Вдова

                Матери моей Матрене Григорьевне
                посвящаю
…После грозы
Тяжело поднимается нива, –
Ливень ударит
И колос на землю крушит.
Хата вдовы
У заплота стоит сиротливо,
Крыша амбара
Истлевшей соломой шуршит.

Долго ли ждать?
Вот и эта весна на исходе…
С фронта живые
Вернулись давно мужики.
Сватались даже,
И было согласие, вроде,
Где-то в душе,
А прикинешь – с детьми не с руки.

Если бы знать?! –
Только дело совсем не простое, –
Четверо все же,
А как на чужих поглядит…
Фрол вот приходит,
Проведывать – дело пустое.
“На огонек я” , –
И долго у печки сидит.

Так в полчаса
Перекинутся словом за вечер:
“Что же, Матрена,
Не век же одной вековать?” 
И поведет головой
От кровати до печи: 
“Не холодна ли
Холщовая вдовья кровать?”

В правом углу
Суровеет Никола-Угодник.
Розы бумажные
Пыльно цветут за стеклом:
“Я по закону,
Не то что какой греховодник” .
Вскинет пытливо
Бровей резковатый излом.

И, поудобней
Устроившись на табурете,
Крутит цыгарку,
И долго газетку слюнит:
Что-то она ему
Нынче, быть может, ответит.
Или, как прежде,
На этот вопрос промолчит?

“Что же, не в грех,
Только надобно, Фрол Пантелеич,
Крепко обдумать.
И нужен ли в деле поспех? –
Чтобы потом
За ошибки свои не болели
И не тиранились,
Людям веселым на смех” .

С тем и ушел,
За порогом во мгле растворяясь.
Сдунула ночь
Керосиновой лампы накал,
Стало темно,
Только свет от луны, растекаясь,
На половицах
Квадратами окон лежал.

Легким движением
Сдвинула шторку из ситца,
Жаркой щекой
Прислонилась к прохладе стекла.
Пар над болотом,
Как тесто в квашне, шевелился,
И над рекою
Туманная морось плыла.

Поздно…
Детей на полатях укрыла,
Тихо легла, –
До зари надо поутру встать.
Но не спалось…
Ночь затем к ней как будто явилась,
Чтобы из памяти
Светлые дни выбирать…