в ванной или его увели в смирительной рубахе. Медсестры потом говорили, что такие «неспокойные» пациенты к ним раз в три месяца попадают. Их бы сразу в дурничку, но там глаза не лечат.
Глава 2. День второй. Утро.
Визгливое утро вторглось в сознание фразой: «Сизооков на пост»,- и немного тише: «Да что это за фамилия такая Сизооков?» Сестра бросила на стол историю болезни,  и Гриша понял, что нужно написать кой-какие буковки на титульном листе. Еще не совсем проснувшись, он решил дать волю своей фантазии. Заметив среди десятка стандартных вопросов графу «резус- принадлежность», Гриша вспомнил, что резус – это вид обезьян и не без удовольствия написал: «Дальний родственник». Формулировка вопроса - «постоянное место жительства» сразу вывела из равновесия. Даже думать не хотелось, что по месту прописки он будет жить вечно. И вообще «постоянное место жительства» больше всего ассоциировалось с кладбищем. «Да, прескверное начало дня»,- только и успел подумать Гриша, как сестра начала объяснять путь к месту первого обследования.
Надпись на тумбочке в процедурной повергала в ужас. Бордовыми буквами, в две строчки она гласила: «МЕСТО РАБОТЫ С КРОВЬЮ». Сама тумбочка занимала центральное место в комнате и,  в сочетании с надписью,  сильно напоминала плаху палача. Через несколько минут напряженного ожидания «процедурша», стоявшая до этого спиной,  повернулась и с огромным шприцем в руке и невидящим взглядом панночки из «Вия» стала медленно приближаться к Грише.
…Резкий запах нашатыря вывел больного из обморока. Все оказалось не так уж и страшно, а 150 миллиграммов крови, изъятой из обращения, по словам «процедурши», были даже полезны для обновления организма. Но в целом это объяснение не уменьшило состояния тревоги.
Перед кабинетом с таинственным названием ЭФИ, не решаясь зайти, Гриша просидел минут 20. Вдруг дверь распахнулась и на пороге появилась женщина в белом халате и…  с пассатижами в руке. «Вы сюда?»- ласково произнесла она. Хотелось замахать головой и бежать без оглядки, но из темноты кабинета послышалось настойчиво-гулкое: «Заходите». Когда Григорий оказался внутри, тот же голос повелел: «Присаживайтесь на круглый стул». Напуганный больничным бытом мозг отказался совмещать понятие «круглый» с понятием «стул». Но уже через несколько секунд Гриша безразлично подумал: «А, в конце концов, стул бывает даже жидким»,- и сел,  доверясь интуиции… Диагностический прибор оказался списанным с баланса, поэтому физического воздействия со стороны медперсонала Грише удалось избежать: только немного ненормативной лексики на повышенных тонах и вконец испорченное настроение.
А тем временем день стремительно приближался к своей золотой середине – обеду. Обед был единственной отдушиной в беспросветной больничной жизни. В это время пациенты уже не «плыли» по коридору, подобно призракам, а,  подстегиваемые сильнейшими приступами аппетита,  спешили, обгоняя друг друга. Ловкости, с которой они маневрировали на пространстве шириной в 1,5 метра,  позавидовали бы даже пилоты «Формулы-1». Впрочем, и поглощение белков, жиров и углеводов происходило   не с меньшей скоростью.
Но самое любопытное начиналось сразу после укрощения первого чувства голода. Во всех без исключения палатах начиналась часть неофициальная: закипала вода, заваривался чай, на столах появлялась бесчисленная снедь, заботливо принесенная родными. Банкет продолжался при бурном поношении «пустых» столовских супов и безвкусных гарниров с поджаркой из курицы грубого помола. В некоторых палатах неофициальная обеденная часть длилась так долго, что плавно перетекала в ужин. И ритуал этот повторялся изо дня в день.
После священной дневной трапезы Григорию, впервые за все проведенное в больнице время жуть как захотелось пополнить легкие никотином. Обнаружить место курения было нетрудно. Отобедав, все мужское население лечебного учреждения  непрерывным потоком бросалось в курилку. Заскочив туда по инерции, Гриша сразу потерял все возможные ориентиры. Из всего пространства курилки была видна лишь нижняя ее четверть: «дымографическая» проблема здесь явно была на пике своей нерешенности.
В первый момент показалось, что коромысло дыма с размаху обрушилось Грише на маковку. Отразив этот неожиданный удар, он закурил. Глаза перестало щипать и появилась возможность разглядеть обстановку. Лестницу черного хода никотиноманы заполняли  как могли: сидели, стояли, свешивались с перил. Отовсюду слышались неприлично громкий хохот и скабрезные шутки. Это была поистине территория пациентов, и врачи здесь появляться не решались.
Покинув дымокамеру, Гриша вспомнил, что на сегодня оставалось еще одно дело – обсудить с лечащим врачом стратегию и тактику дальнейших действий. Это оказалось не просто. На поимку доктора ушло 67 минут 34 секунды. Заарканить эскулапа удалось в ординаторской. Он пребывал в каком-то особом настроении, которое Гриша охарактеризовал как удрученный оптимизм. Врач с тоской взглянул на пациента и понял – отвертеться от Гриши,  как от факта имеющего место быть, не удастся. После пятиминутного экспресс-осмотра преемник Гиппократа многозначительно, в двух словах огласил план действий: «Пока лечим». У Гриши эти два слова слились в одно, и получившееся ему явно не понравилось, но перечить Григорий не стал, из боязни нарваться на резкость. Тем более,  что ничего позитивного от этого дня он уже не ждал  и,  как оказалось,  напрасно. Ближе к вечеру подошла сестра и с торжественной сухостью произнесла: «Тебя переводят в палату. Место освободилось». «Кто-то умер?»- грустно произнес уставший от коридорной жизни Гриша. «Нет, выписали»,- невозмутимо ответила сестра.
Палата была рассчитана на четыре места. Справа – меланхолик Саша. Его усы  под действием гравитации печально свисали к полу. При взгляде на него сразу хотелось сказать что-нибудь утешительное. Слева ерзал на кровати холерик Юра. Он мог смеяться над чем угодно  и думал, что знает абсолютно все. При этом не знал только одного, -  что все знать невозможно. Чуть дальше разместился деда Гена: он прожил долгую жизнь, а поэтому у него было что рассказать. И он рассказывал: когда ел, когда лежал под капельницей и даже когда засыпал, пытался словесно оформить накопленный за 80 с лишним лет жизненный опыт.
Несмотря на все ожидания, первая ночь в палате оказалась неспокойной. Двое из четверых обитателей палаты храпели. Один – тенором, другой басил, как трансформаторная подстанция. В дуэте они были неподражаемы. В унисон не получалось, но храпели самозабвенно, с энтузиазмом, вкладывая всю душу. Даже Саша, от которого Григорий меньше всего ожидал подвоха, все ж таки преподнес свой сюрприз. В тот самый момент, когда наводящий ужас храп стих и Грише почти удалось заснуть, включился свет. На кровати с выкатившимися глазами сидел Саша и беспокойно озирался. Его тоскливые усы встопорщились и ощетинились. «Таракан!»- только и смог произнести он. Потом еще минут тридцать Саша разбирал, перетряхивал и собирал кровать, но так и не нашел своего ночного визитера. Зато таракан-терминатор дал повод для плодотворных дискуссий на весь следующий день.

Глава 3.  День третий.
Первым о ночном происшествии заговорил, конечно же, сам пострадавший, но его словоизвержение не несло ничего конструктивного, если не считать эмоционального выпада в отношении «этих мелких, вездесущих тварей». Продолжил тему деда Гена: «А вот я недавно читал, что тараканы способствуют развитию раковых заболеваний!»
«Да-а-а, - чуть прищурив глаза, протянул Юрий. - А я их всегда считал друзьями…» Все, кроме Александра, рассмеялись, а затем диспут продолжился с новой силой. Вот ведь, казалось бы, человек – венец природы, достигает самых отдаленных точек Солнечной системы, заглядывает в глубины Космоса, а с тараканами справиться не может. Мало того, случись ядерная война – только они ведь и выживут…
Грише уже не было дела до проблем взаимоотношений тараканов и человечества, он мечтал только об одном – СПАТЬ. Не удалось. Сначала в сон бесцеремонно ворвалась постовая сестра: «Все идем закапывать глаза». Сквозь дрему Григорию привиделись сырая земля, лопата и до боли стало жалко глаз. Он не хотел их закапывать. Потом сон стал дискретным: в нем то и дело обнаруживались вкрапления дискуссионного клуба «Соседи по палате». Их бесконечного спора Гриша не улавливал целиком, только отдельные фразы:
… - Моя собака «в охоте».
- А ты, что охотник?
- Да нет, «в охоте» значит у нее течка…

… - А вот мы, одно время держали крысу комбинированную.
- Как это комбинированную?
- Ну, у нее передняя половина туловища была белая, а вторая – черная.
- Полукровка что ли… (хохот)…

… - Знойная жидкость – палящая душу водка…

… - Мне 43 года, а ты что понимаешь в нарезке сала...

… - Ну, ты вынудишь меня из терпения…

На третий день случилось страшное – Саше принесли радиоприемник. Изголодавшись по информации, владелец печальных усов слушал все подряд и круглые сутки. Дошло до того, что он настроился на волну первого канала и попал как раз на вечерний телесериал. Причем он не только слушал, а судя по его комментариям, именно смотрел очередную серию «мыльной оперы», в деталях представляя и описывая всю обстановку в которой находились ее герои. Впервые в жизни Гриша узнал, что сериал можно смотреть ПО РАДИО! Высказывать Саше слова сочувствия больше не хотелось. «Фанатик!»- только и смог резюмировать Григорий и оставил бесплодные попытки образумить счастливого обладателя изобретения Попова.
Глава 4. День четвертый. Злоключительный.
…К четвертому дню пребывания в больнице, Грише надоело все: лечиться, спать, разговаривать с соседями по палате, знакомиться с непрерывно меняющимися медсестрами, и даже (О, УЖАС!) – обедать. Гриша захотел вырваться из этого адского круга общения. Ему как воздух потребовалось одиночество, и он нашел такое место. В курилке, если выбрать время, народу было немного. А если спуститься на пролет ниже, то можно было спокойно подумать, помечтать, не обращая внимания ни на кого.
Он сидел и смотрел за окно. Там, снаружи,  было прекрасно: словно серебряная пыль, в воздухе беспорядочно метались снежинки, отражая своими маленькими, беззащитными телами лучики утреннего солнца. Гриша был восхищен, он долго подбирал слова, чтобы выразить свой восторг и, наконец, выдал.  «Плюшевая морда зимы», - во весь голос продекламировал Григорий. Сидящие выше на лестнице курильщики с недоумением переглянулись. А Гриша, поначалу смутившись столь неожиданным выплеском эмоций, уже несся в палату, охваченный  неожиданно нахлынувшим вдохновением. Он понял, чего ему не хватало, откуда у него депрессия. Ручка и блокнот – все, что ему нужно было сейчас. Он писал от третьего лица, вспоминал все, с самого первого дня пребывания в больнице. Сюжетная линия извивалась как змея, но он ловко хватал ее за хвост и укладывал в русло композиции. Он даже не пошел обедать, чем вызвал недоумение у соседей по палате. Единственный, кто смог его понять - моложаво выглядящая техничка. Повелительница швабры долго и с любопытством смотрела, как Гриша с обезумевшим лицом что-то строчит в записной книжке, а когда тот все же обратил на нее внимание, выпалила: «Я тоже крапаю поманеньку». И уже не глядя на Гришу, закатив глаза к потолку, вдохновенно воспроизводила написанные ранее вирши. Григорий не понял смысла стихов, он только и смог раздраженно выдавить из себя: «Великолепно! Принеси почитать», - и, подумав, добавил: «Послезавтра!»

Глава 5.  Радостейная.
… Это было последнее утро в больнице. В общей сложности Григорий Витольдович Сизооков провел в больнице 10 койко-дней и 2-ое дивано-суток. До обеда Гриша с нетерпением ожидал,  когда «неуловимый Джо»   -  его лечащий врач, наконец-то удосужится сделать выписку.
И вот томительные часы и минуты ожидания окончены: сдана постель, розданы прощальные рукопожатия, забыты тапочки, кипятильник и карты. Дверь больницы захлопнулась за спиной Гриши, больно ударив его по… ну,  по спине. Он даже не обернулся, его взгляд был устремлен вперед и вверх, к солнцу. А на ум почему-то пришли строчки из стихотворения моложавой технички:
                Одной ногой стою я на земле,
                Другой витаю в небесах…

Гриша поставил многоточие и оглянулся. Все трое сопалатников, сидя на кроватях, внимательно наблюдали за новоявленным писателем. Что-то в их взглядах было неуловимо недоверчивое. Их молчаливый вопрос Гриша оставил без ответа. Он с наслаждением сложил в тумбочку блокнот и ручку и, не раздеваясь, прилег на кровать,  блаженно закрыв глаза. Засыпая, Гриша слышал голоса, но никак не мог разобрать - то ли это были голоса соседей, то ли его собственные мысли:
- Мне 43 года, а ты  что понимаешь в нарезке сала…

- Моя крыса комбинированная в охоте…

- Он же всегда падает маслом вниз…

- Не положено, на них не рассчитано…    
                И. Кривов