Русский Детектив. Глава 14. Застолье у Никодима

               Глава четырнадцатая

                СИЛА ВТОРАЯ.

     Меж тем застолье, поднасытясь малость,
     По закутам тихонько расползалось.
     Пир затухал. Смолкал похмельный вздор...
     В углу стола, повитый сизым дымом,
     Сидел Донат, шептался с Никодимом,
     Кивал и молча слушал командор.
     – «Ну отчего же? Дело, может статься,
     И не пустое... можно попытаться...»
     Поп грузно встал, прошёлся до окна
     И замолчал, в пустынный глядя дворик...
     Когда очнулся, странно тих и горек
     Был смутный голос, речь была темна.
     – «А зверь и не в накладе...  Вон, соседи,
     Те держат на цепи, а я – в подклети.
     В тепле и холе пёс жирует, кот,
     Домашние... Считаю, и цепному
     Порядком повезло. А вот лесному
     Зверине горше. – В дикости живёт.
     Свободный! Одинокий!.. А на чёрта
     Такие привилегии? Не гордо,
     Но ласково, умильно в терему
     Зверьку живётся-служится... со смыслом!
     А ежели поучишь коромыслом,
     Так ведь урок, ведь я Господь ему!
     Смотри какая радость озарила:
     Произошла от Дарвина горилла!
     Иль дарвин от Гориллы?.. Я уж сам
     Запутался... И что? А то, что веря
     В сей ужас, человек поверил – в Зверя,
     Всевышнего оставил...  Небесам?
     Он зверя возлюбил!.. Ручные твари
     Прияли благодать, и вот, как баре,
     Разнежась на кушетках, на коврах,
     Жратву приобрели себе и Бога,
     А в человеке завелась тревога,
     И злость, и одиночество в мирах.
     Кто Бог ему теперь? Он сам на грешной
     Земле как бог… изныл в себе, сердешный,
     А к Богу не прибился: я об нас,
     О православных – вяло, нерадиво,
     «На всякий случай» веруем... Не диво,
     Что Он от разобщенья не попас.
     Одна лишь блажь, томленья, да идеи
     Космические...
     ***
     То ли Иудеи!
     У них Закон, там, где у нас – прокол,
     У них и «Договор» подписан с Богом,
     Есть строгость, страх!.. А нам в миру нестрогом
     Всучён об «намереньях протокол».
     Кто виноват?  А все и виноваты!
     Все прокляты, непреткновенны – ваты
     Натолкано в нас, мути, маяты,
     Заместо смысла ... В этот мир ты явлен? –
     Виновен. Где-то, значит, излукавлен.
     Не будь виновен – не родился б ты!
     Но коли уж родился – всё, ты взвешен…
     А, впрочем, иудей, он тоже грешен,
     Но тот хоть догадался, Божий страх,
     Закон порукой взял, а мы – любовью
     Пасёмся... К человечьему сословью?
     К небесному? Она, гляди, – в зверях...
     ***
     Любовь, любовь!.. Какого чёрта кличем?
     Огнем косматой страсти, безразличьем
     К душе, рогатой тьмой воспряжена...
     Но там, где страсть сводима к сладострастью,
     Там кровь самцов сладима смертной сластью,
     Там хворь в конце концов, опять – Она?
     Любовь, любовь!.. Честнее гон олений,
     Там – ярость, бой за самку здесь – томленье,
     Но как с пригожей самкой ни балуй,
     В итоге всё одно... Ночные зовы,
     Телодвиженья дикие, да рёвы,
     Да варвара громоздкий поцелуй...
     Любить зверька легко, приятно, много
     Приятней чем собрата, или Бога:
     Мохнат и ласков, приручён и нем.
     Последнее особенно приятно –
     Досадного словца не фыркнет внятно,
     Всю жизнь молчит. И служит между тем.
     Нет, не в накладе зверь...
     Эй, слышь, Настёнка!..
     Мохнатых покормила?.. Для котёнка
     Плеснула молочка?..»  Он помолчал.
     Прислушался... Молчанием утешась,
     Приободрился вновь, и, распотешась,
     Победный марш утробно замычал.
     Он заходил по комнате, дурацки
     Подмигивая мне, трепля по-братски
     Донатову главу, и на ходу
     Застегивал толстовку… или блузу
     Рабочую... примеривал по пузу
     Какой-то шнур...
     – «Годится? Ну, иду.
     Немного потерпите. Дорогие
     Заждались гости... видел, брат, какие
     Душевные людишки? – У меня
     Спросил и подмигнул опять – народец
     Отборный, я им вроде полководец!
     Отправлю. Провожу хоть до плетня...»
    
     Ушёл. Глухие шумы из прихожей
     Во двор перенеслись: тряпьём, рогожей
     Покрытые, нестройной чередой
     Вдаль потянулись «дорогие гости»...
     – «Да где они живут?»
     – «А на погосте –
     Донат ответил – в церковке пустой.
     В подвале... там никто их не гоняет...
     Блаженные, об этом всякий знает,
     Могилки сторожат, псалмы поют,
     Раз в месяц Никодим о них радеет,
     Накормит, напоит... А приоденет –
     Всё спустят, до опорочков пропьют,
     Уж лучше – так... Я тут о деле вкратце
     Потолковал с ним… Знаешь, может статься
     Он, загоревшись, к нам примкнёт, тогда
     Потянутся людишки в нашу веру,
     Знай, отбирай!.. А на его манеру
     Не обращай вниманье, ерунда,
     Он человек серьёзный. И философ.
     Поговори, позадавай вопросов…
     Он, впрочем, и без них куда горазд
     Витийствовать... А как тебе Настёнка?..»
     – «Девчонка-то? Красивая девчонка...»
     – «Девчонка? – он залился – вот те раз!
     Да ей годков под сорок... Ай да шельма!..
     Любому замутит, замажет бельма,
     Колдунья, право слово!..  Нипочём
     Ни водочка, ни времечко... чертяка!..
     Такая и костлявую, однако,
     Переиграет, потеснит плечом...
     Ну, эта никуда от Никодима.
     Считай, что наша. С ней необходимо
     Тебе сойтись поближе. Ты уж с ней
     Особо не темни, насквозь просветит,
     На безоглядность – нежностью ответит,
     Ты нежен с ней – она ещё нежней.
     Но коль слукавишь, тут осой взовьётся,
     Такой, колючей станет, надсмеётся,
     Такое может выкинуть!.. Смотри,
     С ней подушевней будь... А вот и Отче.
     Оставлю вас, вздремну пойду... Короче,
     Ты понял? Всё открыто говори...»
     ***
     Уже опять насуплен и печален
     Вернулся поп. Забрёл в одну из спален,
     Копался, что-то там отодвигал,
     Вполголоса ругался, будто вовсе
     Забыл про то, что ожидают гости,
     Что дело обсудить предполагал.
     Явился, наконец... Востряс рукою
     Альбом громадный...
     – «Что сие такое?
     Се – дьявола разверстое лицо!..»
     Он впил в меня свой взгляд горючий, серный,
     Как будто я был автор этой скверны…
     Я разглядел заглавье: «Пикассо».
     –«Всё разложил! До клетки. До молекул.
     Размеры извратил, перекумекал!..
     Но есть же тот, Божественный масштаб,
     Масштаб соотношений между Богом
     И человеком?.. В этом ритме строгом
     Ты взыскан свой пройти, земной этап.
     Лик – образ Божий. В непреложных формах
     Он точно ретранслируется в горних,
     Радаром, если хочешь, становясь,
     Но если мы тут формы размываем,
     Наш лик, посыл наш – неопознаваем,
     Вот тут она и рвётся, с небом связь.
     А эти знай, малюют!.. Дивиденды
     Гребут вовсю... А наши декаденты?
     Разврат и разложение. Ничто.
     И вот таким, хоть знают – богомерзки! –
     Расписывать дают соборы, фрески,
     Дают!.. Я вот задумался – а кто?..
     И ведь какой художник! Это ж сила.
     Она-то, вишь, меня и подкосила,
     Уж ежели с талантищем таким
     Мир полнить скверной, что-то здесь неладно
     В самом явленьи, в сущности таланта...
     Да Богом ли он дан? Не кем другим?..»
   
     Здесь я уже вмешался: «Для чего же
     Держать такие книги? Это тоже,
     Как говорят у вас, немалый грех...»
     – «У вас? – он заревел, да так, что стёкла
     Задребезжали – пареная свёкла!
     Да знаешь ли кто я для них для всех?!.»
     – «Прости, отец, прости коли обидел –
     Пришлось мне отступать – но я же видел,
     Хоть мельком, «богомерзкого» добра
     Немало у тебя в шкафах, на полках...»
     Тут он обмяк:  «Да, брат, как на иголках
     Весь век, всю жизнь... Давно бы сжечь пора...
     А не могу. Проклятая работа!..
     С людьми, с собою до седьмого пота
     Все спорю, протестую... И – грешу
     Писаньями... Зачем? Зачем-то надо...
     Слаб человек, коль труд его отрада,
     А труд – проклятье ведь?.. Я так скажу:
    
     Пускай в избытке нега, ласка женска, –
     Слаб человек для рая, для блаженства,
     Угарное он всё же существо,
     Гляди, устал от роскоши, от скуки,
     И  на себя накладывает руки...
     Слёз, крови, пота алчет естество!..
     Проклятое создание, смеситель
     Огня и грязи, времени носитель
     И смерти!.. Вихрь материи в него
     Занёс идею Хроноса когда-то,
     И весь бессрочный мир на сроки, даты,
     На скрупулы разьял он... Для чего?
     Вот говорят: материя живая,
     Жизнь непреложным благом признавая,
     А я скажу – ни тьмы, ни смерти нет,
     Есть – к о с н а я  материя, блаженной
     Её одну признать во всей вселенной
     Уместно бы... А жизнь – её извет.
      Каверна человеческого рода!..
     Смотри в какой гармонии природа,
     Особенно недвижная: скала,
     Земля и глина... даже и растенье!
     В нём нравственность и цельность, средостенье
     Благого ритма мира сберегла
     Какая-то целительная сила...
     Открытое пространство подкосило
     И расшатало нравственность, смотри,
     Уже и зверь не целостный – коварный,
     Подвижный, хищный!.. Ритм утратив, тварный
     Мир искорёжен, взорван изнутри.
     А человек, тот сотворил кумира
     Сам из себя, из жизни... А для мира
     Жизнь, может быть, – лишь опухоль, в мирах
     Растущая подобно метастазам,
     Сама себя плодящая… А разум?
     А мысль, в миры вселяющая страх?
     А если мысль – лишь сатанинский вирус
     В космической программе?.. Тихо вырос,
     Виясь в махине Божьей, мировой,
     И в нежную механику внедрённый,
     Урочит код таинственный, мудрёный,
     Курочит ход сакральный, круговой...
     Всё, всё с кругов сойдёт своих!..» – Он смутно
     Перстом воздетым погрозил кому-то...
     Я ликовал, удерживая смех,
     – «Ты с кем воюешь, отче? Против Бога?»
     Тут он, колеблясь, помолчал немного.
     – «Да нет, не против Бога... Против – всех!..»
     – «А как же я, Донат?.. Да вот, хоть эти,
     Блаженные?..»
     – «Они?..  Они как дети,
     Они всех ближе к Богу...  Ну а мы?..
     А мы... – он подмигнул мне и задорно
     Пропел: а мы пойдем тропой неторной,
     Мы свой огонь раздуем в сердце тьмы!
     Вот так!.. Поднапряжём свои умишки,
     Людишки подсобят нам, а деньжишки
     Любую дверцу отопрут в дому...»
     – «Занятно, отче – тут волна у сердца
     Толкнула горячо – но что за дверца?
     И что за дом? Я что-то не пойму...
     С деньжатами оно, конечно, много
     Способней, веселее путь-дорога...
     Да где ж их взять?..»
     ***
     Я чувствовал, сейчас
     Он двинет аллегорию, шут с нею,
     Перетерплю, а вдруг сквозь ахинею
     Забрезжит мне искомое как раз?..
     И точно. Красноречьем не обижен,
     Где простоват, а где не в меру книжен,
     Он закрутил, прищурившись хитро,
     Помпезную фигуру:
     – «Дом тот, сыне,
     Весь мир наш грешный, в нём о благостыне
     Бесчестно толковать, да и старо,
   
      Давненько ясно всем что он такое:
     Кому-то в нём роскошные покои,
     Кому-то поскромней, ну а кому
     На кухоньке, под лесенкой местечко...
     И это ничего ещё, коль печка
     Ненастьями затеплена в дому,
     А стужи да ненастья в мире грешном
     Считай, что без конца... А всем-то где ж нам
     У тёплого пригреться камелька?
     Бездомные, голодные, нагие
     Со злобой озирают дорогие
     Лепнины, кружева особняка,
     А там особняком жирует горстка
     Господ, холопьев их... Но вот загвоздка –
     Что делать остальным? Взять топоры?
     Дом подпалить, чтоб к небу пламя взвилось?
     Испытано.  Теплей не становилось.
     Неравенством скрепляются миры...
     Нет, брат, насильем мира не поправить,
     Своя в нём иерархия... И славить
    
     Нет сил, и нет резону разрушать.
     Что остаётся? Хитростью да златом
     Туда проникнуть, севши по палатам,
     Оттуда, сверху всё самим решать,
     Всё наново решать!..     Ну, как мой планчик?..»
     ***
     Он нацедил один, другой стаканчик
     Всё той же мути... Малость погодил
     И, буркнув утешительный маразм
     О троице, – ещё!..  И, раз за разом,
     Отправил в пасть всё то, что нацедил.
     «Да уж не с алкашом ли я связался? –
     Мелькнуло вдруг в мозгу, а ведь казался
     Хотя и нестандартным, но крутым,
     Уверенным в себе...». Мой страх почуя,
     Поп рявкнул  – «Да! Вчерашнее лечу я!..
     Раз в месяц я, мой сын, бываю в дым,
     Тот раз и был вчерашний... Не пугайся,
     Я не пропойца. Но не зарекайся
     От грешного занятья!.. Ты давай,
     План оцени,  конечно, в общем виде...»
     И я, чтоб не клонить его к обиде,
     План похвалил.
     – «Но, отче, не скрывай
     Подробностей, важней всего детали,
     Мы в облаках, над кровлею витали,
     А где фундамент? Камень? Капитал!?.»
    
     – «Ай, молодец!..
     Он помягчел и сладко
     Разлыбился – авантюрист, а хватка!..
     Где, говоришь, презренный наш металл?
     Есть, есть металл... И много!.. Не в кармане,
     Конечно, у меня...  Но «мани-мани»
     Под стоящее дело мы найдём,
     Была бы мысль, Была бы, брат, идея!..
     Я завтра на побывку Асмодея,
     Лихого друга ожидаю в дом,
     Вот с ним и потолкуем... Кто он? Кабы
     Доподлинно я ведал...  Но масштабы,
     Масштабы мировые! Континент
     Им не один повыпотрошен. Сила!
     Но тайна, тайна... Звать его?.. Данила.
     Он, вишь, под нос не тыкал документ,
     Данила так Данила… И «Личарда»
     С ним верный, – ни на шаг от Бонапарта
     От своего, всегда за ним... – Изот.
     Он человек таинственный. Молчальник.
     А предан – ровно смерд. Кивни начальник –
     Порвёт в клочки любого, загрызёт…
     Но о деньгах не вздумай сам. Могила.
     То одному мне ведомо: Данила
     Негласно контролирует весь ход
     Финансовый в краю, перемещенье
     Валютных сумм... Хотя обогащенье
     Давно уже не цель… Его гнетёт
     Тоска... да, брат, тоска... ей нет названья…
     Быть может так? –  Абсурд существованья...
     Я пособляю, чем могу, лечу
     Молитвами, беседами, улётом
     В астрал... Но страшно мне... Покрывшись потом,
     Однажды – так и мнится – улечу
     С ним заодно в такое измеренье,
     Откуда нет возврата... Примиренье,
     Я думаю, могло бы дать одно:
     Высокий смысл. Идея, за которой
     Даль, перспектива новых траекторий...
     А вот тебе, быть может, суждено
     Стать новым обольстителем... И лучшим,
     Чем старый чёрт... А денежки получим,
     Когда он сам откликнется...
     Ну вот,
     Расклад тебе известен...  А на завтра
     К мясцу винца прикупим для азарта,
     Пельмешками потешимся...
     Зовёт? –
     Прислушался он – да, завёт Настёнка,
     Ты, слышь-ка, пособи ей, работенка
     Несложная… Сойдётесь заодно –
     Предивное созданье!.. В самом деле,
     Ты к ней, сейчас иди... А я в постели,
     Залягу, как Донатушко, на дно...»