Барракуда

Здравствуй, барышник, здравствуй.
Сморщенный приторный красный.
Ветки в игольной канве.
И не сорвешь, не поранясь.
Каюсь
старшему в нашем родстве.

Если за мною придут,
спрячь понадежней сосуд
младшему под корневище,
в пищу.

А пока душа закупорена и полна,
что в ней? Обрывки чужого сна?
Снится ей смерть барракуды.
И вид у нее жалкий.
Вот оно, время ночной рыбалки.
Рыбам суд, рыбакам пересуды.

Серебристая глазастая, острый хвост,
как раскрытая пасть, а из пасти злость.
Шутка ли, морская царица, щука.
Протыкает, летит великан-игла,
стрела
из великаньего лука.

Барракуда не помнит тетиву и руку,
и больше она не принадлежит луку.
Мир прекрасен — размышляет, подавляя зевоту,
поглядывая на мидий и ежа-соседа,
уеду,
когда захочу, в Пераст или в Котор.

И выспрашивая, выпрашивая золотую рыбку,
барракуда распахивается вертикальной улыбкой.
И желанный тонкий раздается «дзынь»,
когда добыча, вся целиком,
с крючком,
возносит ее в другую жизнь.

Слушай, боярышник, слушай.
Житель небес и суши,
спрятавший воду в себе,
в ягоды соки собравший,
ставший,
на охраненье судьбе.

Темный шатер твой зеленый,
копья, щиты и короны,
ветки коснулись корней.
Колет игла страстотерпца
в сердце,
а оно смерти сильней.

Барракуда вытягивается, твердеет,
тело ее постепенно теплеет,
жабры скручивает воздушный жар.
Вода превращается в пар.
У нее отрастают легкие, ногти, волосы.
Воздух тяжелый, как донный гранит,
вырезает в ней начатки голоса,
и она говорит...
А о ней говорит
мальчику женщина:
«не жалей, расплачивайся за улов».
И монета образует водную трещину.
И взрывается динамит
внизу из моря,
вверху из слов.
И она говорит:
«отвезите меня в Пераст или в Котор».
И мальчик женщине говорит:
«хороша добыча.
Такую не выиграешь в лото».
Как хрустальную несет, и пальцами тычут:
«неужели сам? Кто это? Что?»
И она говорит:
«это я среди вас!
Из горячих рук тетива!
И все вы вмещаетесь в мой глаз,
и думаете, что я мертва».
И когда она на пароме шла в Пераст
к утесу Богородицы, теряя вес,
даже крест вмещался в ее глаз,
даже рыбы просыпались с небес.
Ее отказались печь в ресторане.
Из церкви пришлось ехать домой.
На ее плавниках зияли раны.
И она снова стала немой.
Вечером торт в семь свечей, чай.
Рыбий скелет у мойки на блюде.
И они говорят, и она говорит: сличай —
рыбы становятся люди.

Ладно, боярышник, ладно.
Срываю ягоду, и кровь на ней.
Говорю, говори со мной,
а когда ты сетями корней
поймаешь меня прохладную,
снимешь за слоем слой,
сделай меня не листом, а своей иглой.