Втемяшилась бездна в развалины грубой печали

Втемяшилась  бездна  в развалины  грубой печали,
И северной  птицей  прикрыла  уродливый  вид,
А  маленький карлик  сопит за моими плечами,
И в спину  мне тычет, больней и больней норовит.
 - Плюгавенький, что же ты бродишь холодною стужей?
Вчера ты  пел песни  и пил за здоровье вдовы,
Соленым словцом  поминал  непутёвого мужа,
И ночью, убогой, налаживал ласками  швы.
 Вертелся волчком, и смазывал дегтем телегу,
И тайно, как вор, уехал, ни свет ни заря.
Уж к новой вдовице, поближе к еде и ночлегу,
Утишить  её  под лунный  сонет декабря.
А ныне ты здесь.  И рожицы корчишь с усмешкой,
Тебе бы колпак, но спит мой почтеннейший  шут.
Устал он смешить,  и быть   сиротливою пешкой,
В театре  абсурда, в оскалах  статей и брошюр.
Он спит. Не тревожь. Он к смерти пристегнут ремнями,
И сцена пуста, и мир закулисный молчит.
Уродливый карлик, не зли эпиграммами  память,
Колпак его свят,  и тем, благороднее чин.
Так  что же ты хочешь  сказать мне слепой недомерок?
Ну, куй, свою мысль. Банальности все сожжены.
Я  знаю свой путь, и грех, и любовь, и измену,
И слезы в глазах,  его  «непослушной» жены.
Иди не за мной!  Хоть  все мы по жизни калеки,
И ангел, и призрак « своих»  лишь  погладит  рукой.
Иди, торопись, открой, недоспавшему, веки.
Я круг  очертил. Был дымом, теперь же – огонь!