Ревность. Из главы В школьное окно смотрят облака

      Отрывок из романа «В школьное окно смотрят облака»


«Песенка дождя катится ручьем,
Шелестят зеленые ветра,
Ревность без причин споры ни о чем —
Это было будто бы вчера».[14]
(Из песни)


          Любомудр задумался. Он отчётливо помнил ту ночь — третий час по полуночи. Комната студенческого общежития, разделённая ширмой из старых оконных штор; звучит лёгкая музыка, горит настольная лампа. Трое не спят: он, его сокурсник и она. Сокурсник то пишет в своей тетради, то, преследуя явно определённую цель, задаёт ей вопросы тихим доверительным тоном. Любомудр тоже пишет и думает только о ней. Она переводит английский текст, который ей дал сокурсник; вот он подсаживается к изголовью её постели, на которой она полулежит, и старательно помогает ей переводить. Её большие блестящие в свете лампы глаза томно блуждают — она смотрит то в книгу, то на бородача и при этом мило ему улыбается.
      Любомудр сидит за столом и всё пишет, пишет…, переживая ужасное состояние. В рое его мятущихся мыслей нет ни ненависти, ни злобы, ни грусти — есть самокритика: «Боже, как же всё глупо… И это чудище я. И не понятно, кому понадобилось создавать сие чудовище, и для чего оно нужно людям…», — с ужасом, будто совершив открытие, приходит он к этой страшной мысли. Он закрывает тетрадь, в которой делал только что записи, и какое-то время неподвижно сидит, вонзившись невидящим взглядом в стол. Неизъяснимое чувство вдруг охватывает его: осознание собственной никчёмности в этой текущей независимо от его присутствия действительности — независимой, не замечающей его и потому, быть может, даже смеющейся над фактом его существования в ней. Он резко встаёт, набрасывает на себя старенькое серого цвета демисезонное пальто с протёртой до дыр подкладкой и, запахнувшись его полою, выходит из комнаты.
      Четвёртый час ночи. В коридорах этого огромного человеческого улья, пустынно. На одном из этажей этого человечника кучка старшекурсников: ребята сидят на полу по обе стороны узкого коридора. Один из них читает свои творения, остальные слушают, затягиваясь сигаретным дымом. Он подсаживается к этим одержимым творчеством полуночникам, кто-то делится с ним недокуренной сигаретой. С каким вниманием он впитывает каждую фразу чтеца — мозг ловит мельчайшую искорку интонации; с какой жадностью он глотает непривычный для него сигаретный дым, — о, как близки ему сейчас эти, случайно встретившиеся ребята, и будто в мире и нет ничего, кроме этой маленькой компании задушевных друзей, слитых воедино мыслью и чувством… Сигарета кончается, гаснет, и во рту появляется привкус жжёной бумаги сигаретного фильтра. Голова с непривычки кружится, пальцы пронизывает едва заметная дрожь.
      ……………………………………………………………………………………………
      Он уходит. Ребята сочувственно смотрят вслед, и кто-то тихо говорит: «Всё пройдёт. Не стоит всё так к сердцу принимать».
Холодный ветер хлещет в лицо, обдаёт леденящими струями непокрытую голову. Ему жарко. Уши, щёки, — всё лицо будто объято пламенем.
«…Зачем?.. Зачем всё это?.. Кому это было нужно?.. — неустанно твердит его мозг.
      Латанная фонарным светом ночь стремительно расступается перед ним. Покрытая корками обледенелого замусоленного снега земля то и дело ускользает из-под его ног. А он идёт, идёт, идёт…, уходя с каждым шагом всё дальше от злополучного дома. И высокое звёздное небо, располосованное на ромбы, квадраты, полосы троллеями и проводами, едва заметно покачивается, словно под ним огромная колыбель со спящим младенцем-городом.

      Часа через два он вновь в объятии скучных стен, залитых мертвенным светом монотонно жужжащих светильников.
Комната. Здесь тепло. По-прежнему горит настольная лампа за ширмой. И тихий, едва уловимый шёпот женских губ — свидетельство нежной юности…
«О, как гудит голова! Что со мной? Что это?..» — медленная, тягучая мысль в мозгу Любомудра.
      И вдруг непонятно откуда явившаяся жгучая боль в груди и неизъяснимое чувство ревности захлестнули эту последнюю мысль. Словно подкошенный, как был в пальто, он грузно валится на кровать… Теперь он уже не анализирует, не бичует себя и не пытается себе что-либо объяснить. Единственное — устранить очаг боли! Устранить любой ценой. Эта мысль делает его на какое-то мгновение спокойным. Он встаёт. Снимает с себя пальто. Тихо постучавшись о шкаф, отодвигает ширму и входит в свет лампы.
      Она по-прежнему полулежит на кровати, и бородатый всё так же сидит у её изголовья.
      И тут с Любомудром происходит нечто невообразимое. Он в ярости обрушивает поток упрёков и обвинений, руководимый чувством оскорблённой и только ему одному ведомой справедливости. Её красивые большие зелёные глаза удивлённо взметнулись на него! и в растерянности вопросительно уставились на бородача. Огоньки отражённого света лампы заискрились в них и, будто две серебристые звёздочки, едва мелькнувшие в ночном небе, скатились одна за другой, оставив блестящий след на её совсем ещё детских щеках.
      Еврей неспешно встаёт и осторожной кошачьей походкой молча выходит. Она отворачивается к стене и будто бы засыпает. Любомудр — разрушитель преступной идиллии — подходит к окну, отодвигает обвисшую старую штору, и предрассветная серость нового дня заполняет комнату. В молчании он смотрит туда, где вдоль всего горизонта протянулась широкая светлая полоса утреннего неба. Первый луч скользит по верхушкам высотных домов, затем опускается ниже и, наконец, касается мёрзлой, заиндевелой земли.

          Москва, ДАС, 28 марта 1987 г.

____________________
Отрывок напечатан в альманахе «Писатель года 2014», книга восемнадцатая. — М.: изд-во Литературный клуб, 2015. Стр. 100-102.