Мариам 22 Бен Халайя

Муж сестры Мастера жил, как и подобает богатому и скромному еврею, то есть на широкую ногу, но в узких башмаках.
Дом был римский (ни в коем случае не следует привлекать к себе внимание!), но на косяках дверей были прибиты таблички с еле заметно прорисованными подобающими строками из Торы. Посторонний человек мог бы счесть их за хитрые восточние узоры. Обстановка на мужской половине дома ничем не напоминала о чужбине, ну а атриум, конечно, не в счёт.
Мастер с удовольствием растянулся на низеньком диванчике в отведённой ему комнате и долго рассматривал бессмысленные узоры на потолке. Здесь он мог совсем ни о чем не думать и просто поваляться, а такое счастливое сибаритство Мастер иногда любил себе позволять.
Последние шесть лет Мастер провел вдали от родины. Вначале помогал Серторию Макрону проглотить колючего и совершенно несъедобного префекта Рима Сеяна, ибо именно на этого человека опирался теперешний прокуратор Иудеи, который последние годы сильно не нравился Мастеру. Однако после казни Сеяна у прокуратора нашёлся серьёзный заступник – консул-суффект(41) Кокцей Нерва, личный друг императора. Мастер позаботился о том, чтобы его плотно обрабатывали необходимой информацией нужные люди в течение трёх лет, и вскоре совестливый консул свёл счёты с жизнью посредством голодовки. Увы! Неожиданно оказалось, что теперь прокуратору благоволит влиятельный Луций Вителлий, который через несколько месяцев после самоубийства Нервы был удостоен консульства. Это не обескуражило Мастера. Он пас Вителлия и в Риме, и в Сирии, и в Армении, и в Парфии.
Ему удалось добиться полного доверия консуляра, ради чего пришлось втянуться в изнурительную делёжку власти между мелкими восточными царьками. Наконец, усилиями Мастера переговоры с этими упрямыми обезьянками вошли в завершающую стадию. В тот день, когда Мастер наблюдал, как римские солдаты сооружают на Евфрате большой понтонный мост из кожаных мехов, надутых воздухом, он решил, что власть его ограничена только Предвечным. Он видел, как распахнулась палатка Луция Вителлия, как на другой стороне реки спешился парфянский царь. Вот они оба ступили на мост. Стремительные шаги Вителлия, важная, нарочито замедленная, поступь Артабана парфянина, почтительная рысца свиты… За всем этим стоял он, Мастер. Ну, конечно, было ещё пожелание императора. Но и об этом позаботился именно Мастер. Он вдруг спросил себя: а ради чего? Чтобы подсидеть какого-то провинциального римского администратора? «Нет, - ответил он сам себе, - ради Бога, ради Храма, ради Отечества». По крайней мере, так ему тогда казалось.
“Интересно меняется жизнь, - подумал Мастер, - полгода назад пригрезилась мне почти что власть над всем обозримым миром, а теперь радостно обозреваю эту комнатку и радуюсь, что есть где спрятаться. Полно знакомых, масса приятелей своих, и римских, а сижу в углу и кусаю локти ”.
Но вскоре мысли его вошли в привычное русло. В течение дня он выяснил, что вдова Пинхаса за последние три недели никаких известий о муже не получала. Он также успел побывать на улице, где располагалось место его «запланированного» пребывания в Риме, по условию договора, заключаемого посредством восковой таблички с паролем, и пообщался с соседями загадочного обиталища. Дом как дом, видимо, постоянно там никто не живёт, как Мастер и предполагал. Входят в него с одной улицы, а выходят с другой. Неясно, правда, пока, с какой. А, может, оттуда вообще не выходят? Тогда это совсем интересно. И кто же всё-таки за ним следил? Размышления Мастера прервал его племянник Йосеф. Как любимец дяди, он имел обыкновение вваливаться в его комнату в любое время дня и ночи, а поскольку он был полуночником, то появлялся, как правило, отнюдь не с первой звездой. Они не виделись два года, мальчишка вытянулся, покрылся угрями, но всё же это был Йосик, милый паот (42).
Отрок вошел бесшумно и сел прямо на пол, на мягкий дамасский ковёр.
-Я тебя так ждал, дядя!
-Я тоже за тобой соскучился. Что нового в твоей жизни? Грызёшь гранит?

-Грызу, - уныло вздохнул Йосеф, - все зубы обломал.
-Ну, это благородные травмы. В римскую школу тоже ходишь? – Мастер ждал, что мученик науки начнет жаловаться на языческих учителей и мерзкие порядки, но племянник неожиданно оживился:
-Если б не это, совсем бы закис. От занудных штудий наших мрачных пророчеств с ума сойти можно. Вот греческая литература и римская история - совершенно иное дело. А в прошлом году начали изучать геометрию и музыку. Как мы можем жить без таких чудесных вещей! Отец только деньги считает с утра до вечера. Конечно, он делает всё, чтобы я учился. Он однажды проболтался: «Вот когда-то кто-нибудь скажет – Это Йосеф бен Данийел – великий философ или поэт. Он сын Данийела бен Халайи». Мелкий провинциальный честолюбец! Ему важно чтобы кто-то обязательно ска¬зал про бен Халайю. Он ведь ничего не смыслит ни в стихах, ни в «пыли веков».
Что ему цивилизация? Всё время поминает, как жили наши предки в Иерусалиме, в грязной дыре, где и терм(43)-то приличных нет с тепидариумом и фригидариумом(44)! Акведук (45)и тот без скандала провести не смогли! Стыдился бы такой родины. А он однажды налакался в таверне и давай всем рассказывать про Иудею, да какой там воздух необыкновенный, да какая земля, а про иерусалимский базар такую ахинею нёс, что я не знал, куда деваться и как его оттуда увести. Монолог племянника Мастера опечалил.
Когда Йосик, наконец, выдохся, дядя взял в обе ладони голову мальчика и долго смотрел ему в глаза. Отрок не решился прервать молчание. Заговорил Мастер очень тихо, но каждое слово падало в душу Йосефа, как раскалённый уголь:
-Я побеседую с твоим отцом, Йосеф. Но ты должен хорошенько запомнить то, что я тебе сейчас скажу. В Израиле не было ни акведуков, ни философов, ни выдающихся учёных. Но мы имели могучих пророков и народ-Богоносец. Израиль был велик своим Создателем, Творцом неба и земли, Которому наш народ отдавал все силы души и посвящал все свои дарования. И ни один народ на земле – ни один! – не мог понести подобного величия. Израиль славился праведностью, а не литературой. А история нашего народа – это священная история человечества. Наши псалмы - не поэзия, а истина, что, как ты понимаешь, несопоставимо выше какого бы то ни было вымысла литераторов. Единственная реальность нашей жизни, смысл её – Предвечный, благословен Он, а не эстетическая игра в реальность и поиски смысла. И запомни хорошенько, Йосеф, - когда в Израиле появятся термы с тепидариями и фригидариями, учёные и артисты, Бог покинет Свой народ, как супруг бросает женщину, осквернившуюся развратом.
Потому что всё, что не служит Предвечному, благословен Он, ведёт к разврату души и растлению духа. Так-то, мальчик мой. Ты уже достаточно вырос, чтобы об этом подумать, но, боюсь, несколько маловат, чтобы сразу понять. Не обижайся на меня.
Йосеф очень любил своего дядю, поэтому спорить с ним не стал. Да и невозможно было возражать ему в тот момент. Он говорил столь убеждённо, что Йосеф поверил ему в ту возвышенную минуту. Но всё-таки это было не убедительно для повседневного опыта Йосика, в котором имелся гимнасий(46), где надлежало скрывать обрезание, чтобы не подвергаться насмешкам сверстников. Да, он постоянно слышал о «священной отметине» на теле еврея, а если хочется принять участие в соревновании атлетов, тогда как быть, куда её прятать? Если весь класс отправляется на ипподром, а игры назначены, как нарочно, на субботу? Если в доме римского приятеля так готовят угрей, что не только пальчики оближешь, а и собственный язык проглотишь вместе с чудесной подливкой – и кто же виноват, что эта сказочная рыба почему-то без чешуи и Закон запрещает её есть? Но об этом мальчик вспомнит потом, а сейчас он согласился с дядей. Слова Мастера слегка прижгли его, однако прожечь душу не смогли. 
На следующий день Мастер поговорил с отцом племянника, но Данийел как-то туманно отвечал ему, что жизнь очень усложнилась и что проблемы так просто не решаются. Но Мастер предложил ему хороший выход – забрать племянника в Иерусалим года на три. Данийел обещал подумать, но видно было, что мысли его как-то не шли в этом направлении – Йосеф был не единственным сыном, но всё-таки старшим, а отправлять первенца куда-то, хотя бы и на вожделенную родину, ох как не хотелось. Родина всегда была для него отвлечённым символом. Он родился и вырос на еврейской улице Пренесты(47), вернее, в кривом тупике, которым заканчивалась эта улица. Он и не мечтал попасть в Рим, но так сложилось. И женился он в Риме, и дела пошли в гору именно здесь, и римские улицы стали первым внешним впечатлением его замечательных детей. Он работал, как мул, чтобы всё было путём, но здесь, а не в прекрасном далеке. Да и станет ли там его сын великим философом или вообще кем бы то ни было заметным?
Ничего не добившись от бен-Халайи, Мастер отправился к сестре. Как близкий родственник, он имел доступ на женскую половину. Но Тамар он нашел не там, а у очага. Она что-то выговаривала служанке, неуклюже вытиравшей о передник мокрые руки. Мастер подождал, пока она освободилась и поднялся с ней в крытую галерею второго этажа. Оглянулся.
-Что за секретность, братец?
-Ничего страшного, но я не хочу, чтоб бен Халайя нас слышал. Меня вчера сильно озадачил Йосеф.
-Да, я поняла, о чём ты. Но здесь приходится делать выбор: либо он станет чув-ствовать себя в Риме, как дома, либо быть ему изгоем. На изгоя Данийел не согласен. Он не хочет, чтобы сына его считали паршивым жидёнком.
-Теперь это так называется у добрых евреев?
-Не юродствуй, пожалуйста. Ты знаешь, у кого это так называется. Здесь бороться за детей очень трудно. Нужно, чтобы они вообще не выходили из дома, если хочешь сохранить их в чистоте. Дети Пинхаса, например, родительского крова не покидают. Говорить по-латыни не умеют. Даже греческому их не выучил. Старший от горшка два вершка, а знает Тору не хуже самого Пини, малыши туда же тянутся, но что с ними будет, когда они вырастут? Как им адаптироваться тогда к здешним условиям? Услышав о Пинхасе, Мастер неожиданно остыл и спросил сестру:
-А ты общаешься с его женой?
-Изредка. Они ведь далековато живут.
-И как он, Пинхас?
-Ты хотел спросить, как она, - поддела Тамар брата.
-И она тоже. А когда ты последний раз с ними сталкивалась?
-Да недели три назад на Бычьем рынке. Я видела Рут со служанкой, мы поговорили немного. Пиня как раз накануне куда-то спешно отбыл, она жаловалась, что он сильно устает и заработал себе подагру.
-Да подагра у него чуть не отродясь была!

-Но, видно, раньше не так беспокоила.
-Тамар, а ты не могла бы её навестить и выяснить, что слышно о Пине. А я бы отправил с тобой своего нубийца.
-Чтоб он пошпионил у них? – Тамар, как и их мать, называла вещи только своими именами.
-Видишь ли, у меня есть сведения, что Пиня вступил в некую тайную организацию и боюсь, что его надо спасать.
-Что это ты так о нём переживаешь?
-Ну, как ты верно заметила, не о нём, а о ней. И ещё кое о ком, пожалуй.
-И о ком же?
-Тамар, давай так. Ты побываешь у Рут вместе с Пианхи, а потом мы посидим-пошепчемся.

- Как хочешь, Мастер. С тобой разве поспоришь? Только я пойду к ней после обеда. Сейчас я занята.
- Добро.
Мастер посмотрел на сестру и, отметив про себя, что она всё больше и больше внешне напоминает мать, подивился их внутреннему несходству. Мать бы за своих детей поборолась. Даже в Риме. Вернее, в Риме тем более.



41 консул, избранный взамен выбывшего. Консул – высшая почётная должность в Римской Империи.
42 малыш, евр.
43 бани
44 горячие и холодные купальни в бане
45 водопровод
46 место для физического воспитания юношей
47 Итальянский город