Полдень

мы не случайны. на всех один симптом:
мелодия во внутренности сердца
с любви рубиновым клеймом
как знак отличия; тягостный фантом,
её что вырезать, что самому раздеться –
мешают ребра. костяной бутон
не раскрывает гул венозной крови,
и всё не так. не в такт. не в тон.
нам снится музыка! литавры и тромбон,
и хриплый смех косца у изголовья!

нас неуёмно тянет слиться с пустотой,
вдохнуть аккорды в омертвелость клавиш,
нам пианино пальцы отобьёт лишь
гробовой доской.
нет дела, что ты заберёшь с собой,
есть музыка, что ты оставишь.

есть музыка, безумна и пьяна,
от окон барабана до шипящего окурка.
ей сердце отбивает ритм; тишина
нам смерть, сквозь ширь окна
гремит оркестр заводского Петербурга.
как объяснить Вселенной шквал синкоп?
под сводом неба, твоего собора,
взревёт симфония, как раненый циклоп,
и волшебство, чудной калейдоскоп,
рассыпется о неподкупность формул.

как нас услышит Млечный Путь?
мы ждём от бога хватки дирижёра,
но как сказать Вселенной, что мы тут?
звучащий океан переполняет грудь,
и это всё – от вальса до хардкора,
бумага стерпит, что б ты ни говорил.
твой Петербург залает, как собака,
и всё, чем дорожил, всё, что любил,
сойдет волной; как линия чернил
упрётся в неприступность знака.

и всё ничто. нихиль. в изломе перспектив
пытаясь самообъясниться, лопнет Логос.
на наш зелёный шар в объятьях пустоты
одной столицы гул, и всех частот мотив
замкнулся на себя, как уроборос.
но ты поднимешь ворот. вдоль стены
шагнёшь за угол и фонарь засветит рыжим.
зашепчет полдень в храме тишины.
пусть грянет Полдень! пусть оглушены,
мы будем рады: нас услышат.