Фотография

Фотография в серванте,
пожелтевшие края:
маме -- шесть, в нарядном банте
возле ёлки у Кремля.

Сорок шесть с начала века,
тридцать шесть её отцу,
и Москва для них как мекка,
и торжественность к лицу.

Стебли тоненькие ножек,
в лентах рук зажат цветок.
Платье белое в горошек
на неё чуть велико.

Лица светлые прохожих,
дед натянуто суров.
И блестит на солнце кожа
офицерских сапогов.

Позой -- франт, но взгляд минорный
(в годы те привык молчать).
И в беспечности притворной
есть неловкости печать:

будто лично он виновен
и в изломанной судьбе,
и в скупом отцовском слове,
ну и в детской худобе.

Этот снимок как икона.
В этом храме из стекла
поклонялись ей покорно
те, чья слава истекла:

статуэтки из фарфора,
бюсты свергнутых вождей,
деревянная "Аврора"
и коты из жолудей.

Этот снимок помню с детства,
с ним болел, учился, рос.
Чашки бились по соседству,
из Москвы что дед привез.

Юбилеи, именины,
как два стража в глубине
мать и дед... Его седины
как анафема войне.

Когда грусть порой настанет,
мать тихонечко всплакнет,
эту светопись достанет,
с рамки пыль рукой смахнёт.

Годы таят, словно пламя
возле речки на песке.
Узелком сплелись на память
нити жилок на виске.

Задрожат у мамы руки --
пыль черна и тяжела,
и в Москву умчались внуки --
век бы с ними прожила!

Страхи, нервы, пересуды,
учащённый стук сердец...
А сервант звенит посудой...
Год четырнадцтый, Донецк...