Явление героя. Мастер

Сон крался тихо уж к Ивану.
Он усмехался в полусне,
но, изменив внезапно планы,
вдруг силуэт возник в окне.

Иван без всякого испуга
поднялся, сев на край кровати.
Мужчина, крадучись, без стука
зашел с балкона. — «С какой стати?»

— «Тсс!» - прошептал он осторожно
и погрозил Ивану пальцем.
Решетку сдвинул и тревожно
он оглянулся. - «Все в порядке»

Иван всмотрелся. Странный гость
был бритый и темноволосый,
глаза в волненье смотрят вскользь,
лет тридцать восемь, с острым носом.

Одет в больничное: халат
и туфли прям на босу ногу.
— «Меня простите Вы, но как?»  -
Иван спросил его с тревогой.

Он, видя, что Иван один
и окончательно проснулся,
— «Можно присесть», - его спросил.
И, в кресло сев, вдруг улыбнулся.

Спрятал в карман связку ключей.
«Рассеяна Прасковья очень.
стащил ключи и вот теперь
я без проблем гуляю ночью»

— «А почему нельзя удрать?
Иль высоко?» — «Нет, - гость ответил, -
по правде если Вам сказать,
мне некуда. Сидим?» - заметил.

— «Да, посидим, - кивнул Иван, -
а Вы не очень буйный, кстати?
Быстрей скажите, что я прав.
Не выношу я шум и драки.

Так буйный? Честно коль признать,
мне крик особо ненавистен»
— «Ну прям не знаю, что сказать.
Намедни морду я начистил»

— «А основание?» — «Признаться,
без основания. Конфуз»
— «Нехорошо, коль разобраться.
Прям безобразие, боюсь.

И что за слово, право, «морда»?
Пожалуй, все-таки лицо.
И кулаками! Впредь извольте...
А по профессии Вы кто?»

— «Поэт» - признался неохотно.
Пришедший крайне огорчился.
— «Как не везет! Совсем прискорбно, -
но вскоре снова спохватился. –

А как фамилия?» — «Бездомный»
— «Эх, эх…» - поник он, морщась чуть.
— «Простите мне вопрос нескромный,
стихи Вам нравятся?» — «Ничуть!»

— «Ну а какие Вы читали?»
— «Да никаких я не читал!»
— «Но Вы ведь только рассуждали…»
— «Как будто я других не знал.

Ну хорошо. Приму на веру.
Что хороши? Скажите сами»
— «Чудовищны!» — сказал вдруг смело.
— «Так не пишите, умоляю!»

— «Я обещаю и клянусь!» —
торжественно Иван воскликнул.
— «Вам верю. Больше не боюсь.
А тут чего?» Иван вмиг сникнул.

— «Из-за Пилата» — «Как и Вы?
Вас умоляю, расскажите.
Все, до сегодняшней поры,
но ничего не пропустите!»

Иван, сначала запинаясь,
потом внезапно осмелев,
все рассказал. Тот, удивляясь,
все слушал, перебить не смел.

Когда  дошел он до Пилата,
гость, сложив руки, прошептал:
— «Так, оказалось, это правда!
О боже, как я угадал!»

Кот, что катил в трамвае лихо,
его вовсю развеселил.
— «И вот, - Иван закончил тихо, -
я тут» Вздохнул и загрустил.

Гость, положив на плечо руку,
сочувственно вздохнул, сказав:
— «Несчастный мой! Но я, в услугу,
Вам объясню: он наказал!

Вы сами виноваты. Точно.
Нельзя таким с ним наглым быть.
Сказать спасибо надо срочно,
что обошлось. Ему хамить?!»

— «Да кто же он?» — «Ну что ж, извольте.
Хотя, - с сомненьем он сказал, -
Вы в беспокойство не впадете?
А то возня, врачи, скандал»

— «Нет, нет! Не тратьте ни минуты!»
— «Ну хорошо, скажу, друг мой.
Вчера на Патриарших утром
Вы повстречались с сатаной»

Иван был крайне ошарашен.
— «Но этого не может быть!
Его не существует!» — «Как же!
Кому же, как не Вам судить.

Вы были первым пострадавшим,
началом всех грядущих бед.
Уж в психбольнице, а туда же!
Все рассуждает, чего нет.

Помилуйте. Ведь, право, странно.
А Берлиоз? Как не узнал?
Пусть Вы невежа. Ну да ладно.
Но он хоть что-то да читал!

Хоть Фауста! Ну в самом деле!
Его нельзя ведь не узнать.
Неужто впрямь не разглядели?»
Глаза лишь стоит описать!

Хотя, в защиту сказать должен,
что Воланд все-таки хитер
и обмануть любого может»
— «Как? Воланд Вы сказали он?

А, понимаю, понимаю.
В его визитке буква «В».
Ну вот, теперь я точно знаю.
С Пилатом был наедине!

Ведь он тогда уже родился.
А все твердят — я сумасшедший!» -
 Иван в волненье возмутился.
Гость улыбнулся горько: — «Прежде,

посмотрим правде мы в глаза.
Безумны Вы, что отпираться.
Он Вас потряс и голова
у Вас свихнулась, коль признаться.

Но то, о чем твердите Вы,
бесспорно, было в самом деле.
У Канта, у Пилата был,
теперь в Москве. Вы лицезрели»

— «Да он такое натворит, -
 сказал Иван как-то устало, -
его же надо изловить»
— «Вы попытались. Легче стало?

Ах, как досадно мне, что Вы,
не я вчера с ним повстречался.
Это предел моей мечты»
— «А Вам зачем он нынче сдался?»

Гость как-то сразу загрустил.
— «Здесь, право, все довольно странно, -
он наконец заговорил, -
я пострадал из-за романа.

Все дело в чем: был год назад
роман написан про Пилата»
— «Так Вы писатель?» — «Кто сказал?
Я — Мастер! Так звала когда-то…»

И, вынув быстро из кармана,
черную шапочку надел.
На ней желтела монограмма:
из ниток шелка буква «М».

Он показал анфас и профиль,
чтоб имя доказать свое.
— «А как фамилия, позвольте?»
— «Я отказался от нее.

Это она мне вышивала», -
таинственно добавил он.
— «Давайте про роман сначала»
— «Я расскажу Вам обо всем.

Историк по образованью,
работал я тогда в музее.
Плюс переводы, по призванью,
5 языков понять сумею,

кроме родного, это ясно.
Французский, греческий, английский,
немного знаю итальянский,
немецкий и еще латинский.

Жил, правда, одиноко очень.
Ни родственников, ни друзей.
И вот однажды, между прочим,
сто тысяч выиграл рублей.

В музее дали облигацию.
Я бросил все, книг накупил.
Снял комнаты возле Арбата.
И золотой век наступил!

Оставил службу я в музее
и начал сочинять роман
про Понтия Пилата время.
Каким счастливым тогда стал!

Оконца прям над тротуаром,
напротив липа и сирень.
Зимой хруст снега за оградой,
в печи огонь горит весь день.

Когда ж повеяло весной,
сирень раскрылась ярким цветом,
случилось лучшее со мной,
за что отдал бы все на свете.

Роман летел уже к концу.
Пройтись я вышел, пообедать.
На мне прекрасный был костюм.
И тут судьба ее мне встретить.
                …
Она несла в руках цветы.
Их отвратительнее нету!
На фоне черного пальто
они пылали желтым цветом.

Она свернула на Тверскую
и обернулась. Я признаюсь,
не видел никогда такую.
Единственная! Вам ручаюсь.

Вокруг шли тысячи людей.
Она смотрела на меня.
И столько боли было в ней,
и столько тайного огня.

Не столько красота сразила,
но одиночество в глазах.
Тревога в сердце поразила:
ее нельзя оставить так!

Я шел за ней по переулку,
боясь случайно потерять.
волнуясь, правда, не на шутку,
не зная, что смогу сказать.

И вдруг она заговорила:
— «Вам нравятся цветы мои?»
И голос низкий, чуть со срывом,
как эхо прозвучал в тиши.

— «Нет» - я ответил, подходя.
Она взглянула с удивленьем.
И понял вдруг - она моя!
Вся жизнь лишь к ней одной стремленье.

Я понял, что всю жизнь любил
вот эту женщину напротив.
— «Так Вам не нравятся мои?
Какие же у Вас в почете?»

— «Люблю я розы» - «Да, по праву»
И вдруг с улыбкой, как заразу,
их бросила тот час в канаву.
Я пожалел об этом сразу.

Поднял, растерянный немного,
и ей подал, но оттолкнула.
Вновь выбросив, взглянула строго.
Ее рука в мою скользнула»
       
— «Что дальше было?» — «Дальше? Что ж.
Вы угадать могли бы сами.
Любовь пронзила словно нож,
как молния под небесами.

Она впоследствии, конечно,
твердила: «Это все не так.
Любили мы друг друга вечно,
просто не знали. Это знак!

Ты жил с другой,  жила и я.
Но в этот день, словно нарочно,
я вышла, чтоб найти тебя.
А ты меня. Я знаю точно!

И если б это не случилось,
вдруг упустил меня тогда,
то я бы точно отравилась,
без тебя жизнь моя пуста»

Мы разговаривали с ней,
как будто бы вчера расстались
под светом уличных огней,
а вот сегодня повстречались.

Ко мне спешила каждый день.
Я ждал ее уже с утра.
Все слушал, когда стукнет дверь,
и в мою жизнь войдет она.

Стукнет калитка, стукнет сердце!
И вот курьез: до встречи с ней
никто не открывал здесь дверцу,
казалось, все идут теперь.

Она входила лишь однажды…
биений сердца — сотни раз!
А в полдень вовсе не смолкало,
пока не приходил наш час.

Никто не знал о нашей связи.
За это я ручаюсь Вам.
Пару соседей, и то вряд ли,
в том доме, где снимал подвал.

Во всем, казалось, мы созвучны:
в цветах и книгах, вкусах, мыслях.
Мы стали просто неразлучны.
Я жизни без нее не мыслил!

В то время я писал роман.
Он поглотил и ее тоже.
Порой я даже ревновал.
Она жила лишь им, похоже.

Перечитав все сотни раз,
цитировала нараспев
десяток самых лучших фраз,
а я польщенный только млел.

Все подгоняла, торопила
и шила шапочку с секретом.
Мне славу и успех сулила,
и звала Мастером при этом.

Он был дописан в конце лета,
перепечатан, раз так пять.
Надеждою ее согретый,
ну и моей, не стану лгать.

Я вышел в жизнь, держа роман.
И жизнь закончилась внезапно.
Надежды все — пустой обман!
Сказали: тратил час бездарно.

Тогда впервые я попал
в жестокий мир литературы.
Редактор поразил меня,
его вопросы были глупы!

Не говоря по существу,
косился, крякал и хихикал.
Все спрашивал: - давно ль пишу,
кто я такой, откуда прибыл.

И наконец решил задать
вопрос ну точно идиотский!
— «Кто надоумил сочинять?
Сюжет, - сказал, - довольно скользкий»

Он надоел мне. Я спросил:
— «Печатать будете иль нет?»
Засуетившись, заявил:
— «Не в силах дать сейчас ответ.

Я самолично не могу
по делу вынести решенье.
Своим коллегам покажу.
Они дадут Вам заключенье.

Латунский, критик Ариман,
Лаврович, он же литератор.
Редакция, скажу я Вам,
не так проста. До встречи, автор»

Пришел я через две недели.
И секретарь, скосив глаза,
мне отказала, чуть краснея,
от вопиющего вранья.

Все, что я помню — боль обмана
и лепестки опавших роз
на титульном листе романа,
ее глаза, а в них вопрос.

Эти глаза я не забуду…
сколько с тех пор прошло уже!
Статьи в газетах, брань повсюду,
еще отчаянье в душе.

Она предстала предо мной
вся бледная, руки дрожали.
С газетами, мокрым зонтом,
огонь глаза лишь источали.

Сначала бросилась ко мне
и целовала в исступленье,
потом сказала, как во сне:
— «Я отравлю их, без сомнений»
                …
Безрадостно тянулись дни.
Ужасный крах надежд, конечно,
у меня вынул часть души.
Тянулось время бесконечно.

По правде если говоря,
заняться просто было нечем.
Не знал, куда я деть себя,
и жил тогда от встречи к встречи.

Статьи же все не прекращались.
Сначала я смеялся, позже
стал удивляться, ведь читалась
фальшь между строк. Так явно, боже!

Казалось, авторы статей
говорят то, что не хотят.
И ярость оттого сильней,
что мысли не свои твердят.

И что-то вдруг произошло.
Стравинский может разобраться.
Предчувствие тоской нашло,
и начал я всего бояться.

Боялся не статей я вовсе,
поймите правильно меня.
Боялся темноты и после
пришлось мне спать лишь у огня.

Казалось, стоит мне заснуть,
как спрут холодный подберется,
щупальца только протянуть,
и сердце тотчас разорвется.

Ну, словом, стадия пришла
расстройства психики, наверно.
Не мог дождаться я утра.
Все изменилось, несомненно.

Но страшно, что не только я,
смеяться перестала тоже,
осунулась любовь моя.
Все не могла простить, похоже,

то, что советовала раньше,
чтоб напечатал я отрывок.
— «Не может все идти так дальше.
Брось все! Совсем, - мне говорила, -

Поедешь к морю, на юга.
Ведь деньги же еще остались.
Куплю билет тебе сама»
А я не спорил, соглашаясь.

Все, вынув, деньги ей отдал.
— «Зачем так много?» - удивилась.
 — «Боюсь воров, - я ей сказал,-
чтоб до отъезда сохранились»

Она их в сумку положила
и стала страстно целовать.
— «Мне умереть бы легче было,
чем одного здесь оставлять.

Но меня ждут. Должны смириться.
Не бойся ничего. Я знаю,
как трудно нам сейчас проститься.
Дождись меня. Я умоляю!»

Она ушла. Лег на диван.
Заснул, не зажигая лампы.
Проснулся. Ночь. Не передам,
что пережил я. Страха лапы,

казалось, выдавят стекло.
Собою не владел я больше.
Я стал безумием больной.
Хотел бежать и звать на помощь.

Хватило сил дойти до печки,
разжечь дрова. И от огня
немного стало мне полегче.
Жар обжигал, в нем грелся я.

Потом зажег везде я свет.
Нашел вино, стал пить с горла.
И все шептал: — «Ты слышишь? Нет?
Приди! Случилась тут беда.

Приди! Приди!» Никто не шел.
В печке огонь ревел постыло.
И вот тогда произошло
то, что меня совсем убило.

Из ящика достал роман
и начал жечь, что трудно страшно.
Глаза мне пепел застилал,
ведь рукопись горит ужасно.

Ломая ногти, раздирал
и в печь бросал. Душило пламя.
Роман послушно погибал.
Знакомые слова мелькали.

И пропадали лишь тогда,
когда бумага все ж чернела,
я кочергой их добивал,
чтоб проступить опять не смели.

И в это время вдруг в окно
царапаться стал кто-то тихо.
Сердце подпрыгнуло мое.
Я побежал к двери и с криком

«Кто там?» замок стал открывать.
Ее мне голос отозвался.
С собой не в силах совладать,
сказал ей: — «Ты?», - и вновь сорвался.

Она, лишь только внутрь шагнула,
Вся мокрая, пальто снимая,
ко мне, дрожа, тот час прильнула,
ничего больше не желая.

Когда же в комнату попали,
то сразу к печке побежала.
И, вскрикнув, голыми руками
листы из пламя вырывала.

Вся комната в дыму была.
Я затоптал огонь ногами.
Она же на диван легла,
зайдясь в безудержных рыданьях.

Когда утихла, я сказал:
— «Я болен. Мне безумно страшно.
Возненавидел я роман»
— «Но почему молчал ты раньше?

Но я спасу тебя, спасу!
И вылечу. Ты восстановишь
весь свой роман! Но почему
один был экземпляр всего лишь?

Вот так приходиться платить
за ложь! Но больше не хочу!
Ну а сейчас должна идти.
Я все сегодня расскажу.

Я б и сейчас не расставалась,
но мне не хочется вот так…
чтоб в памяти потом осталось,
что я сбежала. Он не враг.

Мне никакого зла не сделал.
Когда вернется, объяснюсь.
Скажу: люблю другого смело
и навсегда к тебе вернусь.

Ответь, ты, может быть, не хочешь?»
— «Моя ты бедная, нельзя.
Со мной быть счастлива не сможешь.
И это не позволю я.

Погибнешь ты вместе со мной!»
Она ж собою овладела.
— «Я хочу быть всегда с тобой!
Одна причина? Только эта?»

Все обгоревшие листы,
расправив, лентой завязала.
— «Скажи мне - это хочешь ты?»
— «Да!» — я сказал. — «Я так и знала!»

Последнее, что помню: свет,
сверток листов, ее глаза
и прядь волос, и силуэт.
— «Я завтра утром у тебя.

Не бойся. Потерпи немного.
С тобой я вместе погибаю»
Ее провел я до порога.
— «До завтра». Дальше я не знаю.
              …
Она ушла, а я от страха
сошел с ума. Не смог один.
Конец всему. Начало краха.
Ведь я совсем неизлечим.

Стравинский правда все твердит,
вернет меня к нормальной жизни.
Но я не верю. Говорит,
чтобы утешить. Гуманист он.

Так я на чем остановился?
Как вышел я во двор потом.
Я знал, что клиника открылась,
и я пошел в нее пешком.

Безумье! Ночью, и в мороз.
За город! Но спасла случайность.
Наверно, точно бы замерз.
В машине что-то поломалось.

Я подошел, и к удивленью
шофер вдруг сжалился, был добрый.
Он ехал в том же направленье.
И вот я здесь. Месяц четвертый.

— «Но Вы могли же дать ей знать?» -
спросил Иван. — «Не сомневайтесь.
Но разве можно вести слать,
такой, как наш, имея адрес?

Чтоб перед ней легло письмо
от сумасшедшего, с психдома?
Вы шутите? После всего?
Несчастной сделать ее снова?»

И нахожу: неплохо здесь.
Не надо строить больших планов.
Я мир объехать хотел весь
и жил в иллюзии обманов.

Не суждено! Но повторюсь:
в окне не лучший, несомненно,
но и не худший вьется плющ,
луна опять же... чудно! Верно?

Ночь за полночь и мне пора.
— «Скажите, что же дальше было?
Тогда... Пилат и Иешуа?»
— «Мне вспоминать невыносимо!

Спасибо Вам за разговор,
за то, что слушали, за вечер»
И раньше, чем в себя пришел,
гость скрылся.
        — «Что ж, до скорой встречи!»