За бессонный дом! Слово о Марине Цветаевой

ДОЧКА московского профессора, умница и страшная нахалка, не сознающая этого порока и в том прекрасная, сошедшаяся накоротке с сильнейшими умами литературной Руси, Марина Цветаева закружилась в странствиях земных, поднимаясь всё выше и выше. И, наконец, хлынула девятым валом своих стихов в бессмертие.

    Люблю уходить в её мир, когда одиноко и не с кем пережить тишину, читать наизусть, долго, звуча по-цветаевски и вбирая в себя высокие токи.

        Хочу у зеркала, где муть
        И сон туманящий,
        Я выпытать — куда вам путь
        И где пристанище.

        Я вижу: мачта корабля,
        И вы — на палубе...
        Вы — в дыме поезда... Поля
        В вечерней жалобе...

        Вечерние поля в росе,
        Над ними — вороны...
        — Благословляю вас на все
        Четыре стороны!


    МОСКВА. 1976 год. Небольшое клубное помещение, забитое до отказа. Жадные глаза устремлены на возвышение, где стоит человек и поёт Маринины стихи:

        — Мне нравится, что вы больны не мной...

    Пауза. Потом Чичибабинское:

        — Уходящего пойму,
        С остающимся останусь...

    Через очень короткое время этого замечательного человека отправят в лагерь за политику, за цветаевскую лирику. Но «подлый» «Голос Америки» отравит меня этими «вражескими» стихами, и я сам пойду на этот надрыв, на гибель всерьёз, навсегда настроившись от цветаевского камертона.


    ЦВЕТАЕВА... Что это, подарок нам или хлеб, которому ныне и присно питать души поэтов от рождения до конца?

        Поэт — издалека заводит речь.
        Поэта — далеко заводит речь...
        Он тот, кто смешивает карты,
        Обманывает вес и счёт,
        Он тот, кто спрашивает с парты,
        Кто Канта наголову бьёт,
        Кто в каменном плену Бастилий —
        Как дерево в своей красе...
        Тот, чьи следы всегда простыли,
        Тот поезд, на который все
        Опаздывают...
        — Ибо путь комет —
        Поэтов путь...

    У литературоведа Бориса Бурсова есть фраза: «Самый неприятный вид высокомерия - высокомерие по отношению к гению». Я насладился её точностью, когда в 1987 году в одной из махачкалинских библиотек спросил стихи Цветаевой. А вдруг есть!

    — Ахматова? — почему-то не поняла вопроса библиотекарша.

    — Нет, Цветаева. Стихи.

    — И что это все нашли в Цветаевой? Прямо мода какая-то. Ничего в ней хорошего. Нет её у нас.

    Что было сказать этой непробиваемой служительнице?

    А моды не было. Начиналось возвращение через тернии и шипы запретов, мнений, оглядок на то, что скажут вышестоящие лица, которым нравились Ахматова и Исаковский. Было наше моление по душе мученицы, которую так долго убивали забвением.

        Не самозванка — я пришла домой,
        И не служанка — мне не надо хлеба.
        Я — страсть твоя, воскресный отдых твой,
        Твой день седьмой, твоё седьмое небо...


    КОГДА читаешь о страданиях Марины Цветаевой, в голову приходит вопрос: а как бы ты повёл себя на её месте, выдержал бы, сдался? Ответить однозначно трудно. Во всяком случае, стойкости Марины, с какой она перенесла все тяготы с семнадцатого по сороковой год, можно найти причину в формулировке поэтессы Н. Гаген-Торн: «Те, кто разроют своё сознание до пласта ритма и поплывут в нём — не сойдут с ума. Стих, как шаманский бубен, уводит человека в просторы Седьмого Неба...».

    Поэзия, жажда творчества спасали разум в хаосе революций и мировых войн, в потоке колоссальных перемещений людей из одной страны в другую. Именно творчество притупило на десятилетие ностальгию по родине, дало силы жить. Не шагнула бы она в петлю, найдись рядом хотя бы один-два человека, равные ей по интеллекту и состраданию к людям. Такие тупики одиночества сплошь и рядом подстерегали и подстерегают людей, оттачивающих мозг земной цивилизации. Эти ловушки надо уметь предвидеть, чтобы вовремя обойти. Самоубийство, прежде всего, личная катастрофа, бессмысленная и, как правило, спровоцированная окружающим человека обществом.

    Судьба сохранила нам письмо Марины Цветаевой от 27 августа 1940 года к одному из чиновников Союза Писателей  П. А. Павленко Цветаева, не привыкшая никогда ни о чём просить, всегда одаривавшая сама, делившая последнее с  такими же попавшими в беду, вынуждена просить о помощи: «Многоуважаемый товарищ Павленко, Вам пишет человек в отчаянном положении. Нынче 27 августа, а 1-го мы с сыном, со всеми нашими вещами целой библиотекой — на улице, потому что в комнату, которую нам сдали временно, въезжают обратно её владельцы...
    ...18 июня 1939 г., год с лишним назад я вернулась в Советский Союз с 14-лeтним сыном и поселилась в Болшеве, в посёлке Новый Быт, на даче, в той её половине, где жила моя семья, приехавшая на два года раньше. 27 августа (ныне годовщина) была на этой даче арестована моя дочь, а 10 октября — и муж. Мы с сыном остались совершенно одни, доживали, топили хворостом, который собирали в саду. Я обратилась к Фадееву за помощью. Он сказал, что у него нет ни метра...».

    У меня закипает гнев, когда, разбирая эту ситуацию, вспоминаю, что о положении Цветаевой знали Эренбург, Миндлин, Пастернак — ближайшие её друзья. Знали и не протянули вовремя руку помощи! Прекраснодушничание в письмах обернулось глухим равнодушием в жизни. Пастернака ещё можно простить, есть ряд оправдательных причин. Но когда гибнет друг — такие причины сомнительны. Не случайно раскаянье Бориса Пастернака:

        Что сделать мне тебе в угоду,
        Дай как-нибудь об этом весть.
        В молчанье твоего ухода
        Упрёк невысказанный есть...

 (Памяти М. Цветаевой)

    Павленко, конечно, не помог. Как не помогли и те, кого призвание литератора обязывало оказывать помощь собратьям по перу.

    Я понимаю: посредственности выгоден уход гения. Тогда, на безрыбье, и она сойдёт за что-то стоящее. Страшно, когда истинные мастера становятся на позицию посредственности.

    Есть закономерность в травле Бориса Пастернака за «Доктора Живаго», как плата за трагическое безучастие во время погибания Марины Цветаевой, есть закономерность и в самоубийстве Фадеева.

    К сожалению, это не прекращается. На Байкале тонет Александр Вампилов — друзья спокойно наблюдают: выплывет или нет? Неприкаянно скитается по Москве Александр Башлачёв. И те, кто с ним сталкивается, угостят его стаканом чая, даже споют вместе, а о реальной помощи поэту и разговора не заходит. В итоге, ощутив свою ненужность, он летит с крыши высотного дома в небытие, а мы остаёмся в ещё более страшном мире, чем тот, каким он был вчера.

        О, его не привяжете
        К вашим знаком и тяжестям!
        Он в малейшую скважинку,
        Как стройнейший гимнаст...
        Разводными мостами и
        Перелётными стаями,
        Телеграфными сваями
        Бог уходит от нас.

 (Стихи из цикла «Бог»)


     УХОДИТ ли от нас Бог? Скорее всего, от Бога уходим мы. Воспитание атеизмом отучило от веры, не дав ничего хорошего, но отняв мораль прошлого мира, заменив eё чертами фатального нигилизма. Немецкий философ Карл Юнг сказал: «Люди, которые не могут долее проецировать образ Бога, находятся в реальной опасности инфляции и диссоциации». Так оно и происходит в нашем обществе. Утрата веры влечёт за собой упадок культуры, ибо основным культурным бастионом была религия, первыми грамотными людьми — священнослужители. Вера в Бога одолела страх человека перед завтрашним днём. Колумб, отплывая в неизвестность, осенил себя крестом. Вера не абстрактная, а подкреплённая заповедями древней культуры, спасала XIX век и была задушена в XX-ом. У Цветаевой душа защемила от понимания ухода веры. Уходил не просто Бог, уходила человечность, освободившиеся варвары разрушали старый мир до основания, от бессилия понять и исправить.

    Цветаеву не миновала трагедия Родины. Россия поманила её, как оброненная люлька — Тараса Бульбу, и оказалась западнёй. Погибла сама, погиб муж, погибли дети. Уцелевшая сестра — Анастасия опубликовала «Воспоминания», возвратив нам память о поэтессе.

    Мы благодарны и Анне Саакянц, кропотливо собиравшей творчество Цветаевой и осуществившей свой подвиг — возвращение затерянного во времени мира.

    В заключении, перефразируя Пастернака, скажу так:

        Марина, вот когда посожалею
        О тех, кто захотел страной тебя забыть.
        Им кажется: петля вконец сдавила шею,
        Но бой не кончился, — ты продолжаешь быть.