Русский детектив. глава 10. сила вторая. спор с до

       Глава десятая
         
    СИЛА ВТОРАЯ.


     ...чем я утешить мог его? Конечно,
    Жаль старика.Так искренне, сердечно
    Приветил, накормил… Но в глубине
    Души я ликовал, предчувствий полон,
    Ведь как ни горек путь был, как ни солон,
    А улыбнулась, кажется, и мне
    Удача!..
    
    Рукавом косоворотки
    Старик поспешно вытер слёзы, кроткий,
    Улыбчивый вдруг стал (на шум в сенцах
    Оборотясь) – вскочил, засуетился,
    И так по-молодому засветился –
    Сын воротился!..
    
    В добрых молодцах
    Я замечал такое: смотрит волком,
    Молчит, злобится будто бы, а толком
    Словца не в силах крепкого загнуть,
    Котёнка не обидит, но боится
    Раскрыть чужому душу, и таится,
    В себе самом верша свой смутный путь.
    Так и Донат, – как будто не заметив
    Меня, скупым кивком отца приветив,
    Переобулся наскоро. Во двор
    Ушёл. Раскрыл сарай. Дровец беремя
    Набрал, вернулся в дом... и, словно время
    Приспело, обратил на гостя взор...
    ***
    Его лицо открытое с короткой,
    С белесой по-мальчишечьи бородкой
    Могло бы выдать Ваню-простачка,
    Когда бы не глаза... Так одиноко
    Жглись изнутри, так дико и глубоко
    Таилась в них безмолвная тоска!..
    
    Помог отец – «Вот, Доня, это странник,
    Учёный человек, смотри, без нянек,
    Без всяких докторов-профессоров
    Науки превзошёл. И не гордится.
    А ходит по земле – мол, пригодится,
    Мол, жизнь сама научит, будь здоров.
    Я думаю, ты с ним потолковал бы,
    Глядишь, советов дельных надавал бы,
    Глядишь, и ты на ус бы намотал...
    А я пойду...
    Там есть медок, орешки...»
    ***
    В печи трещали весело полешки.
    Молчал Донат. Упорствовал...
    Я встал,
    В его закут прошёл, без позволенья
    Взял с полки «Розу мира».
    – «Увлеченье?
    Или всеръёз затронуло?»
    – «Всерьёз –
    Ответил он так строго и надменно,
    Что сам смутился, смолк...
    И тут мгновенно
    Мы поняли с ним всё, и вдруг – до слез! –
    Расхохотались...
    ***
    Боже мой, то было
    Начало!.. и, начавшись, не остыло
    Доныне... и тогда же понял я,
    В его глаза вглядевшись – этот будет
    Со мною до конца, и не осудит
    Блуждающего недобытия...
    Он только что вернулся, рад по-детски,
    С радений гордых, университетских, –
    Читал стихи кружковцам городским,
    Имел успех!..
    
   
     …он вдруг спросил в смятеньи:
    – «А если мысли – те же тучи, тени,
    И гений лишь усугубляет их?
    Да-да, усугубляет!.. Ведь неясно
    Откуда, кем клубимы, но согласно
    Перелитые в мир, как облака,
    Струят лишь свет теперь...И вот теперь уж
    В их сущность грозовую ты не веришь,
    Ты лишь сгущаешь... Свет ли?... Свет пока...
    Так мне б, во всяком случае, хотелось
    Надеяться... Но злость, но оголтелость
    Друзей моих – откуда? Уж кому
    Завещана, как не поэту, милость?..»
    Ага! – смекнул я, нет, недотомилось
    В нём что-то, нет, недодралось ему...
    ***
    Ну, спор, так спор!..
    И тут, признаюсь, в споре
    Его я спровоцировал, о Воре
    Великом заведя «случайно» речь –
    О Прометее, и «на ты» парнишке
    Всадил поддых: «Он Вор, а вы – воришки,
    Да-да, и ты – первейший, брат, сиречь
    Поэт, сиречь туманными словами
    Мутишь сердца... Да есть ли кто меж вами,
    Смакующих лирический дурман,
    Сознавший вдруг, что бьёт он каждым словом
   (/Особенно искусным) по основам,
    По сердцу бытия, какой обман
    Процеживает в жизнь, каких чудовищ
    Впускает в мир?..
    ***
     Из всех земных сокровищ –
    Я продолжал пытать его, поняв,
    Что зацепил – огонь был самым главным,
    А он-то и похищен достославным
    Ворюгой-Прометеем, Зевс был прав,
    Послав того на муки... Только мне-то
    Что за отрада? Поздно. Кто-то, где-то
    Смекнул, сложил очаг, потом другой
    Опять смекнул башкой своей упорной,
    Загнал огонь в котлы, в турбины, в горны,
    Погнал по проводам, и вот рекой,
    С притоками и ручейками, гневно
    Клубясь в сердцах, в словах горя, напевно
    Переливаясь, этот великан,
    Змей Золотой, к родному устью – к Смерти
    Пополз с земли... Сквозь все разломы тверди
    Пополз к себе, в свой древний Океан...
     ***
    Огонь, огонь! – исчадье ада, света
    Больной извив, излом, огонь, ведь это
    Болезненный, несовершенный свет,
    Как жар любви на уровне соблазна,
    Не вопрошённый, замкнутый, как плазма,
    Как обращённый внутрь себя ответ,
    Огонь – ведь это смерть!.. И вы, авгуры,
    Своей цивилизации, культуры
    На воровстве основанной – на том,
    На изначальном – осознать не в силах,
    Иль попросту страшитесь, на могилах
    Отцовских изгаляясь... И потом,
    Сыщи-ка, братец, обьясненье бреду,
    Свяжи в одно несообразность эту:
    Итак, в начале было Воровство.
    Потом – Закон… Но это значит – в зоне
    Все мы?!..  И на  т а к о м  стоим Законе,
    Как вор в законе, все, до одного?..
    ***
     А вы, поди, решили: бедный пращур,
    Мол, он был косен, точно звероящер,
    Мол, он не сознавал греховности
    Пути, которым шествовал… точнее,
    Был вынужден, в соблазне сатанея,
    В прельщеньи, древле принятом, идти.
    Нет, мир с тех пор кроится слишком нагло,
    И не у Прометея – у Геракла
    Был человечней, мужественней путь,
    Но чтоб уже вконец не потеряться,
    Заблудший пращур должен был стараться
    Хотя б не навредить, хотя бы муть
    Со дна сознанья или бессознанья
    Не вышатнуть на свет – все заклинанья,
    Все обереги, заговоры что
    Как не система самообороны
    От корневых энергий?..
    Только кроны
    Он в мир из недр выносит, да и то
    Уж так порой гудят они, нестройны,
    Так колобродят, что рождают войны,
    И восстаёт звездой над миром Злость.
    А разбуди-ка ту, что в недрах дремлет?..
    Назвалось электричеством, что древле
    Божественной энергией звалось.
    Ты посмотри, и ныне над жилищем
    У доброго хозяина мы сыщем
    Конька резного, или петушка,
    Доску-огниву и лобан с коруной,
    Причелины, подзоры... Это ж руны!
    Их дешифровка не для простачка,
    Не для того, кто праздной изукраской
    Счёл эти знаки. Пращур наш с опаской
    К сокрытым силам подходил, рубя
    Те солнечные знаки, обереги
    От молнии, от скверны в человеке
    Нечистом, и – от самого себя.
    Да-да, и от себя! Он знал с кем биться,
    Он знал, что в тёмных недрах ад клубится,
    Лишь заговором вытеснен, что звать
    В мир Слово – значит рыться в жгучей ране,
    Что можно им, смирённым в косной пране,
    Глухую древность электризовать
    И вызвать к жизни то, что неготово,
    И, растревожив Змея Золотого,
    По жилам пропустив его, сердца
    Безвинные изранить... Вот где корень
    Всех зол, и если ты в своих упорен
    Блужданиях, будь честен до конца,
    Ответь, ужель не знал, или не заметил
    Как Слово ранит мир?..»
    ***
    И он ответил,
    Сказал мне то, о чём лишь смутно я
    Догадывался встарь: о чёрном свете,
    Клубящем Слово… Это о Поэте
    Шла речь, а не напевах соловья
    Словесного, о вечном балабоне../
    Он был подавлен.  Тонкие ладони
    (Всё не в отца!) виски сжимали...
    Вдруг,
    Забыв про чай, про мёд в долблёном жбане,
    Унынье сбросив, будто оправданье
    Себе нашёл, он встрепенулся:
    – «Круг,
    Конечно, замкнут. И горька, наверно,
    Расплата за полёт, за все инферно,
    За все фантомы, впущенные в мир,
    Но если мы – представим лишь – в походе
   (А так оно и есть!), в любом народе
    Быть должен тот, кто вычертит пунктир,
    Кто держит связь и Слово, тот, кто реку
    Поможет одолеть, к иному брегу
    Переводя людей:  ни бродов нет,
    Ни переправ кругом, один прибрежный
    Тростник поёт... но в песне, безнадежной
    Для  «малых сих», Весть различит поэт.
    Смотри – тростинка, ость, косноязыкий
    Убогий стебелёк в миру, музыкой
    Туманной просквожённый, лишь игра
    Природы, пустячок!.. Но понемногу
    В лады вникая, понимаешь: к Богу
    Взывают сквозь него, трубят ветра
    Горе свою невнятицу земную,
    Но Там, пресотворясь, уже иную
    По скважинам низводят долу Весть,
    Лишь вслушайся в гармонию, и хоры
    Небесные прольются через створы
    Волокнами затянутые... Здесь,
    Вот здесь-то он и взыскан, дар поэта –
    Путь расчищать для воздуха и света,
    Пронзать дремучих скважин зыбь и сон
    Певучим словом, строй и лад на горний
    Регистр переводить, и всё упорней
    В нечистой тьме держать свой чистый тон:
    Последняя, как может быть, надежда
    Связь не утратить с горними… Невежда
    Сочтёт пустым всё это, но смотри –
    Тростник прочищен, скважина для слова
    Благодаренья и слезы готова,
    И музыкой мерцает изнутри.
    Вот оправданье, может быть, поэта:
    Он свет хранит и связь на грани света
    Он держит в Слове, воздух серебря
    В том стебельке струящийся… и, буде,
    Подступят воды и отступят люди,
    Он проведёт сквозь воды их, торя
    Незримый брод по мокрому суглинку,
    В зубах зажав ничтожную тростинку –
    Последнюю с высоким миром связь,
    Последний путь для воздуха и света,
    Сквозящих в тёмной музыке поэта,
    Тьма костенеет, Словом протравясь...»
    ***
   
    Чуть помолчал Донат, и с горьким смехом
    Добавил, подытоживая: «Грех им,
    Возможно и скостится – тем, связным,
    Тем, кто как встарь, казал дружинам княжьим,
    Прощупывал сквозь ночь ко станам вражьим
    Притопленные броды, обходным
    Маневром реки, рвы одолевая
    Незримо для врага, чья тыловая
    Стена всегда слабей... Но кто здесь враг?
    Хромает – усмехнулся вновь – сравненье.
    А вот еще, как говорится, мненье –
    В миру поэт не воин, а дурак,
    Что, вероятно, к истине поближе.
    Но, лепеча невнятно и бесстыже,
    С восторгом уловляя в силовых
    Полях вселенной некие сигналы,
    Кем он уведомлён, что те каналы
    Не магистраль соблазнов мировых?
    Кто может поручиться, что – от Бога,
    А не от Сатаны?.. Сладка эклога,
    Элегия, поэма... откажись,
    Попробуй, от соблазна образ дивный
    Пристроить в дольний мир, такой наивный,
    Что и химеру демона за жизнь
    Возвышенную примет в простоте он,
    Превознесёт!..  Хотя какой там демон, –
    Несчастное по сути существо...
    ***
    Да я и про себя! – Воскликнул пылко
    Донат, опередив мою ухмылку –
    Всё знаю, а с собою ничего
    Поделать не могу... Ведь вот и батя
    Горюет... но, казнясь и виноватя
    Себя, – тут Бог свидетель! – лишь себя,
    Опять, как только «позывной» заслышу –
    За стол, к себе... А там, пойми, не вижу
    Как слово входит в мир, и мир дробя,
    Сквозь образ проступает новый образ,
    И словно в зеркалах кривых коробясь
    И пересотворяясь, мир уже
    Сквозь наслоенья образов иначе,
    Чем был задуман, видится...  Тем паче,
    Задуман цельным был, и цельным же
    Дан человеку... Не одну харизму
    Поэт в судьбе меняет, но сквозь призму
    Причудливых видений целый свет
    Подробно преломляя, с линзой сходен,
    Невольно искривляет весь Господен
    Мир, самодеформируясь, поэт.
    Добро бы только сам! В конечном разе
    Всяк волен сумасбродствовать, в экстазе
    Тьму выкликать, но счёт особый тут:
    Придут другие, и бессильны сами
    Осмыслить жизнь, уже  е г о  глазами
    Окрест происходящее прочтут,
    В том случае, конечно, если ярок
    Огня источник, если не огарок
    Какой-нибудь, не конченый прохвост,
    А тот, кто жар в себе переплавляет,
    Кто этот жар лучом переломляет
    В самом себе,  а этот жар – от звёзд
    Идёт?.. Кто скажет нам?
    Но время
    Работает на гения, и бремя
    Его химер вставляет в мир, где он
    Потворством сотен тысяч ротозеев
    Развёрстан средь анналов и музеев,
    Откуда «малых сих» берут в полон
    «Эстетики», и – «приобщают к вере»,
    И прозелит в нашлёпках филоктерий,
    Какой-нибудь безумный неофит
    С восторгом в пещь подбрасывает хворост,
    И где тут Божья Благовесть, где хворость,
    Где бред мутанта – вряд ли различит
    Неискушённый взор сквозь дым и тленье,
    Сквозь выпуклые слёзы умиленья
    Чудовищем, развоплощённым столь
    Великолепно, столь «преображённым»,
    Что обольщенье миром искажённым
    Уже и самый Божий мир в юдоль
    Химер, фантомов, инфернальных чудищ
    Преображает... но кого осудишь,
    Кто им судья?!. –  Вскричал Донат, вскочил
    С приступочки возле печного устья
    И заходил по горнице...  с грустью
    Запели половицы...
    ***
    Из печи
    Мерцали прогоревшие поленья,
    Сгущался мрак, и где-то в отдаленье
    Поскрипывали, ёжась, кедрачи,
    Мохнатое окно сверкало звёздно,
    Печь остывала, и почти морозно
    В избушке становилось...
    – «Где отец?» –
    Спросил я у Доната (чуя кровный
    Разлад в дому и горький, бессыновний
    Удел осиротевшего вконец –
    При отпрыске живом! – вдовца).
    – «Отец-то? -
    Переспросил, очнулся он...
    И детство
    Внезапно проступило на лице
    Растерянной улыбкой осознанья
    Себя в миру... столь зыбкой, что признанье
    Меня не изумило:
    – «Об отце
    Не время... с ночевой, поди... Наверно,
    В селе соседнем...
    – И ведь вот что скверно! –
    Взвинтился вновь, мгновенно позабыв
    Про мой вопрос, настолько безучастный,
    Насколько жрать хотелось, и опасный
    Огонь в глазах (не в печке!), снова взмыв,
    Речь раскалял – ведь вот рубеж предельный! –
    Здесь истина, как Целое, и цельный
    Мир, с вертикали свергнутый, в кусках
    Дробится – в плоскостных, в горизонтальных,
    Зеркальных пусть, но индивидуальных,
    Не очень обязательных мирках, –
    Ведь вот что отвратительно!.. И болен,
    Здоров ли разум, я ему не волен,
    Поскольку чей-то проводник... но чей?
   
    Друзья поют одно: талант, мол, благо…
    О том же и опальный бедолага,
    Камлая, заклинал... Уж с ним ночей
    Бессонных промотали мы бессчётно,
    Учёный человек был... Да учёно
    Не всюду же разумно?.. Впрочем, я
    Смолкаю здесь. Не просто благодарен
    За притчи, за архив, что мне подарен,
    Я не Господь, и батя не судья
    Покойничку... А всё-таки, пусть грубо,
    Но кто здесь вправе подтвердить, что любо
    Создателю созданье твоего
    Рассудка и наитья? Кто измерит
    Крушенье или взлёт, удостоверит
    Причастность к небесам?..»
    – «Да отчего
    Уж непременно к небесам?..» (Признаться,
    Тут замыкался круг, и разминаться,
    Фехтуясь откровеньями, черёд
    (Притом вполне естественно), сменялся
    Иным – и судьбоносным!..
     ***
    Я поднялся
    Из-за стола...
    «Час пробил, так, вперёд! –
    Скомандовал себе, – лишь ночь на споры,
    А в случае удачи – и на сборы,
    Покуда нет родителя...  Итак, –
    Мой ход!».
    – «Да отчего же так надменно
    Судить, паря над миром, непременно
    Ревнуя к небесам? Любой мудак
    (Я здесь не о тебе) всегда уверен,
    Что если уж не Всеблагому вверен,
    То присным-то его – наверняка.
    Но ты же, брат, ведь ты статья иная,
    И столько о себе, о даре зная,
    Зачем валяешь Ваньку-дурака?..
    
    Ты присмотрись внимательней: в Писанье
    И с рыбарем, и с мытарем лобзанье
    Отыщешь у Него. А где пиит?
    Христос – любовь, свобода. А культура? –
    Всё тот же культ, кумирня. Эта дура
    Меж Ним и нами встала. И стоит.
    
    Вот идол несвободы, фарисейства,
    Начётничества...  Страшный грех расейства –
    Культ умиленья гением больным.
    Неважно, что несчастен эпилептик,
    «Он гениален! Он великолепен!..»
    А каково ему? Его родным?
    Вот где жестокость, вот бесчеловечность! –
    За чей-то счёт, ведь не за свой же вечность
    Здесь куплена… а ты представь, что твой
    Сынок родимый хвор. Но – гениален.
    Не хочешь? Страшновато? Пусть нормален,
    Да здрав?.. А как же «гений мировой»?
    «Да чёрт с ним!..»…  А-а, вот здесь-то ты оценишь
    Чем куплен он, вот здесь и переменишь
    Взгляд на него. И что увидишь вдруг?
    Увидишь сонм горячечных фантомов,
    В мир впущенных, гигантов или гномов,
    Смыкающих собой порочный круг:
    Они уже в фаворе и в почёте,
    Ливрейные швейцары в позолоте
    Их пропускают в лучшие дома,
    Они законодатели всех мнений,
    Всех мод... И вот уже научный гений
    Их вверг в реторту точного ума,
   
     И страшные бредовые прозренья
    Уже ползут, опережая время
    И расщепляя атом… Посмотри:
    Вон лазер вспыхнул... Вон антенна танка...
    Вон  ядерная вспучилась поганка...
    Узнал? – Всё те ж фантомы, пузыри.
   ***
    Вот декаданс: гнилая сущность, прелесть,
    Благоуханность мира, или прелость,
    Распад его, что в сущности одно,
    Вот к ней и льнут поэты, точно осы
    К вину или окурку папиросы,
    Звенят и бьются в тонкое окно.
    Или как мухи: в тихую квартиру
    Ворвавшись, засыпающему миру
    Долдонят откровение – Весна!
    Воскрес! Воскрес!.. (Осенний луч пригрел их),
    И лупят – хлоп да хлоп – их, угорелых,
    Скорее не со злости, а со сна...
    Или как пауки, чей смысл единый
    Процесс образованья паутины
    Из самовитой сущности своей:
    Подманивают дур, летящих к «Тайне»,
    По миру распустив свои «страданья»…
    Комфортно путешествуют, ей-ей!
   
    Но есть ведь и здоровые? Вопросом
    (Каким-нибудь Толстенным Ломоносом)
    Ты вроде бы здесь вправе попенять.
    Сомнительно. Но предположим даже, –
    Кто их отсортирует, кто докажет
    Их здравие? – «Селекция» опять?
   
    Не стоит, брат... Уж если тронул лиру
    И звук извлёк трагический, ты миру
    Чужой теперь, чужой почти всему:
    И воровству глобальному, и драным
    Воришкам, и дебилам, и профанам
    Высоколобым – чужд... Вот почему
    Ты в суть проник: меж ядерным деленьем
    И мировым  на образы дробленьем
    Неосязаем в сущности разрыв –
    Единый крах и блеф!..
    ***
   
  …И даже поле,
    Да, золотое, хлебное – не боле,
    Чем ядерный, заторможённый взрыв.
    Смотри – вот солнце. Вот – земля. Взрыхляет
    Луч почву по весне, и расщепляет
    Ядро в ней погребённого зерна,
    Оно взорвется – колосом, и зёрна
    Опять умрут, и вспыхнут непокорно
    Полянкой колосистою... Она,
    Заверчена реакцией цепною,
    Уже всё поле золотой волною
    Зальёт в свой срок осенний... Посмотри,
    Представь: идёт ускоренная сьёмка
    Под ракурсом магическим, где ёмко
    Весь ход зерна, снаружи и внутри
    Охваченный волшебным обьективом,
    Тебе предстанет колоссальным взрывом,
    Взбесившейся энергией зерна,
    А солнце – детонатором...
    ***
    Преданье
    В старинных рунах есть, что мирозданье
    Переплывали люди, времена
    Любые одолеть, любое небо
    Энергией божественною хлеба
    Умели их ладьи, сам чёрный нерв
    Материи пронзать могли их светы –
    Те маленькие солнышки планеты,
    Которые мы жрем, собаки… Нефть,
    Кровь наших предков, грузим в бензобаки...
    Мы не собаки мы, а вурдалаки,
    Из праны мира тянущие кровь.
    Задуманная богом светораса! –
    Ау!.. Дробится солнечная масса
    На мириады мизерных костров.
    Скажи, зачем посредник между мною
    И солнцем? Для чего опять весною
    Оно должно вскормить зерно и злак?
    Зачем потом их жрут козлы и свиньи?
    Затем, чтоб в свой черёд я вместе с ними
    Сожрал кусочек солнца?..
    Вурдалак,
    Убоиной стяжающий высокий
    Свет жизни, пьющий огненные соки
    Вселенной, я же создан  таковым!
    Зачем я здесь, такой?..  И ты, и все мы!..
    Смердя окрест, овамо и осемо,
    Имеем ли мы право быть живым,
    Активным веществом, жующим космос?
    А, может статься, здоровее косность
    Материи?.. Не мёртвое, заметь,
    А  к о с н о е  –  для мира – состоянье
    Быть может, органичней?.. Не зиянье   
   Свобод и прав, – императив не сметь
    Гнобить планету, отравлять друг друга,
    И, выходя из солнечного круга,
    Вступать с иной материей в контакт?
    С такими звёздный свет не законтачит...»
   
    – «Так  значит  –  вопросил  Донат –  так значит?..»
    – «Да, значит, – я ответил – Значит – так!...»