Мариам 18 Тайные знаки Пианхи

Мастер и Пианхи добирались до столицы империи на маленьких рыбацких лодках, меняя средство передвижения едва ли не в каждой маленькой гавани. Мастер понимал, что их будут искать и в Риме, поэтому он высадился не в порту, а в небольшой бухте, которая была со всех сторон прикрыта ивняком и располагалась совсем рядом с Аврелиевой дорогой. Конечно, пришлось ещё сутки добираться до города, но зато с этой стороны его никто не ждал.
Мастеру до смерти надоело таскаться по закуткам и постоянно просчитывать, под какими покровами могут скрываться преследователи. Поэтому в Остии он облачился в греческие одежды и решил, что до конца своего путешествия не расстанется с ахайским хитоном и длинным шерстяным плащом фракийского пастуха. У плаща имелся капюшон, что позволяло ему почти целиком скрыть лицо от любопытных и спрятать свою нежную кожу от солнца. Теперь Пианхи. Если эти преследователи действительно интересуются нубийцем, похожим на Пианхи, то должно в первую очередь задрапировать все его национальные прелести. Для этого пришлось одеть на Пианхи галльскую рубашку без выката, начинавшуюся прямо от шеи, с
удлинёнными рукавами, поглотившими его расписную красоту. Пианхи сожалел о своих татуировках, которые теперь были скрыты грубой холстиной, но опыт Брундизия настроил его стоически.
Татуировки жили на коже Пианхи своей собственной жизнью – они меняли цвет в зависимости от времени года, а иногда и от настроения нубийца. Он нередко видел своих соплеменников, обильно украшенных удивительными узорами и рисунками, но такой росписи, как у него самого, он больше ни у кого не встречал. Иногда его старый хозяин шутя обещал, что если Пианхи сильно проштрафится, то он либо снимет с него шкуру, либо сведёт с неё весь татуаж. Последнее было легче сказать, чем сделать. Пианхи смутно помнил, что на его родине в Мероэ рисунки на тело наносятся каким-то хитрым способом, с использованием минералов и соков редких растений и наносились они не на кожу, а под кожу, причем, довольно глубоко. Пианхи совершенно забыл, как это делалось, потому что перед такой сложной операцией ребёнка усыпляли специальным отваром. Каждый возрастной порог отмечался новым рисунком и новым ритуалом. И Пианхи мог бы в деталях воспроизвести все движения жрецов и пляски под барабан с заклинанием злых духов. Правда, слова заклятий он помнил очень смутно, но неповторимый ритм, формировавший тревожную мелодию, частенько вламывался в его душу откуда-то изнутри, из тех областей сознания, о существовании которых он почти не подозревал. Он знал теперь, что это язычество и бесовщина, однако тогдашний благоговейный страх, смешанный с любопытством и гордостью, всё ещё теплился на донышке его памяти и не давал ему должным образом проникнуться новыми убеждениями, хотя он и лез из шкуры, чтоб угодить Мастеру и пунктуально исполнить все шестьсот тринадцать заповедей Закона. Пианхи очень старался, и всё же ни скромное иерусалимское житие, ни игривая жизнь в Риме не смогли вытравить того, что в далёком африканском детстве и отрочестве было вложено в его сердце многоликим чернокожим песочно-белым и сочно-зелёным отечеством. А потому Пианхи гордился расписной экзотикой своего тела и очень неохотно прикрывал столь бесспорное достоинство. Когда Пианхи, переодевая дорожную тунику, печально обнажил свои татуировки, Мастер спросил:
-Это всё тебе сделали в Мероэ?
-Конечно, - уверенно ответствовал нубиец.
       -А вот это кольцо, -Мастер указал на кисть левой руки Пианхи, где был выко¬лот красивый лавровый венок, из которого выглядывали три змеиные головки, -кольцо выполнено в более простой технике и оно наполовину стёрлось.
       -Да, верно, это римская халтура, - согласился Пианхи, - года через три после того, как я попал к хозяину, он стал посылать меня в некоторые дома с поручениями. Привратникам я должен был показывать эту пакость.
-Стоп, Пианхи. С этого места подробно. Что за поручения, к кому, когда и так далее.
-Ну, это было нечасто. Несколько раз меня командировали к префекту. Пару раз к магистрам армии, неоднократно к женам сенаторов. Часто в еврейский квартал к ростовщику бен Йехошавату. Почти всегда я относил письма и уходил, дождавшись ответа.
-А кого ещё из евреев ты навещал?
-По-моему, никого, кроме ростовщика.
Мастер потеребил рыжую бороду, внимательно посмотрел на полустёршуюся татуировку, на которую Пианхи натягивал рукав.
-А в тех домах, куда ты заходил, ещё у кого-то были такие знаки?
-Не помню. Кажется, нет. Нет, точно не было.
-Похоже на тайную организацию, которую финансирует бен Йехошават. С одной стороны, создаётся впечатление, что за¬тея это чисто римская. Тогда какое отношение к ней имел покойный Пиня? Он от подобных вещей, сколь я его помню, был более, чем далёк. Еврейский ростовщик в любой организации ничего удивительного не представляет. Но причем тут Пиня? Слишком мелкая фигура. Или я не заметил, как он вырос? Тогда хотелось бы знать, во что? Или это только видимость? Ты как думаешь?
Пианхи не думал. Он в эту минуту представлял себе, как чудесно заигрывали бы его татушки с вечерним светом. Особенно, в воде. Да и в сухом варианте тоже неплохо.
Чтобы не выглядеть рассеянным, Пианхи повторил последние слова Мастера:
- Конечно, видимость.
Но Мастера не так просто было задобрить:
- Жалеешь, небось, о своей росписи, да? Пианхи, нам сейчас не до глупостей! Мастер каким-то образом умел читать мысли других людей, и Пианхи это повергало в некоторый трепет. Он сморщился и что-то быстро забормотал в оправдание.

-У нас ещё одна проблема. Моё и пинино кольцо. Это звенья одной цепи. С кем они соединяются с моей стороны, я знаю. А вот с его?
-Может, поговорить с его женой?
-С женой, думаю, сейчас нельзя.
Мастер вообще не представлял себе, каким у него может быть разговор со вдовой Пинхаса. Он почему-то страшился любого общения с ней. Это, наверное, было единственное, чего он в жизни опасался. Пианхи истолковал его ответ посвоему и выдвинул новое предложение:
-Но у него ведь были слуги и управляющий.
-Ну, управляющий у него вряд ли имелся. Домашние Пини - единственное, за что мы можем зацепиться, но, боюсь, что очень не скоро. Я не смогу туда отправиться лично.
Пианхи решил, что, наверное, есть какой-то еврейский закон, не позволяющий кровному мстителю общаться со вдовой убитого, пока не совершится страшное возмездие.
-Но если вы остановитесь у вашей сестры, как собирались, то ведь можно послать её ко вдове.
-А кто сообщит ей, что она вдова?
Пианхи подумал, что и на это, видимо, существует еврейский регламент, запрещающий мстителю принести ближайшим родственникам траурную весть. О позорном бегстве он, конечно, не вспомнил, потому что никакого позора в нем не находил.
       -А если написать письмо как бы от кого-нибудь из знакомых. Любой мальчишка за квадрант доставит с музыкой.
       -Письмо, принесённое мальчишкой вряд ли вызовет доверие.
-Тогда поищем специального посыльного.
-А специального оставят в доме и будут расспрашивать.
-Но не один же он был в Брундизии. Рано или поздно слуги хватятся, обнаружат труп и сообщат вдове.
-А если те, кто его убили, заинтересованы в том, чтобы его считали живым? Тогда и тела не найдут, - печально закончил Мастер.
-Сегодня вы настроены не воинственно.
-Имею право. У меня убит брат.
-Но ведь надо же мстить.
-Обязательно.
В том, что Мастер отомстит, Пианхи не сомневался.