Примус...

     Иногда ощущаешь себя керогазом. Нет, наверно даже примусом... Таким примусом, который весь в копоти, весь поблекший, весь нечищеный и покрытый пылью. Это когда приходят воспоминания о давно умерших, но когда-то полыхавших чувствах к кому-то. И ты молча сидишь и смотришь на этот примус... То есть на себя смотришь. Но как бы со стороны. Сидишь и молчишь. И почему-то под сердцем саднит. Нет. Никакой обиды нет. И даже грусти нет. Просто саднит под сердцем. И ты даже не пытаешься понять отчего это. А бывает пытаешься протереть примус мягкой салфеткой. Но ни копоть, ни другая грязь и даже пыль не стирается с примуса. Они как бы приварились к поверхности этого тоскливого примуса. О... Это что-то... Нет ни обиды, ни грусти, но есть тоска. Тоска по чему-то непонятному, неосмыслимаему. Ты начинаешь будить все смутные воспоминания. И перед тобой вдруг является именно эта тоска. Тоска по голубому, сочно бирюзовому небу детства. По солнцу весёлому как спелый апельсин. По лёгкому тёплому и нежному ветерочку, обдувающему твою душу пронзительной свежестью почти девственной природы.  И ты понимаешь до боли, до боли, проникающей во все атомы твоего стонущего существа, во все самые тончайшие струны дыхания, что это уже никогда не возвернётся назад. Никогда.
     Посидишь в тишине. Бывает даже слеза предательская навернётся на глаза. Но ты быстро смахнёшь эту ненужную для настоящего времени слезу и, взяв этот злополучный примус в руки, отнесёшь его в самый отдалённый, самый неприметный уголок своего чулана. Чтобы как можно дольше не возвращаться к обозрению его покрытых стылой копотью боков. Попытаться навсегда забыть о нём...
     И как только ты избавишься от фантома примуса, вызывающего в тебе столь скорбные чувства, тебе становится как-то легче. Будто с твоих плеч свалилась огромная и неподъёмная ноша. После этого тяжело вздохнёшь и возвратишься в своё более-менее благополучно дышащее настоящее.
    И всё же нет-нет, но этот примус порой вновь является тебе на глаза. Причём в самые неожиданные моменты, когда ты вроде бы только-только решил чему-то порадоваться, и вдруг этот мираж примуса тут как тут... И чем старше ты становишься возрастом, тем чаще этот примус появляясь тебе на глаза, надсмехается над тобой.
    Наверно уже тогда, когда ты будешь готовить себя для своего последнего выдоха, когда наступит момент прощания со всей бренностью бытия, этот примус уже вернётся к тебе окончательно. Но он уже будет покрыт девятислойной коростой копоти, сажи, грязи и пыли. И тогда ты нежно обнимешь этот надоедливый примус, прижмёшь ласково к своей медленно остывающей груди и навеки уснёшь с ним в самых жарких объятиях.  Этот примус и есть твоя память. Самая настоящая, истинная память, а не та память, что ты вытаскиваешь из своего прошлого, предварительно деформировав её для собственного удобства. Этот примус, это память, недеформируемая ничем, никакими силами.  И ты застынешь, почиешь в бозе. И память твоя тоже застынет вместе с тобой. Окаменеет навечно. Вы окаменеете вместе.
/Альбатрос/