Вечера наших дней 1974-1975

СТИХИ (1974)

ПОЭМЫ (1974-75)

***

Где-то там, на окраине занятой спешкой души,
В стороне от её и забот, и воскресного блеска,
В захолустье моем - столько неба... Лежи и дыши
Этим внутренним небом, другое закрыв занавеской...
Всё лежи, и дыши, и следи из под лёгких бровей,
Как мелькают века и, казалось, бесплотное -  зримо:
Вот зелёные рифмы звенят в окончаньях ветвей...
Вот осенние гуси спасаются в сторону Рима...
В синема синевы словно фильм повторяется миф.
А когда засыпаю (и вместе со мной - недоверье),
Рассыпается „РИМ“... Из него сотворяется „МИР“...
И спасают его тихим скрипом гусиные перья.
Прилунится перо на морозный квадратик листа...
Но нескромные - „вечные“ перья, вы не были в небе.
И какое там небо - была бы хоть совесть чиста...
(Мы и в небо-то смотрим, волнуясь о взлёте и хлебе)
И когда нам лежать? Если только уже не дыша...
Но лежи и дыши, если век на мгновенье отпустит.
Пусть измотан твой мозг. Пусть промотана даже душа,
Кроме неба, которое светится там, в захолустье...


***

Неродные снега - как больничные простыни:
И белы, и свежи, но царапают кожу.
Я лечусь расставаньем, и надо бы просто мне
Постараться забыться.
Но слишком похожи
И домов, и деревьев, и лиц очертания.

Полусон, полуявь... Полу-я - полу-кто-кто...
Разночтение - чтение как причитания,
Откровенья соседей, латынь анекдота...
Скорый поезд - не „скорая помощь“ -  увёз меня
В этот город стерильный: живите - как спите...
Но знобит от холодного звяканья звёздами
И аптечная примесь мерещится в спирте...
И не спится. А снег - повернешься к нему лицом -
В уголке проштампован казенной печатью...
И сжимаются плечи... И сердце сутулится...
Полумера - отъезд. Полумесяц над улицей.
Полсудьбы за печалью...


***

Стихотворному штриху
Не в сусальной позолоте
Признаюсь как на духу:
Не люблю больших полотен.
Если первый план порой
Кое-как еще понятен,
То и третий, и второй
Тонут в рыночности пятен.
И другим отвлечена,
Хоть и совестно, искусством,
Вижу: зреет ветчина
Сгустком розовым и вкусным...
Прозревающий рокфор.
Верба в графике ребристой.
И летит во весь офорт
Медный всадник серебристый...
Но, низвергнувшись с кистей,
Для кого, скажи на милость,
Столько красок и страстей
На полотнах истомилось?
Нашим вкусам услужить -
Дело - видно - непростое...
Может, стоит жизнь прожить,
У одной картины стоя?
Может, с выставки меня
Стоит выставить за то, что
Мне от лишнего огня
Зябко, боязно и тошно.
И одна надежда - вот -
Демонстрации заложник -
Скажет мне экскурсовод,
Что хотел сказать художник...


***

...И пока на морозном конверте окна не погашена марка -
Золотой полумесяц с краями зубчатыми,
Вечера наших дней - как хрустящие письма из марта -
Незаметно летят...
Кем-то будете вы распечатаны
Наших дней вечера?
В повседневном уюте предметы:
Неостывший кофейник и пушкинский томик...
Тополиная ветка
в сосуде с наклейкою
„водка“...
Простые предметы...
Он музей этнографии -
наш заснеженный домик.
Вот висят на гвозде
образцы неказистых одежд,
То есть, как нам казалось,
пижонские лыжные куртки.
Половица скрипит...
В пепелище стихов и надежд,
Как вороны, уткнулись окурки.
Что поделаешь, лёгкие наши и сердце -
добыча пороков,
Наших дней вечера
скоротали смешные болезни:
Из какого-то рака
слона, понимаешь ли, сделали
и не, помня уроков,
Поучали других: что - вредней, что - полезней...
Вот он, ящик с бельмом, тот, в который
сыграло искусство, -
Незавидная роль заурядных героев
массовки...
Воск терпенья и веры, всегда оплывавший
медово и грустно,
Осквернён ширпотребным налётом рисовки:
Свечка декоративная...
Крестик...
Иконка-чеканка...
Интерьерные поиски - происки -
прииски в дебрях религий...
Вечера наших дней...
Привкус жести...
Консервная банка
И беспомощный лифчик на стуле...
О, сколько реликвий,
Сохраняющих форму
нехитрого нашего быта...
Виновато в углу притулившийся веник
Так и будет наказан за ссору
которую время смело...
Ничего не забыто.
Всё запомнили вещи, и - надо же -
Стоили денег...
И тахта, повидавшая виды, вздыхавшая
 в такт,
Если пальцы без фальши играли
на клавишах тела.
И часы, в тишине протекавшие так,
Что невольно считала их звонкие капли,
хотя - не хотела. 
Истекали часы...
Но держалась блестящая марка -
Золотой полумесяц на морозном окне,
обращенном к отчизне...
Вечера наших дней -
как хрустящие письма из марта
О нелёгкой любви к этой горькой
и праздничной жизни.


***

В природе меньше форм, чем кажется порою.
И скромный обелиск в ней сходится с горою,
И крона, и волна, и снов начальных лоно,
Пакетик молока - и шлем Наполеона.
И страшно мне постичь законы совпадений:
И солнце, и лицо, и диски медных денег.
Вот луковицы блеск... Вот влажный купол в небе...
И дождь, растущий вниз - во вверх идущем хлебе.
А церкви силуэт насмешливо повторен
Во внешности её коллег - обсерваторий...
А в нежности к щенку - тоска по человеку.
В стремящемся на пик - бросающийся в реку.
Как „решка“ и „орёл“ - в одних монетах стертых
И страх полуживых, и смелость полумертвых.
Обнимет их земля объемами одними.
И выемки для них, и холмики над ними
Формально неспроста приравнены друг к другу.
Кладбищенский венок - к спасательному кругу.


***

Мотылёк спросонья спутал, ослеплённый белизной,
Упоительно прохладной в золотой и липкий зной,
Мой раскрывшийся бутоном отдыхающий кулак
С растопыренной ромашкой, полной нежности и благ.
И сидит, расслабив крылья, терпеливо ждет пыльцу,
И улыбки тёплый лучик пробегает по лицу
Моему, конечно, - разве есть лицо у мотылька?
Да ему и улыбаться вроде не с чего пока...
Да и мне как будто тоже, потому что налегке
Я сама сижу в готовом сплющить крылья кулаке...
Оттого и улыбаюсь и в ромашках, и в снегу,
Что, увы, но очень скоро и заплакать не смогу.
Потому и продолжаю трепыхаться и белеть,
Что состарившимся в детстве никогда не повзрослеть.


***

Я хожу по растеньям...
За что мне такие права?
Человек - неврастеник,
Но в чем виновата трава?
Ждешь у моря погодки,
Когда улыбнется - бог весть...
Только тяжесть походки -
Совсем не по адресу месть.
Это невыносимо:
Понять, что по жизни идешь,
Что трава - Хиросима
Под бомбами наших подошв;
Что ее униженье -
Твое возвышение, Пирр...
Что в основе движенья -
Невольно растоптанный мир;
И что мира основа -
Движенье по вечной канве...
...Это, в общем, не ново,
Но, Господи, - шаг по траве...


***

Уходят весёлые гости,
Ныряя в ночные пальто...
Лишь рыбьи прозрачные кости
Да холмики пепла...
Всё то,
Что пиршеством было, приветив
Этап твоего бытия,
Узнаешь, поморщившись, в этих
Останках еды и питья...
И в зеркало глянешь угрюмо,
Где слышала озера плеск,
Но глаз опустевших и рюмок
Зловещ фосфорический блеск.
И зябко. И едко. И пусто.
И манит в колодец дверей
Смурное и смутное чувство,
Предчувствие даже скорей...


***

Земля перевернулась. И не льдины
Скользят по синеве, а облака...
И белая, в изгибе лебедином,
Заломлена за голову рука.
И дерево затеплилась как свечка,
И, древнее доверие храня,
Знакомая с Цирюльником овечка
Таращит незабудки на меня...
...Иллюзии, питайте безнадежных,
И Час их отводите на кружок
Сияние ребенка без одежды,
Над звездами пастушеский рожок.
Идиллия захламленного слоя,
Оплавившая лед и парапет.
И кто-то в джинсах - Дафнис или Хлоя? -
Седлает голубой велосипед...


***

Нету Бога - отмучился...
(или я
Не увижу небесных морей...)
Всё же Бог - это чья-то фамилия -
Вроде Маркса наивный еврей.
Может, первые местные жители
Помнят, как, привалившись на бок,
Вдруг скончался он от продолжительной
И товарищ, и - господи... - Бог...
И под крышкой для нас консервируя
То, что больше назвать не могли,
По-приютски убогие, сирые,
Шли за ним по земле до земли...
Ну а дальше - ни вдоха, ни выдоха...
...Безотцовщина мира, она
И приводит к иллюзии выдоха
В опьяняющем слове „война“...
И заветы становятся ветхими,
Рассыпаясь осенней листвой,
Нас оставив под голыми ветками
И - ни яблока над головой.
...Миг творя, и не ведал, конечно, он,
Что потом поимеют ввиду,
Что кастрируют шестиконечную,
Голубую - до крови - звезду...
Что погибнет и будут повторено
Все, что создал и выдумал Бог,
И что богом выходит история
На трибуну пространств и эпох...


***

Оказалось, можно вот как
Раствориться, потеряться:
Иудеи хлещут водку
И, краснея, матерятся...
Любят, чтоб ступни босые
Щекотала рожь и маки;
Учат русскому Россию
На берёзовой бумаге...
И, кудрявясь незнакомо,
Ходят - кроткие овечки -
Ко вратам райисполкома
Хлопотать в раю местечки...
Что ж с того, что пили вина?
(Приседайте, приседайте...)
Вместо грустного раввина -
Красноносый председатель...
Избежали обрезанья?
Но узнали стариками:
Так (наверно, в наказанье)
Поступают с языками...
(Черный цвет крутого хлеба,
Память светлая о зернах...)
Так мелеет, блекнет небо
В горстью брошенных озерах...
И не светит - и не надо...
...Но повеет как поверье
От униженного взгляда
Холодком высокомерья...


***

Не поеду ни завтра, ни в среду...
В понедельник аванс получу
И пропью. И опять не поеду,
Не поеду и не полечу.
А включу портативный и ёмкий,
С государствами накоротке,
И, надеюсь, не очень-то громкий,
Но взволнованный треск в коробке...
Как приятно качает мне кресло
Голос твой, нео-жиданный друг...
Даже пальма в кастрюле воскресла,
Услыхав приглашенье на юг...
И Бог знает, что выйдет из рая,
Но замена реальна вполне:
Чуть восточнее ближнего края
И почти что на “невской волне“...
В этой жизни с порядком таможним,
С горьким хлебом и кислым вином,
Утешительна мысль о возможном
Продолжении в мире ином...


***

Словно важное что-то в толчее потеряла
И не вспомнить - не то что найти...
Беготня...
Из горяще-свистящего материала
На флагштоке -
заря пионерского дня.
Не хочу умиляться...
Не могу ухмыляться...
Перепутать оттенки смятенья боюсь...
Просто больно глазам от задорного глянца
Не тускнеющих горнов и новеньких блуз.
И готовы к борьбе,
и суровы к промашкам,
И от песен восторженных щёки горят -
Вот шагают они, не сгибаясь к ромашкам,
За отрядом отряд,
за отрядом отряд...
Барабанная дробь,
и жестокость припева,
(Но они-то не слышат, пыхтя и сопя...)
То направо ведет,
то уводит налево,
И равняться вожатый велит
на себя...
Отчего же в груди
подымаются флаги?
Просто музыка детства -
задетой струны...
С добрым утром тебя,
нестареющий лагерь -
Пионерская форма
великой страны...
Я смотрю, - и глаза прикрываю рукою,
Как стоит на трибуне...
Сидит у костра...-
Наше завтра,
ещё неизвестно - какое,
И опасно счастливое
наше вчера...


***

Море далекое... Время недальнее
Память на колышки вешать...
Продолговатые лица миндальные...
Чуть горьковатая свежесть.
Влажные сумерки... Лунные цитрусы
С мякотью грустной и вязкой...
Звёздные специи. Сонность от сытости.
Лодки - банановой связкой.
Ах, как банальными, ох, как повторными
Кажутся вздохи, причаля
Там, где ракушки свивались валторнами
И серебристо звучали...
Танцы осенние... Волны с медузами...
Плодоносящие ночи...
Дальняя музыка... Давняя музыка...
Тёмная музыка... Сочи.
Сочные всплески инжира, и жирное
Плюханье моря у пирса...
Да и какой Северянин, скажи-ка мне,
Южной тоской не упился?
Бредни на колышках... Память не канула...
Переплетений - несметно.
Рыба холодная, плоская камбала,
Та, что по слухам бессмертна...


***

Задумчивости каменная поза,
Слепой, тяжёлый взгляд исподтишка.
Как в плоскодонку - рано или поздно -
В ладони гулко скатится башка.
Клубится дым...
Ваятель и воитель...
Сверкнёт луна чешуйчатой спиной...
О чем же ты, роденовский мыслитель?
О том же, что и каменщик в пивной...


***

Чай в стакане. В теле слабость.
И во взгляде синь.
Печки вафельная сладость,
Кафельная стынь...

И во всю кровать дивана -
Два на полтора -
Тонким стелется нирвана
Дымом до утра.

Лишь бы в жизни привечали
Выдох затяжной,
Наслаждение печалью...
Словом... Тишиной...


СНЕГОПАД
(поэма)


Как рано стали улицы пустеть...
Когда ещё светлым-светло от снега...
Когда ещё не ловят звёзды с неба
Ни молодой, успевший полысеть,
Поэт, ни увядающий любовник,
Который чуть моложе, чем поэт...
Ещё автобус, алый, как шиповник,
Шипит в снегу, а на зелёный свет
Лишь снег идет...
А люди не идут.
Как будто их как мамонтов осталось...
И я не знаю, лень или усталость
Толкают в кресла, на диван кладут
Тех, что с работы ринулись галопом
(О, табуны! - О, здания, - держись!..)
Теперь они сидят с телециклопом
И в шахматы проигрывают жизнь.
А снег идёт...
И пусть себе идёт,
Поскольку он не первый, не последний -
Ромашек предок, тополя наследник,
А может быть - как раз наоборот, -
Не это важно...
Ну а что же важно?
Что рано наши улицы пусты...
На них переминаются отважно
Огни и милицейские посты
И снег идёт...
Часы идут за ним.
А мы всё ездим, время экономя...
И новый винный кодекс в гастрономе
Мы в опустеньи улиц обвиним...
О, полнота бутыли алкогольной,
Для сердца, знаю, ты нехороша,
Но как без рифмы бедной и глагольной
Не может исповедаться душа,
Так...
Снег идёт...
А мне он шел всегда...
Как жемчуг шел, и видела: идёт он,
Когда опять с каким-то идиотом
Проснёшься вдруг от света и стыда;
А снег идёт по улице пустой...
...Навязчивей, чем просто наважденья,
Плечом к плечу сомкнулись учрежденья
И каменно молчат...
И ты постой,
Наивный снег, отвыкший от народа,
Отвыкшего от снега и от лир.
Нормальное явление природы,
Постой у врат в нормированный мир...
Там воздух неестественен и сер,
Вещам и людям выдаются бирки,
И в комнатах прозрачных, как пробирки,
Так призрачно мерцают ИТР,
Что, кажется, слоняюсь по музею,
Когда склонясь над письменным столом,
Я прохожу сквозь стены и глазею
На голубых простейших под стеклом...
Они идут. Куда они идут?
Вернее, вьются, тужатся и тщатся...
А снег идёт...
Но хватит возмущаться
Их жизнью одноклеточной.
И тут
Идут часы, события бывают:
Разводы, свадьбы - маленький, но факт.
Дают „прогресс“. Начальник вызывает...
(Не на дуэль, дай Бог, - не на инфаркт...)
А снег идёт...
Березы клавесин
Звенит в саду, который всюду рядом...
Но эти люди расщепляют атом,
А ты, признаться, только апельсин...
А ты сама, как скрепки, нижешь строфы,
Надеясь, неосознанно почти,
И на пути к любви своей Голгофу,
И на пути к Парнасу обойти...
А снег идёт как пепел всех веков...
Снимите шапки, бледные плебеи! -
На нас идёт последний день Помпеи -
Последний день свободы и оков...
И горстку пепла взвесив на ладони,
И прорубив истории пласты,
Я  всё о том же всё-таки далдоню:
Как светел снег...
Как улицы пусты...
А он идёт, идет совсем один.
Кому повем печаль твою, о, Снеже!..
И для кого так светел ты?
И с кем же
Склониться над мозаикою льдин?
Но даже самый вздох о благородстве -
Он слишком сладок около восьми...
В своём сиротстве и в своём юродстве
Мы виноваты сами, черт возьми!
Вот снег идёт...
Идёт рабочий стаж.
Идёт зарплата.
Иногда - работа ...
И о расплате думать неохота,
Стремительно взлетая на этаж
...Но снег идёт пока не на виски...
И не были б желания простыми,
Но рано стали улицы пустыми,
И проводов седые волоски
О материнских мне напоминают
Кощунственно, но вовремя зато:
Пока еще идёт она, родная
В моём снегу и в стареньком пальто,
И снег идёт...
А ты уходишь в снег...
Один из всех.  Единственный - внезапно.
Ты ждал меня, а я смеялась: „Завтра!“
А снег идет...
И ты уходишь с ней...
А я прижму - насмешница, гордячка, -
К твоей груди надменное чело...
Наверно, это белая горячка
От снега, и не знаю - отчего...
А снег идёт...
...И ты ко мне идёшь,
Мой оптимизм:
„пройдёт, как день вчерашний“
А я вздохну: „Вот это-то и страшно,
Что все пройдёт...
Что снег пройдёт
как дождь,
Что перстень с ядом -
рядом с чашкой чаю,
Что слов не слышно в сутолоке фраз,
Что я уже сама не различаю,
Где у меня трагедия, где фарс,
А снег идёт и улицы пустеют...


ВМЕСТО СТАТЬИ...
А.Кушнеру

Большие люди - маленького роста...
И трудно жить, и затеряться просто
В очередях за пивом и луной...
Пока над пеной моря или кружек
Они себя в толпе не обнаружат
И в свет не выйдут, шумный и дневной...

И улыбаясь встречному, и ёжась,
Свою на всех сыновнюю похожесть
Поэт не прячет фиговым листком,
А тянет горечь общую и лямку
И в жизнь входя (и выходя за рамку...),
Всегда отринут ею и влеком.

Приходит он. Садится робко с краю,
(С трудом и это место выбираю)
Всегда смущённо комкающий в горсть
Не снег - так скатерть.
В том его отличье,
Что он, приняв хозяина обличье,
Забыть не может, что всего лишь - гость...

Всегда желанный, и всегда - некстати,
Во фраке - в свете, в сумерках - в халате,
(футляр - какой предложат времена)
Он ест и пьёт, вставляет мысль в беседу,
Икнёт сосед - сочувствует соседу,
И шепчет муз простые имена...

А между тем, курносенькие музы,
Его не с вами связывают узы -
Неотвратим осенний перелёт...
И шелестят, как лебеди, страницы,
И над подбитой больно распрямиться,
И угодить приятно в переплёт...

Поэт, уже стесненный переплетом...-
Теперь совсем без отчества живет он -
Отечества побочные сыны!
И негром должен быть он по идее
Или хотя бы просто иудеем,
Чтобы взглянуть чуть-чуть со стороны...

Лишь отстранясь, увидишь многогранность,
И граней блеск, и внешнюю сохранность,
И разветвлённых трещин черноту.


Но сам, не раз порезавшись, ни разу
Не променяешь, вслушиваясь в разум,
Ты эту чашу горечи на ту...

В сухих губах поэта и еврея
Дворняжья жажда родины острее -
Не малосольным пахнет огурцом,
А солью слёз и пота вперемешку...
(Вглядись, читатель, в грустную усмешку
Меж двух штрихов, намеченным резцом...)

Меж двух огней, меж тысячи сомнений,
Веков и дней, погромов и гонений,
Дрожащей сигареткою дымя,
Вдвойне богат и беден он при этом,
(И не опасны крайности поэтам,
Родившимся под звездами двумя...)

Поэт стоит на бруствере окопа
И пьёт настой смороды и укропа,
Доверчивостью утренней лучась...
А у виска свистят шмели и пули
Со всех сторон...
И в солнечном июле,
И в феврале, который через час... -

Кто знает, сколько времени осталось
Поэту, погруженному в усталость -
С младенчества поручено пасти
Ему отары звёзд на склоне неба,
Да и стиха - когда названья нету,
Да и бутылки... (Господи, прости...)

Днём к чёрту шлёт, а ночью ищет Бога,
То веря вдруг во всех, которых много,
То - вовсе нет... (Еще или уже?)
И сам пугаясь собственных гипотез,
Живёт, о бренном суетно заботясь,
Но и - на всякий случай - о Душе...

И пусть поэта дёгтем кормят с ложки,
И в 23 копейки на обложке
Оценена открытая душа,
Приучен он довольствоваться малым:
Чужой солонкой... Ласточкой... Бокалом...
Звонком - взахлёб, и словом - не спеша...

И плащик есть... Но - Господи - плащи-то -
Такая ненадёжная защита
От моросящей грусти сентября...
И зябнет радость ПЕРВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ
В НОЧНОМ ДОЗОРЕ смутности осенней,
Дыханьем тёплым воздух серебря...

Куда идти? Ещё не знает сам он,
Весь - в мимолётных искорках лавсана,
Помимо бед мирских принявший сан
Святейшего из грешников - Поэта...
Во исполненье лунного обета
Идет поэт в далекий горд Санкът...

(Зарывшись ночью в жёлтые страницы,
Так переходит времени границы
Душа - к Душе - подросшею сестрой...
Не потому, что лучше там (О, Боже...),
А просто близких родственников больше,
По крайней мере, кажется порой...)

Судьба и подвиг (не медальки ради) -
С пером в перстах родиться в Ленинграде.
И счастье...
Блещет строгая вода...
(В награду нам за пешие привычки
Со дна „Невы“, закованной в кавычки,
Всплывешь ли ты, „Полярная звезда“?..)

И глух гранит, но сердце бьётся сладко -
Не крылья пусть, но всё-таки крылатка
Растёт...
И с невским ветром заодно
Легко дышать... И думается просто
На сквозняках, где выгорели ростры,
А солнце в лето кануло давно.

Иного нет пристанища.
Природа?
Там без тебя достаточно народа
Тень городов наводит на плетень...
И всё равно увидишь почему-то
Листвы цыплячьей ветреную смуту
И ястреба распластанную тень...

Фантастика? Для прозы - тривиально,
А для поэта - вовсе нереально,
Да и настигнет время беглеца...
...И аморальна в чём-то мудрость басен:
Глагол - он жжёт и шёпотом, и басом,
Но только лишь от первого лица...

И фейерверк метафор - не спасенье:
Ещё видней в хаосе дождь осенний -
Сквозь звёздный снег и солнечную рожь...
И не спасенье, если всё прогоркло,
Что не тоска тебя берёт за горло,
А ты её за горлышко берешь...

И есть о чём сказать, но как-то нечем...
И боль саднит и колет под предплечьем,
Как будто сердцем Бог не начинил...
И ,наконец, уже вконец измучит
Век изобилья шариковых ручек
И дефицита внутренних чернил...

Пусть говорят, что кто-то пишет кровью,
Доверья больше к тем, кто, сдвинув брови,
Глядит в окно, и в книгу, и в глаза,
Не очерняя, и не обеляя
Ни жёлтый свет, ни сырость - штабелями.
И не возводит образ в Образа...

Большой поэт, когда ему под сорок,
К  ПРИМЕТАМ жизни пристален и зорок,
Устав от всех  Сицилий  и Харибд...
Чем он мудрей, тем больше он ребёнок,
Светлеет взгляд, и чистый голос тонок:
Его устами Муза говорит:

„Прекрасна жизнь...“
Но это так пристрастно...
А если жизнь, действительно, прекрасна?
Топлённый снег... Творожная зима...
Вкус бытия, молочный, как вначале,
Когда прозрели губы...
До печали -
До голубой трагедии ПИСЬМА...

Уходит грусть в безадресном конверте...
Возьмите в руки, на слово поверьте.
Поэта грусть - и всем, и никому.
И так прекрасен риск её и абрис.
И на конверте есть обратный адрес...
Побродит и воротится к нему.

И до подхода рая или ада
Живет он с ней в пределах Ленинграда.
Аэрофлота ангелы...
Метро...
В нем всё уже при этом свете наго,
И щит поэта - вещая бумага,
А меч поэта - певчее перо.

___________________________________

„Первые впечатления“, „В ночном дозоре“, „Приметы“, „Письмо“ - названия книг А.Кушнера. В те же годы А.Кушнер написал стихотворение „Вместо статьи о Вяземском“ . Отсюда - название поэмы...


РЕКВИЕМ ХХ-му ВЕКУ
(поэма)


Зашторен реализм - переучёт.
Романтика закрыта на просушку.
Ремонт в кубизме.
В школе Эпикура -
Летейские каникулы.
Куда
Стучаться нашим пишущим машинкам?
Ты два креста несёшь, ХХ век.
Один, вернее, первый - для искусства,
Второй - как говорится, для души...
Душа не может в рифму говорить,
Поскольку рифма - это свадьба звуков
В тот час, когда, приоткрывая небо,
Торжественно разводятся мосты
Над речью, отразившей побережья...
О, словосочетания обряд
На скользком зыбком плотике бумажном!
В такой момент не страшно утонуть,
Страшнее, что вода пропахла нефтью,
И небо в ней - твой чёрный ломоть неба
В тот час, когда мосты разведены.
Век не созвучий - разногласий век.
(Недаром свадеб меньше, чем разводов)
Век - разводящий, он разводит всё:
Бензином - воду, молоко - водою,
Мосты - руками, а мостами - руки...
И разводить не любит канитель
Век не любви, а пактов и сожительств,
Вернее, мирных сосуществований
И нервных, и общественных систем
До первой же размолвки...
Век двадцатый.
И третий акт.
Но занавес не поднят.
И бархата взволнованные всплески
Скрывают закулисную возню...
А зрители, покончив с трюфелями,
Огрызки яблок прячут в потных пальцах
И только ждут, чтоб выключили свет...
И наблюдают света представленье,
Зачем-то всё бинокли наводя
На ветхий, пыльный, на небесный бархат,
Что весь изъеден молью самолётов.
Как будто ждут оптический обман,
Как будто в силах оптики приблизить
Предметов кроме, действия предметов...
Бездействия спектакль. Театр абсурда.
Две маски золотых - на голубом -
Поочерёдно западают в складки:
Сменяется лимонная гримаса
Селены (удлинённая луна)
Утрированной солнечной улыбкой...
Идёт "ХХ век". Пока аншлаг.
И у барьера дремлет гардеробщик...
Он за своей китайскою стеной,
Пока ещё не сожжены подмостки,
Хотя мосты уже разведены...
И боль свела суставы...
Это осень...
И ревматизмом скрюченные ветви
Постанывают слабо на ветру,
Готовы нотным станом распрямиться
И ради птички, даже воробья,
Когда бы знать, что обостренье боли
И вызвано, и вызволено  как бы
Подкорочным предчувствием весны...
Где научиться чтенью между веток?
Лишь между веток, а не между прочим.
Но древо родословное, увы,
Надломлено.
                Оторванные листья
Упрямо засыхают завитками
И общество защитников природы
Их стряхивает в мусоропровод.
Труха и мусор листьев и листов.
Безлиственность
                Безликость.
                Беспогодье.
Беспочвенность всего и всех -
                на почве -
Броня и бронь удобного асфальта
И перебранки крошечные птиц.
И лишь бессонниц рост на нервной почве
Напоминает о корнях, вернее,
О корешках...-
               Как руку инвалиду
Свободный на три четверти рукав...
...Чем завершится третья четверть века?
...Чему-нибудь ты научился, век,
С весёлым хрустом вытянувший руку,
Готовясь повторить простой абзац
Параграфа, усвоенного всеми,
И молча простоявший  у доски
Мемориальной...
                Но, стыда не помня,
Задиристо подбросивший ракету
Над побелевшим шариком земным?..
...Голы, очки.
Пинг-понговая звонкость
Лысеющих  голов и городов.
Мячи и рыбы плюхаются в сети,
Блеск шелухи на торсах и витринах
И пустота внутри -
                хоть покати
Шаром бильярдным.
                Только лузы - блузы...
Силоновые сети пропаганды :
Густая паутина - на мальков -
Из новых сил...
                В слабеющей сетчатке
Не держатся пейзажи, выпадают
Картины, книги.
В раковинах шум
Не моря в перламутровой оправе,
 А стадиона:
                "Бейте эти тех,
А те лупите этих!"
Все болеют...
А счёт пока 0:0, и слава Богу,
Горят по обе стороны табло
Луна и солнце.
                Мир в игре...
                Защитник!
Сеть параллелей и меридианов
Не выдержит когда-нибудь...
Штрафной!
...Вся наша жизнь - бездонная штрафная
За опозданье в этот мир на двадцать
Мгновений, именуемых веками,
Ещё точнее - просто за приход.
Последний тайм.
                Последний акт.
Последний
В тумане дней едва заметный мостик
Меж сердцем и душой...
Поставлен крест
На те кресты, которые, как плюсы,
Соединяли  жителей земли
С корнями их подземными, и как бы
Суммировали опыт жизни до
ХХ-го крестового похода.
Ты два креста несёшь, ХХ век.
Изящество и блеск твоих  доспехов
Не прикрывают, а, наоборот,
Очерчивают шаг средневековья...
Шаг, под которым рушатся мосты.
...Но строятся дома.
Не так-то просто
Построить дом из кубиков бетона.
Поставить синтетическую елку,
А на иголку - чёрную пластинку:
"Завод мелодий. Птичьи голоса".
У человека - новые игрушки,
И смех его, счастливый, инфантильный,
Летит вдогонку спутнику,
                и часто
За ним не слышен хруст и треск мостов.
У человека - средний детский возраст
И в затемнённых уголках планеты -
Слезоточивый дым - подростки курят...
В парадных залах пьянствуют подростки
В мундирах президентских..
А внизу
Писатели портфелями дерутся
И в классики играют на панели...
А в классе тянут руки к облакам,
(Да потолки-то нынче низковаты...)
Решая, как всегда, единогласно,
Кого бы им списать с земного шара:
В искусственные спутники земли...
...Судьба искусства, ты в руках людей.
Нам далеко до совершеннолетья...
И столько в нас намешано всего,
И бродит смесью вин,
                что неизвестно,
Какое крепче; Доброе ли? 3лое?
В подростке трудном - труженике вечном,
Забытом всеми отпрыске Земли
И века по фамилии Двадцатый...
Несёт он двух крестов тяжёлый крест. 
А вдруг они  всего лишь след вороний
На белоснежной утренней бумаге
В густых лесах строительств...
                А над ней
В тумане солнце брезжит и сквозит,
И сила есть в мускулатуре почек,
Хотя плывёт безвольно  по теченью
Опавший чёрный лист календаря...


На перекрёстке всех веков и ветров
Стоит душа в пальто демисезонном,
Бледна,
                в чём только держится  душа!


СВЯТЫЕ ГОРЫ
(три эскиза)

Поныне к ямбам слог не охладел,
И снова - время взяться за октаву,
И хоть формально выйти за предел
Строфы обычной. - Слишком по уставу
Живём и пишем. Зреньем завладел
Экскурсовод, щебечущий картаво,
А слух свободен для речистых трав
И шелестов речных... И, видно, прав.

2

Под вашу сень, Михайловские рощи,
Опять сбрелись автобусов стада. -
Дешевле путь, укатанней и проще,
И в два конца: отсюда и сюда.
Святые горы - как святые мощи,
Когда в стране туристская страда.
Святые горы - Пушкинские горы
Дают весьма рентабельные сборы...

3

Пока отважный наш экскурсовод
Указкой вдохновенно обличает
Давно к стене приставленных господ,
Которые воспитанно скучают
В музейных рамках, - вслушайся: и вот
Случайный всплеск, донёсшийся с Кучане,
Закатный блик - вглядись - от Маленца
Ведут рассказ от первого лица...

4

Но прежде, чем послушать очевидцев
И разглядеть курчавую листву,
И в той зиме не то чтоб очутиться,
Как сонно пишут - будто наяву,
Но отдышаться от передовицы
И от всего, чем загнанно живу,
Подумать надо об экскурсоводе -
Бросать его уже неловко вроде...

5

К тому же, он, как правило, - она.
Она сипит простужено, к тому же.
Она, к тому же, видимо, одна -
Зачем с ночёвкой к Пушкину от мужа...
Она его ревнует, как жена,
К друзьям, стихам, к жене... - Как будто хуже 
Ему вдвоём с прелестной Натали,
Чем с ней, нескладной, в этакой дали...

6

А он „женат и счастлив...“ И не ново,
И не старо спасение души
Спокойствием. (Смотри письмо Плетнёву,
А не согласен - Пушкину пиши...)
А факт, что нашей гибели основа -
Рожденье наше (сплетни и гроши
Не стоят слов) - увы, имеет место...
И пуля-дура - модная невеста...

7

И он женат и счастлив - если он -
Экскурсовод, щебечущий картаво,
Один из пачки тощих макарон -
Филолог, пролезающий в октаву
Через отдел, где отставной Харон
По блату спас курчавую ораву
Его потомков. (Странно или нет,
Но их мордашки - пушкинский портрет.)

8

Здесь чудеса. Здесь ночью Пушкин бродит
От кубка с пуншем - до монастыря...
Пойдёт направо - барышню заводит,
Пойдёт налево - гимны декабря...
И знать не знает об экскурсоводе,
Мечтая лишь о милости царя.
Да и не бродит - перьям для острастки
Все эти наши пушкинские сказки...


* * *

Сейчас начнётся летопись зимы,
Из тех снежинок хитрое вязанье...
Но у порога солнечной тюрьмы -
Ещё одно последнее сказанье,
Поскольку, хоть и совестно, но мы
Постичь не в силах это наказанье:
Хожденье в рамках липовых аллей...
Другим как будто много тяжелей...

2

Ну, пусть луны оскоминная долька,
И есть долги, а писем долго нет,
Его послали к матери - и только...
И у него отдельный кабинет...
И под кустом - приказчикова Ольга,
А в трёх верстах - настырная Аннет:
Калашный ряд и чудный крен в придачу...
Вздохнул приятель: „Мне б такую дачу...“

3

Не хмурьтесь, пруд, и Гейченко, и лес,
И ты, турист с повадкой имярека...
Простим ему пристрастный интерес
К мещанской жизни тоже человека.
И что слова - слова имели вес
Лишь в начертаньи каменного века,
А в шутках - стиль подложных векселей:
Смеёшься вслух, а вглубь - не веселей...

4

Но вглубь веков уйти не так уж страшно,
Свою тоску в классической топя;
И этот снег, безвыходный, вчерашний,
Как лёгкий пух, касается тебя...
И светит аист, замерший на пашне,
И греет солнце, к берегу гребя.
И густо пахнет залежами торфа,
И небосвод - в мундире Бенкендорфа.

5

И он - уже наказанный, хотя
До декабря - метель мазурки, лето...
(Глядишь, мазурик, баловень, шутя
Займёт Россию пламенем, а это...)
Поэт - всегда опасное дитя:
Игра с огнём - призвание поэта.
И, как назло, в жестокости царя
Его спасенье, честно говоря...


6

Слепит сердца фейворками столица,
Мажором глушит, давит кирпичом,
Но поневоле с толпами не слиться:
Талант раскован - в рощи заточён.
Заносит снег события и лица
И громко вечность дышит за плечом:
Торопит гений... И звездами блещет...
Хотя ему от этого не легче.

7

Камин... Листок с обкусанным пером...
Надменный столбик с куклою чугунной...
Вчера он здесь беседовал с Петром,
Сегодня - с Ленским, завтра - с ночью лунной:
Что злом назвать и что считать добром
Душе поэта, вспыльчивой и юной -
О том, что было, есть и будет впредь:
Как трудно жить  и страшно умереть...

8

Почто кичиться званьем человека -
Что за курганом горбится курган,
Что выше нас - и облако, и ветка?
(Со-бор сосновый, - готика, - орган)
И 25 ему - и четверть века...
И мозаично сотканный Коран,
И над Россией луковое горе -
Всё внятно вдруг... О, книг святые горы!


* * *

Октябрь уж наступил... Ещё потёмки.
Опала роща. Теплится „Опал“.
Чумазого приблудного котёнка
Зовут мемориально - Ганнибал;
И тянутся к Тригорскому потомки,
Позёвывая... (Те, кто не проспал...)
И кстати им огурчики из бочки
С морозным хрустом пушкинской Опочки...

2

О, искушённый в классике базар!
(Посторонись, всезнающий Ираклий...)
Здесь помнят всё, что скушал и сказал
Сей добрый барин... В честь его спектакли,
Загородив автобусный вокзал,
Воссоздают нам ярмарку, не так ли?
Пернатый гусь... Брусничная вода.
По заповедным ценам иногда...

3

Ну что ж, он стоит этого. Афёры
Не больше здесь, чем подлинной любви.
Пьют за „кормильца“ критики, шофёры,
Профессора - кого ни назови;
И, видно, нет надёжнее опоры
Сегодня, чем с минувшим виз-а-ви,
Вздыхать, сверяя помыслы и чувства 
На языке естественном искусства...

4

Повороши судьбу, поворожи
И мне, цыганка жгуче-молодая,
Что в этой жизни нового, скажи...
Горит пасьянс осенний, увядая,
Звезда в ночи и фитилёк во ржи,
И в сумасшедшей славе - Чаадаев... -
Так думал Пушкин, ёжась на заре,
Ещё при том Романове - царе...

5

Хотя была история короче,
И без моих полутора веков
Он знал, оков падение пророча:
Возможна лишь ослабленность оков,
В цепи замена звеньев... И до ночи
Блеск не кинжала, а черновиков
Оттачивал... „И я бы мог, как шут...“
Но что правей - потомки зачеркнут...

6

... И сердце жечь одним глаголом: „были“- .
Друзья по крови, братья по судьбе...
(В ту ночь он с графом ехал на кобыле
И было всем троим не по себе...)
... Побольше б Кюхлю женщины любили -
Бедняга б меньше думал о борьбе...
Но к шалопаям (их-то хоть не сглазьте)
Благоволят красавицы и власти...

7

Но благороден титул: декабрист!
В нём снег и совесть светятся как будто.
И не случайно подвиг серебрист,
А не жесток - в отличие от бунта;
Не верю я в слепой и нищий риск:
Голодный рот всегда заткнётся булкой...
А те, одной свободою горя,
Теряли всё в метелях декабря!

8

..Меняет время узников и стражу,
И что с того, что этот наорал... -
Служенье муз - не почестям и стажу;
И что с того, что был не за Урал,
А только в камер-юнкеры посажен
Поэзии кудрявый генерал...
И что ему с того, что звёзды - близко...
Февральский холмик. Холод Обелиска.


Послесловие

Но в дань его ликующему слогу
И в знак того, что ямб не охладел,
И раз уж мы покинули берлогу
Своей судьбы, удрав от срочных дел,
Прийти бы мне к другому эпилогу -
Как выйти вдруг за Северный Придел,
Где запыхавшись у подножья храма,
Спросил малыш: „А Пушкин выше, мама?“...

Или хотя бы вспомнить, как тогда,
Ладонь в чернилах величая дланью,
Мой первый бог привёз меня сюда -
К своей Любви... И бабушку Меланью,
Что всё боялась: „Высохнеть вода“...
И диктовала „строгую посланью“
К самой Москве, с цитатой невпопад,
При тёплом свете - всё ещё лампад...

Святые горы... Грешные... Святые...
И три сосны... И поодаль - жена...
Течёт вода... В озёрах поостыли
И наши отраженья... Тишина.
И только залпы сердца холостые...
Но здесь была лампада возжена!
Меланьи нет. И пламень строф не сбылся.
А бог давно ссутулился и спился.
И, видно, мало детской правоты...
Не тешит плоть монашеская ряса.
Вегетерьянец вытоптал цветы,
А гуманист - большой любитель мяса.
И что сказать на это можешь ты,
Единогласно праведная масса?
А я молчу, поскольку нет уже
Единодушья в собственной душе...