Приключения философа Талки. День второй, 2 часть

- Не обижайся, мудрец ты наш, – подошедший ласково похлопал его по плечу, старик не повернулся к нему - только засопел, – лучше бы познакомил нас с человеком, - и, не дожидаясь Петровича, подошел и протянул мне крепкую ладонь, - Володя, а это – моя подружка – Маришка.
 Я повернулся и – о боже! – увидел прекрасное создание – почти как ты, мой друг. Оно одарило меня внимательным взглядом больших лучистых глаз.   
- Проезжал мимо, дай думаю, заеду к старцу – один он ведь у нас колхозный сторож – яблони да вишни стережет. А он – вот чем, оказывается, занимается! Мозги товарищу засоряет. Вот скажу нашему библиотекарю, Владимиру Васильевичу, чтобы он тебе эти стихи более не давал, будешь работать, а то гляди – пацаны полсада разворовали.
Старик вскинул на него тревожный взгляд.
- Шучу, шучу, – поспешил успокоить его Володя, – давай своего вина и мы поедем. Петрович тяжело поднялся, поковылял в хижину, вынес бутылку вина и отдал гостю. Тот еще раз дружески хлопнул его по плечу, пожал мне руку и скрылся с Маришкой в гуще деревьев.

Мы стояли, молчали. Старик закурил. Видимо, он не знал, как теперь ему быть. Мне неловко было смотреть на него: после всего, что и как он мне наговорил, и как это я воспринял, – стало его немного жаль. Наконец, он прервал молчание:
- Дурень! - с горечью произнес он. – Сочиняет черт-те что и поет под гитару хриплым голосом, – он состроил какую-то дикую физиономию и, кривляясь, прохрипел: - “Баба как баба и что ее ради радеть. Разницы нет никакой между правдой и ложью – если, конечно, и ту и другую раздеть.” Ну что за чепуха! Вино дует как черт, и что Маринка в нем нашла такого? Всю измучил. Ладно, пойдемте ужинать, – он вдруг перешел на вы. Чтобы как-то его успокоить, я похвалил его стихи, попросив не обращать особого внимания на бесцеремонного слесаря (это о нем раньше упоминал старик) и написать мне то, что он за этот день прочитал, “чтобы серьезно подумать над всеми вашими изречениями”. Он заметно оживился, и через некоторое время я уже держал перед собой листки бумаги со всеми прочитанными мне стихами, написанными, надо сказать, каллиграфическим почерком. Тебя, моя мечта, до сих пор не было, и я устроился возле реки, под деревом, читая его (или этого библиотекаря – как его?) удивительные и странные мысли.

Начал вспоминать – чем же зацепил меня он этим утром? Ага – вот оно – “истина горька” – и взгляд на то место, где еще вчера теплый майский ветер колыхал твои волосы, меняя всякий раз овал лица и выражение чудесных глаз. А дальше пошли “советы” - заботиться не о том, чем не владею, стать свободным – от чего и от кого? – от тебя? Истина - условна, не надо любить свои страдания, нужно примириться “с тем, что есть”, ничего “ради меня” не изменится. Уфф! Ну, хорошо, то что истина – горька, и без него знаю, но что она еще и условна… Не могу понять. Даже представить себе не могу – кто здесь и с кем “условливается”. Идем дальше – страдания имеем, еще какие! – но чтобы их любить? – совсем наоборот. А если “ради меня” ничего не изменится – зачем вообще что-то делать в жизни? Бред какой-то, и кто это все придумал? Но, признаюсь – задевает меня, еще как. Безысходность - вот, наверное, что. Идем дальше – все у него вино с истиной сочетаются, она в чаше вина, дескать. Вот уж чего тяжко и больно вспоминать – так это то, какие “истины” я когда-то выдавал после этой самой “чаши вина”… По его словам, получается, я был рупором истины, когда был “под градусом”. Ха-ха-ха!!! И доставалось же мне за эти “истины”... Тьфу на эти стишки. Лучше вообще не думать, чем думать об этом. Но, увы, в жизни мое главное достоинство – или недостаток – думать, мало того – думать, когда этого совсем не следует делать.  Ладно, давай про вино, теперь уже с “пери”. В эротику ударился, нет у меня никакой “пери”, представить, конечно, могу рядом  собой “веселую и хмельную”, но… Опять – не для меня. Хотя – тоже задевает.

Дальше – полнейший бред. Вино и истину оставил в покое, прицепился к слову – “ничто”. Дескать, я полный ноль, тупица. А другие что – лучше, что ли? Посмотришь по сторонам, точно: идиотов вокруг полным-полно. Но - не я… Опять боль пронзает, вспомнил кое-что про себя. Один раз даже в стихе написал. Но думать об этом – ни в коем случае нельзя. Это – погибель. Вот где достал меня паршивый старик. “Сам внутри ты – ничто” – сказал, как из пистолета выстрелил. Дальше начал фиглярничать, дескать, он пьяница и ему на всех наплевать, есть какая-то тайна, которую никому не откроет, видите ли.

У речки, наоборот, стал меня хвалить, шуточки, до этого вроде были про “ничто”. Завел про “совершенство”, про “познанье тайн”, вывел, что если ты ушла – то будто бы мне все равно должно быть. Какое совершенство, и какие тайны? Все и так ясно. Не понравилось тебе со мной – и ты ушла. Я печален, не то слово! А радость-то здесь в чем? А-а понял, сыграл он на моем самолюбии – “Для назначенья высшего ты годен, От рабской ноши жизни стань свободен.” Вот, сволочь-то – как подъезжает! Жизнь у меня, видишь ли, – рабская… А “назначенье” – высшее… Провокатор, нет слов.

Дальше читать его стихи я был не в силах. Откинувшись на траву, я сразу же уснул. Снилось мне: ты – вся в белом-белом одеянии и мы идем, соприкоснувшись ладонями, по саду, который охраняет этот старик, а он сияет от радости и читает нам хорошие стихи. Ты молчишь, но – улыбаешься, берешь маленький лепесток яблони, дуешь на него, и он медленно-медленно летит ко мне. Я открываю ему навстречу ладони, но вдруг поднимается ветер, все сильнее и сильнее, лепесток летит в сторону, я бросаюсь за ним и вдруг с ужасом понимаю, что тебя рядом уже нет… А ветер еще сильнее, и вот грянула буря – я еле стою на ногах, порывы рвут на мне рубаху, откуда вылетает твоя единственная фотка, я хватаю ее и падая на землю, рыдая, прижимаю ее к губам. Просыпаюсь, действительно сильный ветер, на моих глазах слезы, я хватаюсь за нагрудный карман – твоя фотка на месте, долго-долго смотрю на нее, а потом прижимаю к губам. Вот так. Проклятый старикан, взбаламутил все внутри своими стихами и вином. Назло ему завтра буду критиковать все его выступления, даже если будет прав.