Оптина пустынь Дневник неофита 2006 г

                Оптина пустынь
               
      Я не желаю ослепительного пира.
      Усмешки, источаемые тлей…
      Я не из тех, кто под давлениями мира
      от Мира отрекается петлей.

   С каждым новым днем я чувствовал себя все отвратительней. Тело напоминало ватную куклу, душа была мертва, внутренний мир темен и низок. Развратное существование подорвало мое жизнелюбие. Мир – Вселенную - я воспринимал как негатив, больше любил слова о величии  творения, чем само творение.
      Духовное чаще ускользало от меня, а сухая, схематическая философия не устраивала. Мне почти сорок лет. Я равнодушен к любви женщины и мужчины, и вообще зыбко понимаю это слово.
      Черный свет, как магнит цветовой
      над блестящей росою травой,
      и сиянием мягким тиха, холодна
      над полями горит золотая луна.
      Но меня не тревожит обманчивый свет,
      мне уже не шестнадцать  изменчивых лет.

      Меня мало трогают шедевры искусства, я не воспринимаю гармонии человека, природы и истории.. Для меня загадка: как от Совершенного могло произойти такое уклонение в духовное зло. Я ошибался в отношении к женщине.
      Дыханье прохладной весны,
      шуршанье, дрожанье листвы,
      напевы воздушной волны.
      Тебя называю на Вы,
      а хочется просто по имени
      без отчества – хладного инея.
      Две разные части,
      я лишь половинка.
      И влажного счастья
      небесная дымка.

     Не желаю мучений, соединенных с прижизненной властью и славой. Самый желанный комплимент для меня - «хороший человек», но это чаще всего лесть, издевательство или поверхностный взгляд на меня. Я пишу талантливые произведения изящной словесности, но не уверен,  что мое творчество благо для кого-либо, кроме меня.
      Одним жарким июлем я почувствовал мое внутреннее состояние особенно плачевным. Уныния не было, а было мертвое равнодушие. Я знал, что существует Бог Отец, Сын, Святый Дух, что они единосущны и неразделимы, и что имя Бога – Любовь. Знание было в основном теоретическим, или воспринималось через символ материального мира – солнце (светило – сияние – тепло).
Я не чувствовал любви Бога ко мне. Иногда приходила мысль, что мне уже не выбраться из ада, который бушевал вокруг и  внутри меня, ибо грань, отделяющая внутренний мир от внешнего, у меня почти стерта.
      Приходит прозорливец к прозорливцу
      узреть веселье родственной души.
      По милости Божественной велицей
      сказали оба разом: «Не греши».

    Я догадывался, что означает евангельское выражение «тьма кромешная». Меня всегда интересовала монастырская жизнь, ибо я сам был с детства склонен к уединению.
          В мире выражение «угар страстей», «опьянение жизнью» имеют положительное оттенок. А  я не понимаю, как угаром или опьянением можно восхищаться. Да само слово  - «страсть» имеет смысл  страдания.
      
      Монахом не стать в опьянение оно.
      Лишь в сердце стучит одичалое моно.
      Уже не наладить охрипшего тона
      на холод земли, лишь на золото трона.
      А время течет серебристой рекою
      к небесному Духу, земному покою,
      когда зажигаю над злою тоскою
      свечу перед Ликом окрепшей рукою.

        Смех, возведенный в добродетель, конечно, полезен для человека. Но и трусость, и подлость тоже продлевают жизнь. Другое дело – радость, но и она бывает разная. Утверждение Ницше: «Смеяться – значит злорадствовать, и при этом не испытывать угрызения совести».
      
      Шесть сектантов седьмого числа
      предсказали затмение света,
      воцарение адова зла,
      и восьмого не встали за это.

       Я всегда мечтал побывать в Иерусалиме. Теперь это для меня недостижимо. Я живу почти в полной изоляции от так называемого цивилизованного мира, и все меньше думаю о Царствии Небесном.

      Одиночная камера – тусклый квадрат.
      Лишь для сердца, ума ни оков, ни преград.
      И на каменной стенке небесный узор
      различает измученный временем взор,
      ибо с каждым мгновением узник сильней
      восхищенно завидовал жертве своей.

     Но больной человек, не имеющий  необходимых финансов и прав, может отыскать святое место недалеко и в соответствии со  своим поклонением «золотому тельцу».
      Я решил пожить и поработать неделю на послушании при монастыре в Оптиной пустыни. Причин было много: и симпатия и уважение к монахам, и отдых от московского Вавилона.
      
      Воскресенье, рассвет, благовест,
      ароматы и краски окрест.
      В полумиле от Храма кабак,
      красен пол от бесчисленных драк.
      Мясо, вина, «Медвежия кровь»…
      Где святое – там скользкая новь.

      Кафель пола ресторана выложен крестом,
      и вошедший посетитель исторгает стон.
      На глазах у сутенера и его девиц
      он взлетел над изумленьем ожиревших лиц.

      Были: желание физически поработать не из-за карьеры или денег, и надежда восстановить здоровье телесное и духовное, и отвращение к безжизненной схоластике. А основной мотив – написать что-то действительно духовное. При этом нельзя сказать, что я очень тщеславен. Истинное творчество стоит близко к религии. Поэт в меру своих слабых сил пытается подражать Творцу, а подражание Богу означает восхищение и любовь.
      
      Пылает космос славой звездной.
      Дух человека – отражение Творца.
      Сияет свет в росинке слезной
      во славу Безначального Отца.

     Тем не менее, нельзя ставить знак равенства между святым и гением искусства,  который ставит красоту выше  добродетели.

      Прекрасное – странная тема.
      Ты движешься вверх или вниз?
      Так плод золотого Эдема
      вручил Афродите Парис.

      Итак, я приехал в Оптину пустынь. При входе в монастырь я был поражен малочисленностью его охраны. Какой-нибудь магазин, где продаются шоколад, водка и прочая дребедень, оснащен камерами видеонаблюдения, магнитными талонами, не говоря уже о группах вооруженной охраны. Конечно, воров, грабителей и убийц ради денег больше, чем маньяков, одержимых фанатиков других религий и тупых вандалов, именующих себя сатанистами. Но уж лучше вор или грабитель, действующий с целью выживания, чем существо, которое в 1993 году на Пасху, отвечая за свои действия, проникнув в монастырь, убило трех замечательных монахов-новомучеников. За давностью лет не хочется вспоминать Рафаила Шейченко, замученного исповедника Оптиной пустыни, глумления над святынями, проводившимися оскотинившимися массами, именующими себя большевиками. Наконец, есть просто изрядные хамы, которые  обижены на Бога и  благородных людей, потому что не верят в них, считают свою участь несправедливой. Хотя большинство их трагедий заключается в том, что у них нет «мерседеса», бабищи с конкурса красоты и не на кого плевать – опасно. Лучше делать, как писал Есенин: «Я на эти иконы плевал», или как художники–бездарности: хулу почитать за смелость и гениальность, а так же монахов считать убогими гомосексуалистами, а батюшек – лицемерами.
      Около монастыря стоят автобусы с паломниками из Сербии и других православных стран.
      Мне показали иеромонаха, к которому надо обратиться. Я предъявил ему документы, сказал, что хотел бы неделю пожить и  поработать при монастыре, и получил согласие.
Поселили меня недалеко от монастыря, в доме № 6 по улице Лермонтова. В доме было несколько келий. На входной двери в кельи прибита табличка с Иисусовой молитвой, которую перед тем, как открыть дверь, надо вполголоса произнести. На обратной стороне двери при выходе – табличка с другой надписью: «Отрицаюся тебя, сатана, гордыни твоей и служению твоему..» итд.
      Наверное, в келье легче удержаться от греха. Среди множества разнообразных людей при всем желании не грешить – согрешишь, необязательно ведомо. Поэтому выходящий из кельи надолго или отъезжающий на время из монастыря обещает по мере сил сопротивляться врагам внешним, а наипаче внутренним. Но так как самый волевой человек своими силами сделать этого не может, а людей, полностью отрешившихся от своей воли, почти нет, то, возвращаясь в келью, молитвой «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешного» он просит Бога быть снисходительным к его духовной немощи  и в будущем поддержать его Своей Благочестивой Силой.
       Келья состоит из двух комнаток.  В первой – вешалки для одежды, стол, стулья, умывальная раковина.  Чистота относительная. Электрическая розетка одна. Кроме чайника пользоваться электрическими приборами и мобильными телефонами запрещено. Без сомнения, запрещено курить, а также вести пустопорожние разговоры.
       Вторая комната отделяется от первой дверью. Там четыре кровати в два яруса, как в купе поезда. На стене иконки, в основном бумажные, но не ширпотребные, несколько полок с духовными книгами и пластиковой бутылкой со святой водой.  Мне досталась кровать верхнего яруса.
     Люди, жившие в келье, были разные, но что-то их объединяло. Один отслужил в армии, после этого стал наркоманом, преодолел зависимость от  бесовской отравы, но было уже поздно. Он заразился СПИДом и теперь почти безотлучно жил в Оптиной пустыни.
      На правом плече у него был вытатуирован крест. Как-то я спросил у него: «Неужели большая часть паломников, молящихся в храмах Оптиной пустыни или в трапезной до и после еды, крестящихся на улице, в автобусе, с лица, которых не сходит улыбка, – москвичи?». «В основном, да», – неохотно ответил он. Я  сказал, что за сорок прожитых лет  не видел в мегаполисе ни одного человека, похожего на этих людей. Неожиданно он почему-то расплакался.
     Он был отнюдь не глуп, духовно образован. Показал мне дом, в котором жил православный писатель прошлого века. С.А. Нилус, автор книги «Близ есть, при дверях». И немного мрачнел, как и другие послушники, при упоминании Тарковского, Института кабаллы и вообще чего-либо с сионистским оттенком. Он слушал иногда Курта Кобейна, очень редко, и как говорил:- «По немощи».
    Возмущался, что его духовник – бывший опер. «Бывший опер, а я бывший наркоман», - раздраженно ворчал он.

      Послушники изредка отъезжали в город. Как правило, возвращались они оттуда пьяными, и откровенно радовались, что вновь оказались в монастыре. Наутро они выглядели несколько мрачно.
      Между миром и монастырем – пропасть.  В монастыре ты чувствуешь себя под невидимым крылом, и догадываешься, чье оно. А в мире ты постоянно под контролем чего-то пустого и безличного, таящего в себе бездну. Если человек умудряется жить в миру по-монастырски – значит, он действительно свят. Я таких людей видел мало.
       Не говорю о духовенстве, не знаю, но все же некоторых, живших в миру в нашем времени, я считаю святыми: Матрону Московскую по житию, Иоанна Крондштатского по историческим трудам его, Дмитрия Дудко из его произведений и личного общения с ним, Павла Флоренского по философским трудам и священству, Сергея Булгакова по тому же. Уважительно отношусь к Александру Меню за мужество. Без сомнения верю в святость патриарха.
      В монастыре все по-другому. Нет мрачных, угрюмых лиц - опознавательных знаков порока. Монахи очень часто обаятельно улыбаются. Некоторые прямо-таки светятся радостью без злорадства. Правда, я встретил двух или трех иноков,  у которых был совершенно отрешенный вид.  В миру о таких сказали бы, что они не от мира сего и живут как бы во сне.  Сказавшие это и не подозревают, что это они живут в греховном сне. А монах (не от мира сего)  как раз видит и чувствует этот мир реально.
       Если с некоторых людей в миру снять хрустальные призматические стекла иллюзии, они  тоже будут казаться большинству отрешенными и живущими как бы во сне, а то и психически ненормальными.
      Е сли к эгоистичному субъективизму примешивается здоровая объективность без лицемерия, то человек действительно ненормален в положительном смысле.
        В стенах монастыря действуют несколько храмов.

      Богослужение здесь очень отличается от городского. Прилавок, где продаются свечи и что-либо другое, такой же, как в московских храмах, но на стене за ним символично тусклыми красками изображены картины ада с краткими пояснениями. Так, под надписью «Блудники» изображены грешники, подвешенные за ребра на железных крючьях. Толпа мрачных типов в черных рясах символизирует нерадивых монахов (монах от слова моно – один), апогеем всего изображения является тьма кромешная – темный закрытый сундук.
     Вероятно, когда человек поворачивается от алтаря в сторону прилавка и поневоле имеет отношение с деньгами, ему полезней именно такие картины, а вовсе не прекрасный золотой кумир Меркурия.
         
          Богослужение ведется необычайно благочинно. Вместо городского скороговорочного «Господи помилуй» монахи очень напевно, медленно и благозвучно поют по-гречески «Кирие элейсон», что производит большое впечатление.
На  вечернем богослужении  на некоторое время гасятся почти все свечи в храме. Служитель,  повернувшись лицом к алтарю, несколько минут в полутьме и тишине читает Шестипсалмие. Некоторые люди начинают кашлять, некоторые беспокойно переминаются с ноги на ногу. Я непроизвольно закрыл глаза. Один послушник рассказывал, что в эти минуты он слышит жуткий вой, прокатывающийся по храму.
      К концу службы люди прикладываются к праздничной иконе (в тот день был праздник равноапостольного князя Владимира, крестителя и просветителя древней Руси) и священник кистью с елеем крестообразно помазует лбы подходящих к нему.  После этого действа  меня охватило такое умиротворение, что я, забыв о благоговении, в изнеможении опустился на скамью для немощных.
        У иконы на стульчике сидел дряхлый старец с большим крестом на груди. Он радостно всем улыбался, кивал головой. Я, испытывая смущение и страх, смотрел ему в глаза, внутренне вопия: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного!», сложил руки для благословения неизвестно на что. Улыбка его погасла, взгляд выразил неизвестное мне чувство, близкое к состраданию, и он дал мне поцеловать сначала свой нагрудный крест, а потом руку. Впоследствии  узнал я, что этот старец – прозорливец.

      Вечерняя служба заканчивается пением хора: «Достойно есть, яко воистину, блажити  Тя, Богородицу...» - этим  поэтическим славословием, созданным человеком и Ангелом.
    
      Багровые краски осеннего вечера,
      образование Божьего мира.
      Пламенем славнейшим солнце отмечено,
      утром воскреснет в сиянье эфира.
      Кадильному ладану ночь отвечает.
      Честнейшую звездный хорал величает.

     Сплю я крепко, и в келье меня не разбудил трезвон будильника. Но при звуках далекого благовеста я тотчас проснулся.

      Над золотыми куполами
      искрится солнечное пламя,
      сияет утренний простор,
      и херувимов дивный хор.
      Все остальное лишь зола.
      Звучат, звучат колокола.

      Я не готовился к причастию и пошел на литургию, думая хотя бы исповедоваться. Я стоял в очереди к исповеди и смотрел, как ее проводит иеромонах Никита. Молодой человек, встав на колени лицом к алтарю,  что-то горячо говорил. Батюшка, опустившись рядом с ним на колени, отвечал ему. Когда подошел следующий, батюшка совершенно спокойно и непринужденно сел на стул и указал рукой на пол. Человек встал на колени и начал исповедоваться.
Дошла очередь и до меня. Отец Никита с ироничной, как мне показалось,  улыбкой выслушал мою исповедь и спросил, буду ли я причащаться.
      Я признался, что не прочел даже элементарного правила к причастию,  и сказал, что попробую причаститься завтра. Он  еще  насмешливее взглянул  и перекрестил мне голову. А когда я сложил руки для благословения, сделал вид, что не заметил этого. Уважаю неординарных людей.
      Я простоял до конца литургии, решил написать записки о здравии и за упокой. Над столиком висело напоминание о том, что небрежно составленные записки  не принимаются. От волнения у меня сильно дрожали руки, и поэтому записки вышли не аккуратными, а как раз написанные небрежными каракулями. Тем не менее их приняли.
    Рядом со мной стоял юноша лет семнадцати. Я раньше видел в глазах людей страх, страстную любовь (если ее можно так назвать), очень редко счастье, земную радость, полное спокойствие, но я еще не видел такого взгляда как у него. Глаза его светились ясным чистым светом. На людей так человек не смотрит. Если глаза – зеркало души, то его душа в этот момент была невидимым солнцем, лицезреющим невидимого Бога.
     Настало время Херувимской песни. Суровый монашеский хор с горловым древнерусским пением напоминал, что херувимы не только бесконечно милосердны (такое впечатление производит песня в городских храмах), но они могут быть и грозными Ангелами, как архистратиг Михаил.
    Херувимская песнь захватила меня целиком. Я боялся пошевелиться, и, не разжимая губ, просил Господа Вседержителя избавить меня от жалости к своей плоти. Сразу после этого у меня хлынули горячие умягчающие слезы. Стало легче. Я поставил свечу к иконе Иоанна Крондштадского, произнес его молитву.  Глядя на распятие, подошел к нему. Перекрестился на распятого Богочеловека. Поцеловал на иконе  руку Иоанна Богослова – моего любимого евангелиста.
      
       Из душного барака возвратясь,
       он счастлив, что достойно осужден,
       и, чувствуя таинственную связь,
       идет на мерный колокольный звон.
      
       И в храм войдя, когда небесный хор
       поет «Блаженны» в ослепительной усладе,
       перекрестился тихо честный вор,
       и хор ответил: «Изгнан правды ради».

    К иконам Приснодевы я подхожу,  опустив голову. Слишком много людей внушали мне, что  поклонение Пречистой всего лишь сублимация темных инстинктов. И когда я говорил, что может существовать духовная любовь мужчины к женщине, а тем более к Пресвятой Богородице, меня называли то ребенком,  то импотентом, то позером, а то с издевательством просили просветить их высокими мыслями.  Я тоже с издевательством отвечал, что не надо бросать святыни псам.

Мария горняя – блаженная Любовь,
Очисти сердце и отравленную кровь
Молитвой чистой тишину излей мне вдруг
Владыки мира, кто единственный мой Друг.

    После литургии я пошел на хозяйственную территорию монастыря. Мне сказали, что нужно обратиться (как мне послышалось) к отцу Алексею. Оказывается, монах был Елисей. Случайных оговорок,  «ослышек» не бывает.
В монастыре огромное количество кошек, которые находятся под благословением  монастыря. Они непохожи на одичалых городских и злых домашних. Я не люблю кошек, и они меня тоже, но к монастырским отношусь иначе, от них исходит дружелюбие.
        Я  сидел  на лавочке, ожидая  отца Елисея.  Одна  из кошек неторопливо вскарабкалась на  лавку и, мурлыча, преспокойно улеглась ко мне на колени.
      Отец Елисей был малоразговорчив, иногда улыбался неизвестно чему, но у меня складывалось впечатление, что он мною недоволен. Натура человека эгоцентрична. Если человек занят внутренней работой над собой и не хочет тратить время на пустопорожние разговоры, то вы считаете, что он ставит себя на голову выше вас, и в таком случае он действительно выше вас.
       Отец Елисей показал мне  большой  огород, который надо прополоть, и ушел. Рядом с огородом были братские корпуса, конюшни и трапезная. И здесь начались чудеса.
       Подошел послушник из нашей кельи и, улыбнувшись, сказал: «Здесь тыквы в два раза больше чем обычные». «В Чернобыле тоже в два раза больше», -  неудачно сострил я. «Да, светиться будешь», -  рассмеялся он. Я вновь остался один. Поработав часа два, разогнулся и автоматически перекрестился. И тут же вдалеке раздался мерный удар колокола.
       Я уже давно понял, что совпадений, тем более в Оптиной пустыни, не бывает. Случай, судьба, рок – ничто. Существует всеобщий закон, и закон этот – Бог. Человек не может быть самовольным, даже если какой-либо предмет упал у тебя из рук – это Божие домостроительство. Из этого не следует, что Иуда, Нерон, Юлиан отступник, идолослужитель покорны воли Божией. Просто, воюя против истины своим мнимым самовластием, они воюют против себя. И тем самым славят Того, Кого ненавидят.
      Слабость давала знать о себе. Я разогнулся и, не закрывая глаз, вдруг увидел четко изображенную ясную картину, похожую на полупрозрачный цветной слайд: монах в черной рясе на небесном фоне. Он был неподвижен и полуреален. От видения исходила прохлада и успокоение.
     Это продолжалось несколько секунд. Раньше у меня случались галлюцинации от недосыпания, чрезмерного напряжения нервов, но все они были абсурдны, пугающие и болезненные. В данном случае все было наоборот.
        После работы я первый раз решил сходить в трапезную. По привычке не лезть вперед я пошел во вторую смену. Она оказалась женская. Все встали, спели «Отче наш», «Богородица  Дева, радуйся»  и сели трапезничать. На столе была каша, хлеб и свежие огурцы. Я сидел среди женщин один и чувствовал себя полным идиотом. Если вокруг много женщин, наступает хаос. От напряжения, ожидания неизвестно чего лоб у меня покрылся испариной. Женщина слева от меня неудачно подвинула тарелку и  из нее вылетела ложка. Я автоматически поймал ее на лету и мысленно выругался.
      На стене трапезной висел портрет старца Амвросия Оптинского.  После еды все встали и спели ему величание. Слов я не знал, но где-то уже слышал последние слова: «Наставниче монахов и собеседниче Ангелов».

     Амвросию Оптинскому
     Дела отложим, слава мигу.
     Чистейший ясный ум неопалим.
     Вникающий в божественную книгу,
     он - лев, орел, телец и херувим.

      В келье я подошел к раковине вымыть руки. Послушники пили чай. Вдруг я почувствовал сильный церковный аромат ладана и еще чего-то. «Чем это пахнет?» - спросил я. «В ведре под раковиной, может, что-то прокисло» - предположил кто-то. Нет, запах был приятный. Случайно взглянув налево, я увидел приклеенную к стене бумажную иконку Богородицы. Впоследствии подобное  повторялось несколько раз на этом же месте.
       Мы разговорились с одним послушником. Он рассказал, что после того, как остался без жены, его беспощадно «крутит». Считал, что прелюбодеяние хуже убийства, так как прелюбодеяние убивает сразу две души, а также обворовывает законного мужа женщины. Я спросил: «А если человек хочет жениться и венчаться, а детей не хочет?». «Тогда этот просто блуд»,  – ответил он.
     Некоторые послушники изредка отходят покурить. Почему-то все курят сигареты «Оптима». Когда мимо проходят монахи, сигареты прячутся. Монахи все замечают, улыбаются и молчат.
      Я, как мог, приготовился к причастию и решил еще раз исповедоваться за прошедшее с первой исповеди время.  Бог действует через любого священника, поэтому я подошел к другому батюшке, исповедовался и попросил благословения причаститься. Он благословил, а потом спросил: «А тот священник, у которого ты исповедовался раньше, тебя благословил?»
- Не знаю, я не спрашивал.
- Я же не знаю твои грехи, которые ты ему исповедовал. Найди его и спроси благословения - раздраженно сказал он.
- Хорошо – ответил я
Я искал предыдущего священника и не нашел. Еще раз скажу, что случайностей не бывает, сам чувствовал, что не готов соединиться с Христом.
Ночь в Оптиной сильно отличается от московской.
      
       Воздух хрустальный прозрачен и чист.
       Ветер вечерний, колеблющий лист
       дремлющей флоры и легок, и тих.
       Жмурятся звезды глубокие.  В их
       светлом огне заплутал метеор.
       Радуя золотом внутренний взор,
       над тишиной одуховленных мест
       Славой Божественной светится крест.

За время пребывания в монастыре я окреп физически, хотя очень мало ел, почти бросил курить, и чувствовал, что оживаю духовно. У меня было также ощущение, что за неделю мир вокруг меня сильно изменился в положительную сторону, и с сожалением думал, что  придется уезжать до следующего лета.
       
        Напрасно в небе кружит воронье.
        Пространством окружен во время оно,
        где  горизонта линия ала,
        я так давно отрекся от нее –
        мечты летучей, что премудрость Соломона
        в прохладное забвенье низвела.
       
        По приезде в Москву через некоторое время, не оставляя в душе Оптину пустынь, я пошел в один из московских храмов и причастился. Состояние, которое я ощутил после этого,. невозможно передать. Говоря сухим языком: краски стали ярче и благороднее, внезапно в некоторых местах города я чувствовал благоухание. Ранее непонятные мне вещи становились ясными. Люди тоже стали по-другому ко мне относиться, а соответственно и я к ним.
       
       Иоанн Богослов
      
       Купол Храма,  изображения евангелистов:
       под каждым  открытая миру бойница,
       раскрытая Книга - высокая птица
       в руке Литургии и Божьей деснице.
       И голос священника Слово вещает,
       и церковь луч солнца в бойницу вмещает.
       И образ апостола древнего
       солнечный луч освящает.


      Овей меня сияньем самосветным,
      сойди на влагу, хладный пламень,
      не опали вселенной многоцветной.
      В руке Всевышнего огонь, вода и камень.