Прикосновение руки - 1975г

***
Прикосновение руки
И мимолётно, и подробно...
Не только в рифму - вглубь подобно
Притоку поверху реки:
Мурашки... Слабый лунный ток
С едва заметным напряженьем...
Листок, измученный круженьем -
Смущенно скомканный платок.
И омут... Чувствуешь в душе:
Подвох, подводность роковая...
А щёлка между рукавами -
Всё уже, уже... Нет уже...
И кто вас выдумал, слова,
И рифмы... - Только скажешь „пропасть“ -
„Пропасть“, „попробовать“ и „робость“
Всплывут.
Которое сперва?


***
Многообразием любовей
Пресытясь, -
счастьем назови
Ночной подтекст в бесплотном слове:
Разнообразие в любви...
И час, когда дыханье сладко,
Созвучным выдохом почти...
И драматическая складка
На лбу разгладится почти,
И пышный кот войдет по тёплой
Дорожке первого луча,
И вспыхнут радужные стёкла
И день, бидонами бренча...
И вновь на грани тьмы и света
Душа потянется к перу:
Сказать, что вечный смысл поэта -
В непротивлении добру.


***
Если б можно было во времени каждом быть,
Пребывая в каждой точке земного шара,
Я  бы точно знала, кого одного любить
И однажды б это на целую жизнь решала.
Но случайно всё: и любовь, и страна, и век,
И супругов ложе, и в поезде скором полка.
Даже пусть взорвётся сердце - и фейерверк
В просветлённом взгляде смеркается долго -
долго...
А из многих сот ночей - из медовых лун
Отольются даже пусть золотые свадьбы -
Не сведи судьба...
Но подушки сырой валун
Оттого не мягче, что дескать, могла не знать бы...


***
Вокруг уныло и серо,
А в ювелирном магазине
Янтарь оправлен в серебро
Как желтый лист в дрожащий иней.
И все блистательно, как встарь,
Хотя музейно и картинно,
И только теплится янтарь,
Как пальцы в пятнах никотина.
Желтеют кисти янтаря -
Колье морского винограда...
С каким поэтом говоря,
Его примерила Наяда? -
Сентябрь, оплавленный в январь...
...А выйдешь к морю шагом шатким -
И не заметишь, как янтарь
Шуршит в ногах утенком гадким...


***
Что может быть грустней пластинки старомодной,
Особенно когда вертинская луна
Чуть слышно дребезжит, а там, на оборотной, -
Такая же тоска - другая сторона...
Быть может от того, что слов не различаю
(А ноты и вблизи - китайские значки)
Изыскан как лимон в дорожной кружке чаю
С горчинкою мотив, желтеющий в ночи.
Вернись, вертись еще, усталая пластинка,
Вдали, в чужом окне, на празднике чужом.
Пусть что-то жмёт как блеск непарного ботинка
И свет, и смех, и снег, и выше этажом...


***
Репродуктор молитвы бубнит эпохальные,
И кадит паровозами век.
Распушились на вербе зайчата пасхальные -
И слиняли, как мартовский снег.

Купола прояснились к заутрене в темени:
Шлем церковный и цирка шатёр.
И на крыше в антеннах - на кладбище времени
Сгорблен крошечный телемонтёр.

И блестит самолетик, и крестиком прыгая,
Сгубит многих, и многих спасет.
И еще неизвестно какую религию
Из какой Византии несет...


***
На Васильевском острове запахи солоноваты.
Неуклюжие танкеры в дымке сквозят как фрегаты,
И неслышно скользят, повелительно, плавно и робко.
И набросок моста - как закрытая круглая скобка.
А вода всё плывёт на приманку далёкого света,
В серебристых намёках и в быстрых чешуйках от ветра.
И некстати - вздохнуть, и неловко домысливать рыбу.
И расхлябанный шаг на граните торжественен, ибо
Столько глыб и проспектов мы с детства о нём
пролистали,
Что стоишь на ступеньке, а кажется -
на пьедестале...
Зная, - не по заслугам тебе эта честь и опора,
Принимаешь парады, а флагман - кораблик собора.
И в рассветных домах - лёгкость, пафос
и парусность флота.
И, простит Крузенштерн, я не знаю надёжней оплота,
Чем гипноз красоты, многоярусный сон от рожденья,
Подсознание родины, хрупкое, как отраженья...
Шелестят паруса, и двенадцать суровых Коллегий
Проступают в тумане легко, как двенадцать элегий.


***
Прощай, страна осенняя, прощай -
Мне пальцы жжёт березовый огарок.
Не праздник ты, я тоже - не подарок,
Хоть под фольгой блестящего плаща;
Прощай...
В твоих распахнутых полях -
Подпольная чахоточная сырость.
Кого обманет яблочная сытость.
Когда листы и топчут, и палят;
Прощай...
Утробно каркают костры,
Чернея вдоль приснеженных обочин,
И каждый дворник скромно озабочен
Самосожженьем пасмурной поры;
Прощай
во имя бренного отца,
Звенящего медалями под осень,
Как волей ветра брошенными оземь
Кружками золотыми деревца;
Прощай, во имя сына и того,
Кто так мечтал о сыне или дочке,
Но оба мы - на тоненьком ледочке,
Что дай-то Бог, удержит одного;
Прощай.
С веселой гроздью терпких слов
Стою на самом краешке, на кромке...
Зияет бездна. Скользок берег ломкий.
И каждый вздох - на грани катастроф.
Но если нет бессмертия, то что
Считать на этом свете катастрофой:
Аборт любви? Оборванные строфы?
Крючок, что оторвался от пальто?


***
Что нас держит ещё на земле?
Уголек увядает в золе,
Как на пепельном фоне экрана...
Вот он, сверхреализм бытия:
Не туман, а дымок забытья,
Те же линии - ракурсом странным...

Словно кто-нибудь (знает Господь)
Вынул краски, фактуру и плоть
Из объёмов, оставив  намеки
И сирень растворил как Мане...
Это мостик оттуда ко мне
Обрывается... Ноги намокли.

А сентябрьское скудно тепло,
Будто нету - плечо затекло,
Лень и боязно пошевелиться.
Отпылали трескуче слова,
И последняя сникла трава,
И желтеют ровесников лица.

И скорей отрезвляет вино...
Просто как-то... Не то чтобы... Но...
И шуршащие мысли негромки.
Вот теперь-то и соединить
Наши руки в осеннюю нить
У размытой сиреневой кромки...


***
Исчезни, остряк, заполняющий паузы шустро:
Есть женщины-скрипки, немыслимо с ними без фрака.
Волнуйся, о, бархат! О-плавься роскошная люстра:
Фисташковый абрис таинственен в бархате мрака.
И так одинок, что надменен для толп и фигляра,
И этим несчастлив - как первой любви постоянство:
Как будто вокруг неприступная мягкость футляра...
Но мы бы ослепли от звёзд, не имея пространства,
В каморке как в храме - блистанье, мерцанье,
свеченье,
Вверху, в уголке, вместо трещин -
впорхнувший из ночи
(Смотри же - и отсвет, и отзвук имеют значенье)
Зефир белорозовый - роза ветров - ангелочек...
Есть женщины-скрипки, звучащие гордо и древне
И дышится как-то и выше, и глубже, и глуше...
Ах, Анна Андревна (а хочется: Анна Царевна),
Тела продлевая, тенями колеблются души.
Ни пошлых истерик, ни фальши эстрадно и бодро
И вслед - хрипотца и плебейские наши катары... -
Натянуты струны, певучие плечи и бедра -
Скрипичные формы, а всё же гитары,
гитары...


***
Уже за то судьбу благодарю,
Что говорю, и в рифму говорю,
И что могу лицо подставить снегу,
А тело, эластичное вполне,
Великодушно предоставить бегу
И свысока пожаловать волне.

И самовластьем - над собою власть -
Взахлёб упиться, досыта и всласть,
И чем-нибудь существенней - с получки;
И скудный день по-своему любя,
Самодержавно сдерживать себя,
И просто жить: похуже и получше.

За то, что наших праздников реестр
Мне составлять - и то не надоест,
А на себе испытывать - подавно:
И всплески слов, и пены кружева,
И земляничный вкус - пока жива,
Пока включают в перепись по данным...

За то, что утром, робко теребя,
Будило Ощущение Тебя,
И нигилизм тянулся к идеалу.
За все потери (им потерян счет),
За всё, что будет горького ещё
И что всю жизнь от смерти отвлекало...


***
Стольким юным обидам присвоены степени бед,
Столько инеев блещет в ресницах кристаллами соли,
Что не только секунд - и столетий стремительный бег
Незаметнее миль самолетных, кузнечика в поле.
Стрекотание кинопроекторов, швейных машин,
И трибун, и трибун водо- руко- и флагоплесканье -
Всё равно... Только пропасти несколько ниже вершин.
Всё одно заметёт: снегом, памятью или песками.
Облетят лепестки с неприметной ромашки судьбы,
Упадёт стебелёк, распыляя тычинку и пестик.
Что вы значили, годы, допустим, труда и борьбы,
Все, с победами всеми и бедами, порознь и вместе?
Но подумаешь так - и скользнет по щеке лепесток,
Прозвенит высоко, розовато сверкнёт перламутром...
Вот он, вот же, скорей, он же падает в общий поток
Из трагедии ночи, осмеянной солнечным утром...


***
В те восемьсот любезные года,
Когда вздыхали лошади, когда
Дорог искристых скользкая слюда
Обёртывала сонную Россию,
Когда луна не прятала от глаз
Ни тонкий профиль, ни крестьянский фас,
И обращались к ней без выкрутас,
И улыбаться в линзу не просили;

Когда тянулась пряжею зима,
И вековые сосен терема
Резьбой, каллиграфической весьма,
Внимательное радовали зренье,
И не мелькали мимо как столбы,
Когда шофёры не были грубы,
И не хватало классикам судьбы
На вояжи к народу и старенье;

Когда, устав от блеска и молвы,
В тоску впрягались, к счастью и увы,
Когда Радищев думал до Москвы,
А не храпел на жердочке плацкарты;
Когда, воздев шлагбаум, инвалид -
Взамен руки, что в памяти болит,
Путь указал движению элит
И не трепались по ветру плакаты;

Когда стучали в ставни по ночам,
И отворяли - букли по плечам,
И как рентген провинции - свеча
Случайного просвечивала гостя...
И кружевной отбрасывался сон,
И стол звенел, накрытый для персон,
И клавесин за стенкой - в унисон,
(А унитаз не слышали при тосте),

Когда не только водку, но и чай
Умели пить, и молвить невзначай;..
(И в чем сегодня их не уличай, -
Мы промотали отчие уменья:
Простая роскошь - мудро созерцать
Упразднена восторгом отрицать,
Словами, тоже общими, бряцать,
И нет имений - лишь местоименья...)
А вот тогда и были имена!


***
Суди, не цацкайся, не мешкай,
Не вознеси на небеси,
Но от язвительной усмешки,
От шутки желчной - упаси.
Когда судьба с гримас паяца
Смывает вместе жизнь и грим,
Не будем вечности бояться
И с ней на Вы поговорим.
Без той фехтующей щекотки,
Когда хоть смейся - хоть кричи;
У бледной, тающей в чахотке,
Насквозь светящейся свечи -
Как в те века, когда к соседу
Ходили чаще, чем в кино
И грело зимнюю беседу
Далёколетнее вино...


***
Слипаются фразы - совсем разучилась читать.
Рассеянный взгляд выдает, что душа не на месте.
Всё что-то мешает: на лбу непослушная прядь,
Дурные предчувствия, цоканье капель по жести...
Так в комнате нашей, где каждая вещь - наизусть
Внезапно томит ощущенье какой-то пропажи,
И мучит, хотя беспредметна до времени грусть -
И свет не включен, и ключи не повернуты даже,
И внешне - порядок, и нечего, в общем, терять...
И с книгой любимой такое же вдруг происходит,
Пока не поймешь: не хватает безмолвного ять,
Как запаха речи в прекрасном - на суть переводе...
Сама спотыкалась на жатве хрустящих страниц -
Корнями смягченными суетный век избалован,
Зато приходилось вглядеться, осмыслить, сравнить
И дух перевесть перед каждым затверженным словом.
Загадочный сфинкс, человечек по имени „Ять“,
Морока наборщиков, роскошь писателей русских.
Да полно вздыхать: не заблещет грамматика вспять
И надо ли это...
И дело не в правилах узких.
И нам почитать и выстраивать свой алфавит,
И с ходом событий рифмуется без авторучки...
И вдруг заскучать оттого, что и он деловит,
По черт его знает, бог знает какой закорючке...


***
Июльская мозаика малины…
Армянских глаз печальные маслины…
А через час воздушные мальвины
Внесут в салон полюстровский озноб…
И облаков слепящие долины…
И циркуль звёзд, пронзительный и длинный…
И города распустят как павлины
Рекламных улиц веер или сноп…

(Кто как привык: для сноба - лучше веер)
И вот опять сырой замшелый вечер…
И вдруг щеки коснется свежий ветер,
И так запахнет ландышем плафон,
Как будто Моцарт зависти не встретил,
Как будто рядом плачет юный Вертер,
Как будто можно съёжиться и верить,
Что все скворцы вселились в телефон.

А через миг - орнамент разговора:
Сплетутся в нем подробности собора,
И круг друзей, и острый угол спора,
И все, что ныне, присно и вокруг:
И пустячок из пошлого фарфора,
И весь клубок из тонкостей фавора,
И три цветные фишки светофора,
И косяки пунктирные - на юг …

То прибалтийской крыши черепица -
То ананас… И надо торопиться…
И не успеть всмотреться, породниться,
Сравнить, назвать...
Уж лучше откажись
От мысли хоть за что-то зацепиться -
Мелькнут в глазах пропеллеры и спицы…
И просто спать - еще страшней, чем спиться,
Когда на всё - единственная жизнь…


***
                1

Ничего и не надо особого, нового…
Лист смородины - младший братишка кленового,
И ладонь человечья - наверно, племянница.
Разрастайся, родня! - Хоть кому-то вспомянется…
В золотых завитках, по дворянски затейливо,
В ленинградском дворе - родословное дерево:
И потрогать могу, и листаю взволнованно,
И под кроной стою, сентябрем коронована!
А корнями - в асфальт (по метрической записи).
И не вижу причины для спеси и зависти.


                2

Мне такая удача негаданно выпала:
Прямо в руки луна по течению выплыла,
Тонкой трубочкой свернута - вроде папируса.
Под лопаткой щекочет прививка от вируса…
Объезжают машины - какое везение! -
И на лоно природы везут в воскресение,
Или даже в субботу, - поскольку не чёрная…
…Разноцветная радость вокруг, безотчетная.
А начнешь рассуждать - и заплакать захочется:
Неужели всё это возьмет и закончится?


3

День, последним не ставший - как праздник рожденья!
И не лямку тяну, а рас-тя-ги-ваю наслаждения:
Обстоятельный чай с пирогами домашними,
Затяжной, как прыжок, поцелуй под ромашками,
Всё вобравший в себя: страх, восторг, ожидание,
И случайные блики на смутное, давнее,
И до слёз - хоть проси у кого-то прощения…
И другие, прильнувшие к ним, ощущения.
Я на свете живу по любви и посуточно,
Осторожно вздыхая, что время рассудочно,
И над быстрой водой под столетними соснами
Забываюсь все чаще и как-то осознанней.


***
Штангелем тщательно смерь
Произведенье резца…
Токарь оттачивал смерть,
Не поднимая лица…
В пальцах ласкает деталь,
Щурит глаза: хороша!
Эта зеркальная сталь
Не для его малыша.
В ней отражается пот,
Взгляд вдохновенный творца.
…Номер такой-то - завод,
Номер такой-то - лица…
Только какие права
Есть на упрек у меня:
Вот убивают слова,
А не могу поменять.
…И наклонясь над лицом,
Видя работу сию,
Время наносит резцом
Жесткую подпись свою:

Всех, кто служил в палачах:
Сосны извёл на дома,
Всех, у кого на плечах -
Хищная птица ума…
…Так ли сурова судьба
С давних до нынешних пор,
Или, Верховный Судья,
Твой справедлив приговор?..


***
Поднимается жизнь и по лестнице Гаршина,
Шелестя и мелькая в пролётах плащами…
Смрад котлет и капусты.
Котами загажены
И расписаны пьяницами площадки.
Огибая провал,
продолжается лестница:
Смотрят в стекла и щели
соседки и звёзды.
Силуэты ветвятся.
Доверчиво светятся
Пальцы, переплетенные в первые гнёзда.
И веселье звонков, и табличек сияние -
На материи мира сияют заплаты…
Лишь фамилии проще, да редкостней звания -
Новый титул:
„отличник уплаты квартплаты“.
Продолжается лестница
звонкими маршами,
Словно жизни талантов -
законное пенни…
И не горше, чем всюду,
на лестнице Гаршина
При подъёме и спуске
вздыхают ступени.
И зловещая бабушка, горбясь и охая,
Словно память с клюкой
к поколению в джинсах
Семенит…
пусть не с Гаршинской -
всё же - с Гороховой,
Остальные -
с Дзержинской.


***
Неужели - чтоб только пространство заполнить
Столько глаз:
удлинённых,
зелёных,
всегда удивленных…
Или всё-таки велено листьям запомнить
Всё и нас:
лесников,
дровосеков,
прохожих,
влюблённых…
Для того и лучи посылаются свыше,
Что бы в них преломиться.
(Мы греемся в этих лучах)
Фотосинтез -
в блестящих зрачках прозревающих
вишен,
В карем камне,
в снежинках на каменных наших плечах.
Потому-то, когда отобьешься от стаи, от стада
(Интересно, - куда
Причисляют нас эти глаза,
и очки,
и бинокли?)
Как-то не по себе
на ладони вечернего сада
и в блеске пруда:
Почему,
почему,
почему эти взгляды намокли?


УТЕШЕНИЕ

Не про все написано, поверь мне:
Закури, в ладонь ударься лбом:
И в твоей каверне - как в таверне
Дым столбом…
Не на жизнь - смотри - а на смерть драка:
Звон сосудов - как разбитых льдин.-
Очевидно, это из-за рака -
Он один…
Нужно лишь уютнее усесться,
Побелеть и вспыхнуть над клочком…
Слышишь, как отважно бьётся сердце
Кулачком?..


***
Вот и опять я увидела вас
В городе №, как повсюду встречала:
Телохранители каменных ваз
У деревянной полоски причала. -
Освободясь от античных опек,
Дружно возвысила новые чувства,
Плаванье - в плавках, в бюстгальтерах - бег
Провинциальная сила искусства.
В запахе тошном исторгнутых вин,
Рыбы, и  брёвен, гниющих устало,
Местный Ромео и сумрачный свин
Топчутся вечером у пьедестала,..
О, добродушный, налаженный быт:
Мат на задворках, белье на веревках -
Строчкой помянут - и снова забыт
До неприкаянной командировки
В тихую волость, к ущербной луне,
К слепкам судьбы, к пароходикам сиплым,
К этому кактусу, что на окне
Встал и стоит как фаллический символ...


***
На что, за что мне зрение такое:
Вода в минуту серого покоя
Покачивает клипсами челнов,
А я уже гляжу поверх залива,
Где неизбежно, хоть неторопливо
Крадутся тучи грузно и черно…

Ещё не шторм, и не заливист ветер,
И неба свод еще довольно светел -
Заметит это кто-нибудь другой,
А я смотрю вослед опальным листьям,
На тени птиц, летящие по лицам
И нахожу в рифмовнике: „изгой“.

И не в квасном порыве, а тверёзо
Ловлю в дожде скользящую берёзу -
И отпускаю с буквенных крючков:
Она дрожит беспомощно, безлисто.
И, видно, нет в шкатулке Окулиста
На каждый минус розовых очков…

Фото Алексея Кузнецова